В длинной палате, куда их провели, стояли ряды кроватей, а в этих кроватях лежали люди — стонущие старики, мужчины среднего возраста лежали на простынях, испачканных кровью, здесь были даже молодые люди, страдающие от боли и недугов. Здесь пахло испражнениями и болезнями, и воздух был пропитан хриплым дыханием умирающих.

Одна из сестер подвела их к кровати Джереми, и Энджел упала на колени рядом с ним — ноги ее не держали.

Его лицо приобрело восковую бледность, глаза были обведены огромными темными кругами. У губ был синюшный оттенок, но из них все еще вырывалась слабая струйка дыхания.

Возле кровати стоял человек, это был другой врач, не тот, которого они видели раньше. Он посмотрел на Адама:

— Вы его родственник?

— Это мисс Хабер, — ответил Адам, — его дочь.

— Мы создаем ему максимально возможные удобства, больше мы мало чем можем ему помочь. Теперь это только вопрос времени, — тихо произнес он.

Энджел сердито подняла голову.

— Не говорите так! Как вы можете так говорить? Мы привезли его сюда для того, чтобы его вылечили! Это ведь ваша работа, разве не так? Ну так делайте все, чтобы ему стало лучше!

Доктор смутился и взглянул на Адама, но затем, видимо, передумал говорить то, что собирался сказать.

— Мы даем ему опиум, чтобы снять боль. Какое-то время он будет спать.

Энджел повернулась к отцу и положила руку ему на лоб.

— Я буду здесь, когда он проснется.

Доктор некоторое время постоял, не зная, что сказать, а потом молча ушел.

Адам тронул ее за плечо.

— Вам незачем оставаться здесь. Он…

— Я остаюсь, — упрямо заявила она, не глядя на него.

Он помолчал немного.

— Мне нужно уйти ненадолго. Я вернусь за вами после обеда.

Энджел не ответила. Она была рада, что он ушел, потому что теперь все стало, как раньше: только она и ее папа, как это было всегда. И как это должно было быть.

Она взяла его холодную руку и приготовилась ждать, когда он проснется.

* * *

Элистой Льюис, скупщик редких драгоценных камней и искусный ювелир, убрал лупу и неохотно вернул крест Адаму.

— Мне очень жаль, — вздохнул он. — Я не могу предложить вам сумму, равную стоимости этого изделия.

— Ничего страшного. — Адам откинулся на спинку маленького неудобного кресла возле покрытого черной скатертью стола, за которым напротив него сидел ювелир. — Я не собирался его продавать. Что вы можете о нем сказать?

Элистой Льюис облегченно вздохнул, узнав, что ценный предмет искусства не уплывет в руки его конкурентов, вновь положил крест на свою ладонь с длинными, изящными пальцами.

— Так… я бы сказал, что он испанский. Возможно, это святая реликвия. Он старинный, очевидно, древний. Но даже если бы он не представлял собой исторической ценности, я не мог бы оценить стоимость этих камней. Найти безупречный рубин такой величины, да еще эти сапфиры… — Он снова печально покачал головой. — Даже держать такой предмет в руках — и то большая честь.

Адам нахмурился:

— Значит, святая реликвия…

— Собственность Святой католической церкви, — пояснил ювелир. — Обычно ассоциируется с чудом и заключает в себе, как говорят, особые магические свойства… — Он неуверенно взглянул на Адама. — Могу я вас спросить, сэр, как к вам в руки попала эта вещь?

Адам покачал головой.

— Эта вещь мне не принадлежит. Я навожу справки об этом кресте по поручению моего друга. Есть ли какая-нибудь возможность выяснить, откуда она?

— У меня есть книги, — задумчиво произнес Льюис, — и я могу навести справки у своих коллег… Если вы оставите мне крест на вечер, думаю, уже завтра я смогу получить для вас ответ. Конечно же, я выпишу вам квитанцию, — поспешил он добавить.

Адам кивнул и поднялся.

— Я был бы вам весьма признателен.

С квитанцией в кармане он направился к выходу, а крест остался в сейфе ювелира, но в дверях Адам оглянулся. Элистой Льюис вопросительно посмотрел на него.

— Есть еще кое-что, о чем бы я хотел вас попросить, — проговорил Адам.

* * *

После полудня Джереми наконец открыл глаза. Через пару часов после прихода Энджел одна из сестер была настолько любезна, что принесла для нее стул, но у Энджел все равно ныла спина, а ее плечи подрагивали оттого, что она долго стояла, склонившись над Джереми, и смотрела, как поднимается и опускается его грудь, оценивая каждый его вздох, охраняя его, как страж, как будто одно ее присутствие могло сделать так, что беда минует его.

Его сухие губы задвигались, но он не произнес ни звука.

Энджел быстро вскочила на ноги и налила из кувшина воды в маленькую керамическую чашку. Он сделал пару глотков, большую часть воды пролив на грудь.

— Энджел, — произнес он. Его голос был скрипучим и чуть громче, чем шепот.

— Я здесь, папа. — Она положила руку ему на лоб.

Он был слишком слаб, чтобы улыбнуться, но улыбка светилась в его глазах.

— Ты выглядишь… усталой. Тебе нужно пойти домой, отдохнуть.

Она упрямо покачала головой:

— Нет, я не оставлю тебя. — Когда-то мать бросила ее в таком же месте. Она не поступит также с единственным человеком, которого она любила в своей жизни, с единственным человеком, который любил ее и которого она называла своим отцом.

Несмотря на все усилия, его глаза закрылись. Энджел показалось, что он как будто ускользает от нее, и она отчаянно пыталась придумать что-нибудь, чтобы этого не случилось.

— Папа, посмотри. — Она рылась в своей новенькой красивой сумочке, пока не нашла то, что искала. — Я тебе кое-что принесла. — Она вложила ему в руку маленький предмет. — Это морская раковина. Я нашла ее сегодня утром.

Если ты приложишь ее к уху, ты сможешь услышать шум океана.

И снова, когда он открыл глаза, в них был слабый проблеск улыбки.

— Я помню, — прошептал он. — Ты была такой хорошенькой, когда играла там, на берегу. Такой, как я всегда и мечтал. Ждал… так долго. Я рад, что смог увидеть это перед тем, как…

Энджел не могла дать ему договорить.

— Тебе уже лучше, папа, — заговорила она быстро. — Ты не кашлял весь день, и все, что тебе нужно сейчас, — это отдых. Скоро тебя выпишут, и когда ты…

Он сделал слабое движение головой, лежащей на подушке.

— Энджел, — прохрипел он. Чувствовалось, что ему стоило больших усилий говорить внятно, держать свои глаза открытыми и смотреть ей в глаза. — Я скоро покину тебя.

— Нет!

Он искал руку Энджел и, найдя, сжал ее. Пожатие его руки было слабым, что встревожило Энджел.

— Да, я покину тебя. Но это ничего, девочка. Все, чего я хотел, — это видеть тебя счастливой и чтобы о тебе заботились. Теперь твоя мать ждет тебя. У тебя есть дом, семья, и…

— Нет! — категорично повторила она. Ее голос был тихим и хриплым от гнева и слез испуга. — Я не хочу слушать такие глупости. Ты — единственная семья, которая мне нужна, и ты поправишься. Мне не нужна моя мать. Мне никто не нужен, кроме тебя.

Его глаза закрылись.

— Я так устал, извини… — Его голос стал совсем слабым. Энджел сильнее сжала его руку.

Через мгновение он пробормотал:

— Твоя мать… тебя любит, Энджел. Она тебе и вправду нужна. Гораздо больше, чем ты думаешь…

А затем он уснул, и его дыхание было все таким же поверхностным и хриплым, и, что бы сейчас Энджел ни сказала, это уже не имело значения.

Она вложила морскую раковину в его руку и, опустив голову на подушку рядом с Джереми, закрыла глаза.

— Мне она не нужна, — сквозь слезы проговорила она. — И я никогда не полюблю ее. Не покидай меня, папа…

* * *1868 год

Когда сестра вошла в комнату, Консуэло с трудом села на узкой жесткой кровати, на которой лежала, инстинктивно прикрывая рукой недавно заживший шрам на щеке. В руках сестры был маленький, завернутый в белье кулек, и, приближаясь к Консуэло, сестра Магдалена улыбалась.

— Вот она, — нежно произнесла сестра, положив ребенка на руки Консуэло. — Вот ваш маленький ангел.

Консуэло завороженно смотрела на личико спящей дочурки, и у нее перехватывало дыхание. Такая маленькая, а уже само совершенство. Ее кожа успела утратить обычную для новорожденных красноту и была цвета персика и сливок; сестры расчесали густую копну ее темных волос, и они лежали на ее головке сверкающей волной. Она спала, поджав губки, подложив под щечку крошечную ладошку и согнув длинные изящные пальчики.

— Ax, — прошептала Консуэло и больше не могла вымолвить ни слова. Затем она взглянула на сестру Магдалену:

— Она и впрямь похожа на ангела, правда?

Сестра кивнула и осторожно присела на кровать рядом с ней.

— Детей посылает Господь.

— Да, — спокойно согласилась Консуэло, и лицо ее омрачилось болью. — Даже если они появляются совсем не по велению Господа.

Сестра Магдалена нежно провела пальцем по щечке младенца.

— Она обрела свой дом среди нас, дитя мое, ибо как бы долго ни пришлось ждать, чтобы найти кого-то…

— Нет, — перебила ее Консуэло. Инстинктивно она обняла ребенка, и спящая малышка пошевелилась. — Нет, я вернусь за ней. Мне нужно найти работу и дом для нее, но она — моя. Я никому не отдам ее.

Сестра выглядела обеспокоенной.

— Ты уверена, дитя мое? То, что ты задумала, будет трудно осуществить. А она такой прелестный ребенок. Есть много прекрасных бездетных пар, которые…

— Нет, — твердо повторила Консуэло. — Это мой ребенок. Моя Энджел. Я сделаю все возможное, и я вернусь за ней. — Она беспомощно взглянула на сестру. — Разве вы не видите, что я люблю ее? Она единственное существо в моей жизни, которое полностью мне принадлежит, и… я люблю ее.

Сестра Магдалена улыбнулась и погладила руку Консуэло.

— Я понимаю тебя. И ради этой любви, которую мать испытывает к своему ребенку, Благословенная Дева тебе поможет и вновь тебя к ней приведет.