Одри Карлан - Никогда не влюбляйся! Февраль

– Это отрывок стихотворения, посвященного людям, рассматривающим картины Витольда. Оно переводится примерно так:

– Его стихотворение напоминает мне о том, что множество людей будет смотреть на мои работы и порой их впечатление будет зависеть от других зрителей, рассматривающих те же картины. Это влияет на то, что они видят. Поэтому современный взгляд на искусство таков: человек, стоящий перед картиной, становится ее частью.

Пару секунд я раздумывала над тем, что он сказал.

– Глубоко копаешь.

Алек покачал головой и улыбнулся, после чего выложил бекон и яйца на тарелки и уселся напротив меня.

– Ешь, ma jolie. Нам предстоит целый день работы в лофте.

– Кстати о целых днях, где моя одежда? – спросила я с полным ртом яичницы.

Перегнувшись через стол, Алек запустил зубы в кусок бекона. Услышав мой вопрос, он нахмурился.

– Какая одежда?

– Одежда, – я сделала размашистый жест рукой. – Ну, то, в чем ты хочешь меня видеть, пока я здесь. Предполагается, что ты снабдишь меня…

Я замолчала, не завершив фразу. Мне было неловко говорить о нашем контракте. Алек ухмыльнулся широкой улыбкой кота, сожравшего канарейку, после чего уперся руками в стол и наклонился ко мне.

– Ma jolie, никакой одежды для тебя нет, потому что в мои планы не входит видеть тебя в одежде. Ты – моя муза, и я хочу любоваться твоим телом, всему его углами и изгибами, насколько это в человеческих силах.

Я моргнула, открыла рот, закрыла его и снова моргнула. Он же не всерьез?

– Ты хочешь, чтобы я расхаживала голышом? Все время?

– Oui, – просто ответил он, словно вся тяжесть мира не заключалась в этом вопросе, как это было для меня.

– Oui? И это все, что ты можешь мне сказать?

Я бросила вилку, громко звякнувшую о тарелку.

– Ты полагаешь, что я стану расхаживать тут, – мои руки снова взлетели в воздух, – без единого клочка ткани на теле?

Алек опять нахмурился.

– Ты стесняешься своего тела, ma jolie?

– Черт! Я просто не верю своим ушам, – вспылила я, тряхнув головой и скрестив руки на груди. – Нет, я не стесняюсь своего тела, ну, почти нет. Конечно, скинуть пару килограммчиков мне бы не помешало, но я не знаю ни единого человека, который чувствовал бы себя свободно, разгуливая весь день в чем мать родила.

– Хм-м, тогда у нас есть небольшое затруднение. Но уверен, мы с этим справимся. Закончи свой завтрак, нам надо спуститься в лофт. Я хочу сделать несколько твоих фотографий до того, как изменится свет, а потом начнем работать с краской.

Закинув в рот последний кусок еды, он подошел к раковине, сполоснул тарелку и поставил ее в посудомойку.

– Пойду соберусь. Остальное обсудим позже, oui?

– Oui, – ответила я нарочито-саркастическим тоном.

Алек покачал головой и метнулся к лестнице. Не прошло и секунды, как он схватил одежду и галопом проскакал к ванной. Еще через пару мгновений я услышала, как шумит душ и натужно гудят древние складские трубы, не справляющиеся с нагрузкой.

Он хотел, чтобы я ходила голой все время. Странный тип, как я и думала. Я закатила глаза и сжала зубы. Он даже не удостоил меня нормальным ответом – просто сказал, что у нас затруднение, ловко сменил тему, а затем смылся. Второй день, похоже, грозил стать не лучше первого. Правда, я видела прекрасное тело Алека полуголым. Это было приятно и, несомненно, давало второму дню преимущество над первым, с его постыдным падением. Но хотя поцелуй прошлого вечера и мог задать жару сегодняшнему идиотизму «я-хочу-чтобы-ты-все-время-была-голой», нагишом я расхаживать не собиралась. Это никоим образом не входило в мой контракт, и я ни на что такое не подписывалась. В самолете я тщательно перечитала контракт, и в нем нигде не было сказано: «Миа добровольно соглашается весь месяц разгуливать абсолютно голой!» Психопат!

После завтрака Алек помог мне снова спуститься вниз, в свою студию.

– Значит, оба этажа твои? – спросила я, хромая за ним по мастерской.

К моему удивлению, здесь крутилось всего несколько человек, хотя было уже восемь утра. Может, у них был не обычный рабочий день, длящийся с восьми до пяти?

– Да, это моя мастерская, а на другом этаже, как тебе известно, моя квартира. Мне нравится работать близко к дому. Иногда я провожу здесь всю ночь до утра. По завершении рабочего дня я не хочу ехать через весь город. А так мне надо всего лишь немного подняться на лифте.

Я кивнула.

– Логично. А где все? – сказала я, плюхаясь в кресло, которое мне пододвинул Алек.

Перед нами на ярко освещенном участке стены висели два пустых холста. Первый был примерно двух метров в ширину и полутора в высоту. Второй, наоборот, в высоту около двух метров и порядка полутора в ширину. То есть холсты были примерно одного размера, только одно полотно горизонтальное, а второе вертикальное.

– Сегодня займемся творческой частью. Для этого мне не требуется много помощников. Только ты, мой фотоаппарат и краска, и все это сейчас передо мной.

– Круто.

Я огляделась.

– Так что же я должна сделать?

– Начнем с пробных снимков. Мне надо, чтобы ты встала перед горизонтальным полотном.

Он помог мне подняться, после чего подхватил на руки и дотащил до другого кресла, стоявшего у стены. На полу под моей вывихнутой лодыжкой лежала подушка. Алек поставил меня рядом с креслом так, чтобы я могла опираться на его спинку.

– Подушка на тот случай, если тебе придется опустить ногу на пол. Не хочу, чтобы ты поставила ее на твердый бетон и повредила еще больше. Это должно помочь, oui?

Я широко улыбнулась.

– Да, спасибо, Алек. Просто делай то, что собирался делать. Я в порядке, мне совершенно удобно, – заверила я его.

Он походил вокруг, затем подошел к треножнику и подправил свет.

– Ладно, теперь сними футболку. Пока что можешь оставить нижнее белье на себе. Мне надо видеть только очертания твоих плеч, рук и шеи, верхней части тела.

Глубоко вздохнув, я прикусила губу, стянула футболку через голову и отбросила ее в сторону.

– Ладно, французик, но это будет тебе дорого стоить, – предупредила я.

– Я прекрасно осведомлен о цене вопроса, – отозвался он из-за камеры.

В ту же секунду, когда я сняла футболку, фотоаппарат начал щелкать.

Я застыла, как статуя, в своем черном кружевном лифчике. Он прятал все, что можно, открывая не больше тела, чем верхняя часть бикини, но я все равно нервничала. В последние годы я немного играла и надеялась сыграть еще больше ролей, но моделью никогда не работала. Не думала, что у меня для этого подходящая фигура.

– Impressionnant[10], – бормотал Алек по-французски.

Это прозвучало как комплимент, так что я держала язык за зубами, не мешая художнику работать.

– Ты прекрасно справляешься, – сообщил он.

Я негромко фыркнула.

– И как же мне это удается? Я ничего не делаю, просто стою здесь.

– С твоей красотой этого вполне достаточно. К тому же это только пробные снимки – я проверяю позу, свет и все такое.

Еще несколько щелчков, и он подошел ко мне.

– Не устала стоять?

– Немного, – честно ответила я.

Балансировать на одной ноге оказалось трудней, чем я думала, хоть я и могла опираться на кресло.

Мы сделали перерыв, во время которого Алек принес мне воду и одеяло. Одеяло я использовала, чтобы скрыть свою наготу. Затем он снова заставил меня встать, но на сей раз пришлось опустить голову, взлохматить волосы и снова ее откинуть. Я повторила это несколько раз, пока Алек не остался доволен. Мне казалось, что шевелюра стала просто растрепанной и неопрятной, но, похоже, ему как раз нужны были растрепанные и неаккуратные волосы.

– У тебя просто идеальное сочетание цвета волос и кожи, ma jolie.

Алек подошел к столу и взял с него кисточку и небольшой тюбик краски вишнево-красного цвета.

– Ощущения будут немного необычные, но я хочу нанести эту краску тебе на губы. Она не токсична.

– Конечно, если тебе это нужно. Ты же платишь.

Алек покачал головой и хмыкнул. Я улыбнулась, но затем выпятила губки, и он аккуратно нанес на них краску. Она ярко блестела, и губы стали словно пластмассовые. Закончив, Алек еще пару раз взлохматил мои волосы и вернулся обратно к фотоаппарату.

– А теперь, Миа, подумай о чем-нибудь печальном. О чем-то, что ранит тебя… очень сильно. Может, даже о чем-то, чего тебе не хватает, oui?

Мне не хотелось портить грим на губах, так что я просто уставилась в пространство и вспомнила Уэса. Что он сейчас делает? С кем он? Скучает ли обо мне? А что, если он стоит полураздетым перед другой женщиной? Эти мысли были слишком мучительны, так что я попыталась переключиться на что-нибудь другое. Лишь богу известно почему, но я подумала о своем отце. Я не видела его уже целый месяц. Он все еще оставался в коме, и его дочь не сидела с ним рядом. Эта мысль поразила меня в самое сердце.

– Миа! – резко сказал Алек, и я обернулась так быстро, что заморгала.

Одинокая слеза скользнула вниз по щеке. Камера щелкнула.

– Готово, – мягко произнес Алек.

Я быстро вытерла оставшиеся слезы, почти уже готовые пролиться.

– Мы закончили?

Мой голос сорвался, и Алекс протянул мне кусок влажной ткани.

– Да, с этой частью проекта закончили. Можешь смыть краску и отдохнуть. Я принесу твою футболку.

– Спасибо, – шепнула я, чувствуя, что слегка раскраснелась и сильно разволновалась.

После того как мы завершили работу и я оделась, мы с Алеком сели рядом, глядя сквозь одно из ветхих окон на улицу Сиэтла внизу. Легкий дождик застучал по асфальту, и прохожие ускорили шаг, чтобы не промокнуть.