– Я не поняла: после всего этого ты готов дать мне еще один шанс?

Мне и тысячи жизней не хватит, чтобы стать достойной этого человека.

Он качает головой и, перестав мерить шагами комнату, замирает на месте.

– Я предоставляю тебе выбор. Решай.

– А как же Дакота?

Его глаза прожигают во мне дыру.

– При чем здесь Дакота?

– Ты собрался с ней в Мичиган. Вы останетесь наедине, и…

– Ты что, смеешься? Тебя это  сейчас больше всего беспокоит? – Сев на кровать, Лэндон обхватывает руками лицо.

Наш разговор мне представлялся иначе. Я думала, мы зайдем к нему и решим, что отношения чересчур усложнились, он огорчится, когда я уйду, однако наутро все будет в порядке. Голова идет кругом.

А может, я все же способна с ней конкурировать? Может, он действительно выберет меня?

История с повесившимся братом не дает никому покоя. Помню, как уверенно Дакота зашла в магазин вслед за Лэндоном, а я осталась снаружи. Я помню, как она взяла его за руки, и он, разумеется, не возразил. Помню, как она вышла с рыданиями… Фишка в том, что я давным‑давно отлюбила свою первую любовь, а Лэндон с Дакотой – нет.

– Прикоснись ко мне. – Я подхожу к нему и встаю рядом. Мне хочется провести с ним последнюю ночь перед расставанием.

Рука Лэндона нащупывает мое лицо, и я, прикрывая глаза, чувствую, как он гладит меня по щекам.

– Прости, – говорю я, и его палец скользит по моим губам. Я не уточняю, за что прошу прощения; очень скоро он это поймет. Он еще поблагодарит меня за то, что убралась с дороги. Лучше поздно, чем никогда.

Я знаю, как это закончить, как перебороть его и отвлечь, и тем временем положить конец отношениям.

Тянусь к животу, к его плотным мышцам, беру за рубашку и притягиваю к себе, касаюсь нежных губ. Я могу целовать его вечно и никогда не пресытиться. Опускаю Лэндона на кровать, толкаю за плечи и взбираюсь поверх его тела. Обхватываю коленями и трусь бедрами о его пах. Холодные мокрые волосы ниспадают на спину, и Лэндон принимается ласкать мои груди. Я тяну время, нанося ногтями отметины на твердый упругий живот. Он вздыхает, дрожит, называет меня по имени и, кончая, притягивает меня к своей груди. Я чувствую, как он содрогается от удовольствия, а сама стараюсь не заплакать.

Что случилось со мной? Кто эта слабачка, что проливает слезы над пареньком, которого слишком сложно любить?

Я прикрываю глаза, пока не хлынули слезы. Глубокий вдох, выдох. Надеюсь, Лэндон не догадается, что со мной происходит.

Он заснул. Взяв одежду, покидаю его в тиши бруклинской ночи.


И вот я у дома. По пути выплакала все глаза, на сердце тяжко, тело разбито. Добираться сюда – не ближний свет, но было поздно звонить водителю. Всю дорогу, пока ехала в поезде, я сидела, уставившись в пустое сиденье напротив. Вспоминалась ночь, когда Лэндон за мною следил. Чем настойчивей я борюсь с воспоминаниями, тем упорнее они возвращаются.

Набираю код на высокой железной ограде, такси тем временем уезжает. Ворота со скрипом распахиваются, и я медленно захожу на просторную подъездную площадку. Цветы и подстриженные деревья венчают дорожку, как имитация жизни. На возвышении громоздится большой темный дом. Безжизненное сооружение.

В доме тихо, не считая журчания воды в большой емкости с рыбами да мерного пиканья медицинских приборов в хозяйской спальне. У парадного крыльца припаркован автомобиль сиделки, значит, она где‑то рядом. Каждый шаг отдается эхом под высокими сводами, и в голову закрадывается вопрос: а любила бы я этот дом, обернись все иначе?

Быть может, я привязалась бы к мужу и растила детей?.. Над головой канделябры, на стенах – дорогие картины, сплошной эксклюзив, и все это для человека, который никогда их не увидит.

Дверь в спальню не заперта, как и положено. Я распахиваю ее и вхожу.

Амир сидит в своем кресле.

У него закрыты глаза.

Лицо чисто выбрито, белая хлопковая рубашка расстегнута под подбородком.

Он был настоящим красавцем.

Он и сейчас красив.

Утром я устрою сиделке хорошую взбучку за то, что заставила его целую ночь просидеть в инвалидном кресле. Но это потом, а пока, поставив на пол сумку, я сажусь возле больного. Приподняв тяжелую руку, опускаю свою голову ему на колени и под шипение дыхательного аппарата зарываюсь лицом ему под мышку.

Я больше не плачу, и впервые за долгое время мне вдруг начинает казаться, что я вполне могла бы прожить здесь до скончания своих дней, в этой комнате, подле своего безучастного мужа.


Глава 32

Лэндон

За три часа в небе я извелся от скуки. Повезло еще, что удалось взять билет. Впрочем, никакая удача не могла развеять уныния этого утра. Проснувшись, я обнаружил на телефоне эсэмэску от Дакоты и пустую постель. Нора посреди ночи уехала, и я в полном отчаянии.

Мне кажется, я гораздо старше своих двадцати, а Дакота гораздо мрачнее, чем та девочка‑балерина, которую я когда‑то любил. Из‑за пролитых слез у нее потускнели глаза.

Мы приземлились.

Я упорно не смотрю на нее. Наконец, мне становится стыдно. Мою постель согревала Нора, а Дакота в то же самое время ревела в своей.

У транспортера с багажом Дакота молча глядит на подвижную ленту. Махнув в сторону пустых кресел, прошу ее занять место. Кивнув, она садится.

Рядом со мной стоит женщина с ребенком на руках, и мне тут же представляется Нора с младенцем сестры. Вижу девушку с длинными темными волосами и сразу: «Она!» В самолете по телику крутят рекламу «Игры престолов», и тотчас приходят мысли о Норе. Все, на что бы я ни бросил взгляд, напоминает о ней. В глубине души тлеет искра надежды, что и она, озираясь по сторонам, думает обо мне.

Багаж долго ждать не приходится. Подхватив наши сумки, направляюсь к Дакоте. Она клюет носом.

– Ты как?

Поднимает на меня карие глаза, впалые и безжизненные.

– Ничего, скоро оклемаюсь.

Давить я не стал – потихоньку бросаю такую привычку. Хотя самого так и подмывает сказать, что вид у нее неважнецкий.

«Киа», которую я взял напрокат, выглядит свежачком, однако насквозь провоняла сигаретами. Странно, ведь весь салон обклеен стикерами «не курить». Дакота упорно молчит, и я настолько увлекся отслеживанием ее состояния, что даже не заметил, когда мы въехали в родной город. Увидел его в зеркале заднего обзора и лишь тогда начал опознавать. Я молча веду машину, вцепившись в руль. Мы проезжаем мимо старого здания, где когда‑то находился «Блокбастер». Помню, мама меня туда часто водила. Каждую пятницу мы заказывали пиццу в «Пицца‑Хат» и брали в прокате кассету. Теперь здание обветшало и выглядит таким же заброшенным, как и старенький пыльный видак на каминной полке в маминой вашингтонской квартире. Мимоходом бросаю взгляд на Дакоту. Интересно, она помнит, как стащила со стойки в «Блокбастере» карамель на палочке и как мы потом удирали? За нами погнался управляющий, приземистый белобрысый Карл. Ходили слухи, что Карл – бывший зэк, недавно освободился. По счастью, он нас не догнал. После этого случая я сказал маме, что прокатные фильмы мне надоели.

Чем дальше в Сагино, тем больше меня завораживают низенькие крыши домов. Я словно вторгся в чужой, незнакомый мне мир. В свои двадцать лет я много поездил и повидал, в отличие от большинства горожан.

Остановившись у светофора на перекрестке Вудман и Эйрвей, бросаю проверочный взгляд на Дакоту.

– Смотри, «Макдоналдс» снесли.

Когда‑то здесь, на углу, стоял классический «Макдоналдс»; теперь на его месте асфальтированная площадка.

Дакота уставилась в окно.

– Там новый построили. – Махнув в сторону квадратного здания с желтыми арками, она бессильно роняет руку на колени.

Проезжаем то место, где раньше был бар. Здесь все сровняли с землей.

– Куда подевался «Диззис»? – Вспомнилось, как мы вытаскивали отсюда Дакотиного отца, но я остаюсь безучастным. На моем лице не промелькнула даже тень улыбки.

Дакота пожимает плечами.

– Я слышала, он сгорел дотла. Ничего удивительного.

Какое‑то смутное воспоминание пытается выйти на свет божий. И тут моему взгляду предстает отчетливая картина.

Дакотин отец, Дейл, сидит, привалившись к стене в переполненном баре. В одной руке – банка пива, другая покоится на талии невысокой блондинки. Женщина плотненькая, коренастая. Лицо в обрамлении мелких кудряшек. Похоже, ее лучшие годы пришлись на восьмидесятые.

Дакота проталкивается сквозь толпу, я пробираюсь вплотную за ней. Она отыскивает глазами отца, начисто упившегося и опоенного присутствием женщины. Едва он успел опомниться, как Дакота подскочила и выхватила у него початую бутылку, зашвырнула в мусорное ведро.

– Ты! Совсем охренела? – Он уставился на свою дочь.

Та расправила плечи, набрала полную грудь воздуха, приготовилась к схватке.

– Пошли, – процедила она сквозь зубы.

Он взглянул на нее и расхохотался. У мерзавца хватило наглости ржать в лицо собственной дочери.

Дама с пышным начесом не спеша обвела взглядом Дакоту, Дейла, эту пародию на отца, меня, пригубила свою бодягу и расправила плечи.

Дакота потянула отца за рубашку.

– Пойдем же.

Дейл сдвинул брови.

– Что ты ващ‑ще тут забыла? – процедил он с угрозой.