Одри Карлан - Никогда не влюбляйся! Февраль

– А что это за картина, над которой ты сейчас работаешь?

– Ты имеешь в виду, как она называется?

Я кивнула, но не сказала ни слова, продолжая глядеть на мокрую мостовую.

– «Нет любви для меня».

Ну конечно же. Это, мать вашу, должно стать лейтмотивом моей жизни.

– Я готова вернуться к работе.

Алек снова подвел меня к холсту. В тишине я сняла футболку, взлохматила волосы и встала в нужную позу.

Наконец я нарушила молчание.

– И что дальше? – спросила я, вновь собравшись.

– Мы, конечно же, находим твою любовь.

Третий день в обществе Алека снова застал меня в студии. Прошлым вечером мы вернулись после съемки пробников в, казалось, миллионах чуть различающихся поз. Мы даже пропустили обед – очевидно, когда является муза, надо использовать ее визит на полную катушку. Но, говоря объективно, если вы – гетеросексуальный мужчина и находитесь в обществе полураздетой женщины, вполне логично допустить, что муза пойдет вразнос. Все мужчины – свиньи, так или иначе. Просто этот прикинулся сексуальным художником-французом.

Однако должна признать, что я была полностью за. Мне так и не терпелось запустить руки… да куда угодно. В его шевелюру, особенно в его шевелюру. Длинные волны цвета темной охры и золота, идеальным каскадом падающие на его плечи. Высокая, мускулистая фигура с тонкой талией заставляла меня исходить слюной уже вторые сутки подряд. К несчастью для меня, Алек был законченным трудоголиком. Закончив дела в мастерской и поднявшись к нему, мы поужинали пиццей, а потом он снова спустился в студию, чтобы поработать над образом, который мы создавали сегодня. Он даже не вернулся наверх до того, как я улеглась в одиночестве в постель… опять. Меня бесило, что он даже не пытался никак ко мне подкатиться, не считая того единственного поцелуя. Я была на взводе и вполне созрела для того, чтобы совершить следующий шаг. Мне надо было сорвать этот пластырь, если можно так выразиться. Перестать думать о Уэсе и доске для серфинга на кольце с ключами, где висел ключ от его входной двери и его сердца.

Сегодня Алек не ждал меня на кухне. Я сползла по ступенькам на заднице, искренне полагая, что он уже встал и готовит мне завтрак, как вчера. А вот и нет. Вместо этого я обнаружила записку, написанную его наклонным мужским почерком и лежавшую рядом с кофейником. Она гласила:

Я съела банан, выпила кружку кофе, после чего проковыляла на костылях к лифту и спустилась в мастерскую. Сегодня там было намного оживленней, чем вчера. Опять вокруг сновали несколько людей в черном, делающих то и это и щелкающих камерами – возможно, они снимали те самые скучные пробники. Я была рада, что Алек сделал мои пробники лично. Так, по крайней мере, я могла с кем-то поговорить. У людей в черном, определенно, был пунктик насчет разговоров с моделями. Каждые несколько минут я слышала «ш-ш-ш-ш», или «тише», или «помолчите» с разных концов комнаты. Хотя все это выглядело очень странно, было интересно понаблюдать за внутренней кухней всемирно известного художника и узнать, как он оттачивает свою живопись и управляет подручными, занятыми грязной работой.

– Наконец-то ты здесь, – пропыхтел один из людей в черном, подбегая ко мне.

Он схватил меня за руку и потащил за собой быстрее, чем позволяли мои костыли.

Пока я пыталась поспеть за ним, резинка на конце костыля угодила в проволоку, тянувшуюся по бетонному полу. Костыль задел провод под неудачным углом, так что я качнулась вперед и чуть не налегла всем своим весом на больную ногу. Я опасно зашаталась, но умудрилась удержаться от падения, балансируя на костылях. Ну все! С меня хватит. Основательно разозлившись, я вырвала руку у ассистента.

– Предупреждаю тебя, чувак. Если не перестанешь тащить меня за руку, я загоню этот костыль тебе в зад. Я тебе не собака на поводке.

Наставив на ассистента костыль, я многозначительно поводила им перед лицом этого парня.

– Отвали.

– Que se passe-t-il?[11] – громко сказал кто-то у нас за спиной.

Там, уперев руки в бока, стоял Алек. Черты его лица исказились в сердитой гримасе. Он выглядел смертоносно, словно лев, готовый наброситься на добычу.

– Что все это значит? – в конце концов спросил он по-английски.

– Мистер Дюбуа, ваша модель нерасторопна, и вы ожидали ее уже час назад, – ответил его подручный.

Час назад? Как бы не так! Если ему хотелось, чтобы я встала рано, он должен был поставить будильник или, может, найти более интересный способ меня разбудить. Но поскольку он этого не сделал, виноватой я себя считать была не намерена.

– Imbécile[12], – проворчал Алек достаточно громко, чтобы услышали мы двое, но недостаточно для постепенно собиравшейся вокруг нас кучки зрителей. – У тебя что, плохое зрение?

Ассистент сморщил нос и отдернул голову.

– Зрение? В смысле могу ли я видеть?

– Ты что, заодно и глухой?

На сей раз мужчина решил оскорбиться.

– Послушайте, мистер Дюбуа, вы сами сказали, что модели должны следовать правилам, в том числе приходить вовремя. А она опоздала, сильно опоздала. На целый час. Я просто пытался поторопить ее…

– Достаточно. Ты, – Алек указал на этого доходягу, – идиот. Ты что, не видишь, что у нее повреждена нога и она не способна бегать на костылях?

– Я просто пытался…

– Assez![13] Нет. Закрой рот, прежде чем выроешь себе такую глубокую яму, что уже не выберешься из нее, – проскрежетал Алек.

Он оглядел комнату и поднял руку.

– Так, все, кто меня слушает, а я знаю, что вы слушаете…

Несколько людей отвели глаза, словно хотели скрыть тот факт, что все их внимание было приковано к нам.

– Эту женщину зовут Миа, – Алек указал на меня. – Она – первая и единственная муза для «Любви на холсте». Для вас она столь же бесценна, как любое из моих полотен. Относитесь к ней соответственно. А теперь возвращайтесь к работе.

Он два раза хлопнул в ладоши, после чего пришел мне на помощь.

– Ты в порядке, ma jolie?

– Да, все нормально, он просто меня разозлил. Тянул слишком сильно, так, что я почти упала. Это непреднамеренная оплошность.

– Которую он уже не повторит, – ядовито бросил Алек, после чего заключил меня в объятия. – Как спала?

Заметив открывшуюся возможность, я тут же за нее ухватилась.

– Спала бы лучше, если бы рядом было чье-то теплое тело, – дерзко выпалила я.

Алек остановился и замер, глядя мне в лицо. Его медово-карие глаза потемнели, зрачки расширились.

– В самом деле?

– Я никогда не лгу.

Что было не совсем правдой. Я лгала постоянно, по любому подходящему поводу или когда оказывалась в затруднительном положении. Но хотя повод сейчас был подходящий, в этот раз я не врала.

– Трудно в это поверить, ma jolie, – ухмыльнулся Алек.

Он отнес меня в тот же угол, где мы работали вчера, и усадил в то же кресло.

– Уж поверь, французик, – шепнула я ему на ухо, прежде чем он разжал руки, после чего нежно чмокнула его в щечку.

Всего лишь напоминание о нашем горячем поцелуе пару дней назад.

– Похоже, нам придется срочно что-то делать с нашим спальным местом. Не хотелось бы оставлять твои нужды без внимания.

– Это было бы просто трагично, – широко ухмыльнулась я.

В ответ он подмигнул мне, после чего развернулся и снова вытащил тюбик краски и небольшую кисточку.

– Опять накрашенные губы?

Алек шагнул ко мне и поднял подбородок, без слов требуя, чтобы я развернулась и взглянула на то, что у меня за спиной. Я повернулась в кресле боком, помня о своей больной ноге. И тут я увидела это. То есть не это, а… меня. Две версии меня. Первой было мое черно-белое изображение. Второй – комбинированная фотография на одной половине холста, в то время как вторая оставалась пустой. Ярко-красные губы были единственным цветовым пятном на второй картине. Первое, нарисованное изображение было невероятно похоже на оригинал, даже больше, чем фотография на втором холсте. Я встала и, прыгая на одной ноге, приблизилась к картине. Мазки кисти были крохотными, и нарисованный образ почти идеально копировал снимок. Можно было даже разглядеть стекающую по моему лицу слезу. Печаль в моих глазах, поза и поникшие плечи – все это выдавало глубоко несчастную женщину. Грустную и все же… прекрасную. Запечатленное мгновение.

– Это… Просто не верится… как? – шепнула я и подняла руку, чтобы прикоснуться к картине.

Однако прежде чем я успела дотронуться до холста, Алек перехватил мое запястье и осторожно отвел назад.

– Не трогать. Краска еще не высохла. Я работал над этим всю ночь.

Я охнула, широко распахнув глаза.

– Ох, извини, пожалуйста! Я не сообразила. Как тупо. В смысле я должна была понять, это же логично. Извини, – нахмурившись, повторила я.

Алек протянул руку и нежно погладил прядь моих волос, зажав ее между пальцами. Затем он провел кончиком пальца от моего виска вниз по скуле и к подбородку. По моим предплечьям побежали мурашки, и я вздрогнула.

– Замерзла?

По его губам скользнула тень улыбки. Он точно знал, что со мной делает. Как его прикосновение зажигает что-то внутри.

– Нет.

Я облизнула губы и беззастенчиво уставилась на губы Алека, мечтая о том, как он наклонится и прижмет свои губы к моим. Или к чему-нибудь еще. К чему угодно.

– Что ж, тогда начнем.

Он пальцами расчесал мои волосы и закинул их за плечо. Потом проделал то же самое с другой стороны. Не совсем то, чего я ожидала, но ощущение было приятное, так что пришлось этим довольствоваться.

– Присядь, я хочу накрасить твои губы.

Я разочарованно застонала, но все же проковыляла обратно к креслу, плюхнулась на него и закатила глаза. Алек подошел и опустился передо мной на колени.