А Зинаида Матвеевна после насильственного похода в женскую консультацию завела специальный календарик, где намеревалась крестиками отмечать критические дни дочери, но не пришлось – на тебе! – два месяца ничего нет!

И снова понеслось, поехало! Аврора, поди сюда, расскажи матери как на духу, что ж это с тобой творится и т.д. и т.п., знакомая песня. Песня-то, может, и знакомая, только вот героиня наша на сей раз вела себя совсем иначе – она наотрез отказалась идти с матерью к женскому доктору, а отправилась одна под большим секретом.

Опасения Зинаиды Матвеевны подтвердились, и Авроре ничего другого не оставалось, как действительно рассказать обо всём родительнице – к кому ж ещё можно обратиться с такой проблемой или радостью (как знать?). Гаврилова-старшая восприняла известие дочери исключительно как трагедию мирового масштаба. Она моментально перешла на свой родной вологодский говор, потом у неё на нервной почве задёргался глаз, задрожали губы, а когда Аврора сказала то, что чувствовала в своей душе:

– Мама! Я люблю Юрика и жить без него не могу! – Зинаида Матвеевна, схватившись за пышную грудь, под которой глубоко, глубоко пряталось её холодное сердце, воскликнула:

– Ой! Не могу! Помираю! Ща лопнет! Лопнет!

– Что лопнет, мамочка?! Скажи! Ну не молчи же ты! – не на шутку перепугалась Аврора.

– Ща сердце лопнет! Вот что! Оставь меня!

– Мамочка, мамочка! Только не молчи! Говори, говори! Что мне для тебя сделать? – трясла её за плечи дочь.

– Аборт! Немедленно! Пока не поздно! – потребовала Гаврилова. Аврора заплакала и, бросив мамашу, убежала к Метёлкину.

Она поведала любимому тем жарким июньским днём всё. О том, что беременна, что мамаша требует невозможного – а именно, прекратить встречи с ним, с Метёлкиным, и сделать аборт. Положение казалось ей совершенно безвыходным и беспросветным. Что ждало её впереди? Она была уверена, что ничего хорошего.

Однако Юрик, узнав, что его Басенка беременна, обрадовался до помутнения рассудка: он рухнул на колени и долго целовал ей руки. Когда же до него дошло, что Зинаида Матвеевна убеждает Аврору избавиться от ребёнка во что бы то ни стало, он взорвался, горячо воскликнув:

– Не бывать этому! Размечтались! Аборт им! А знаешь ли ты, Каренина моя, что моя мамашка один раз вот так избавилась от ребёнка!..

– И что?

– И больше никогда не смогла родить! Вот что!

– Что же делать?! Что же делать?! – мучилась Аврора, теребя поясок шерстяной юбки цвета прелой вишни.

– Вот что! – осенило Юрика. – Беги сейчас же домой, хватай свой паспорт, свидетельство о рождении и бегом обратно!

– Что ты задумал?

– Жениться! Мы с тобой поженимся, и от нас все отвяжутся наконец-то!

Аврора сначала так обрадовалась этим Юркиным словам, что едва не расплакалась от счастья, но тут ей в голову пришла другая мысль:

– Ты на мне из-за ребёнка женишься? Потому что безвыходная ситуация? Нет, Юрик! Не пойду я за тебя! – твёрдо сказала она.

– Ты что?! Да я давно хотел тебе предложить... Ещё до всего этого, но тут твоя мамашка, Геня... Все они ополчились. Дай думаю, подожду, пока всё уляжется. Но теперь-то, теперь-то чего ждать?! Я ж люблю тебя... Больше себя! – Метёлкин вдруг повторил фразу, которую некогда говаривал Вадик – искренне так, по-детски. И это моментально растопило Аврорино сердце – она вскочила со стула и убежала, крикнув напоследок:

– Я сейчас!

В тот день Аврора с Юриком совершили свой первый серьёзный взрослый поступок: они сделали выбор, подали заявление в загс.

Спустя неделю Метёлкин изъявил желание поговорить с будущей тёщей в отсутствие Гени:

– Басенка, не по-человечески всё это как-то! Нужно ей сказать, поставить в известность! Я приду к вам! – сказал он любимой по телефону, а через полчаса явился к ним домой в чёрном выходном костюме, в белой рубашке, с цветами, купленными у ближайшего метро.

– Здравствуйте, Зинаида Матвеевна! Это вам! – И он протянул ей букет.

– Мне? – удивилась Гаврилова, и душа её наполнилась глупым ликованием. Несмотря на это, она всё ещё играла роль суровой, но справедливой матери. – Спасибо, коль не шутишь!

– Я – Юра Метёлкин.

– Так, так, так, так! – с интересом «затакала» она и велела Авроре оставить их с молодым человеком наедине.

Наша героиня вышла на улицу и ходила вокруг дома, как зомби, – в голове пульсировала лишь одна мысль: «Только бы всё получилось! Только бы она согласилась на наш брак!»

Через час Мётёлкин выскочил на улицу и сказал Авроре весело:

– Иди, тебя мамашка зовёт! Да не бойся! Она у тебя не кусается!

Что там за этот час Юрик наговорил Зинаиде Матвеевне, доподлинно неизвестно, известно лишь то, что Гаврилова была очарована Аврориным поклонником.

– Ну что, значит, свадьбу играть будем?! – лукаво спросила она дочь.

– Правда?

– А чего?! Хороший парень-то какой! Вот и верь после этого людям! И это ж? Какой он хулиган? Такой интеллигентный парень! И красивый – ну натуральный актёр! Сказал, что жить после свадьбы вы будете у него, вместе с родителями. А самое главное! Самое-то главное обещал много денег зарабатывать, чтоб вас с дитём обеспечивать! Так что, Аврорка, будешь не пустой хлеб есть, а с маслицем! – Это для Зинаиды Матвеевны действительно было самым главным, поскольку Гаврилова работала кассиром на часовом заводе и с утра до вечера считала чужие деньги, гоняя взад-вперёд костяшки на счётах, снедаемая завистью.

* * *

Аврора Владимировна сидела за кухонным столом, глядя поверх ноутбука в окно...

Она дошла в своих мемуарах до того решающего шага в своей жизни, как замужество, и размышляла, как бы поэффектнее да покрасивее это изобразить. Как передать те чувства, которые она испытала тридцать два года назад, теперь – в пятьдесят один, когда её мучил и климакс, и одиночество. Хотя спустя год после начала своей литературной деятельности героиня наша ощутила, что одиночество покинуло её, – может, потому, что ей было просто-напросто некогда за работой убиваться по безвозвратно ушедшим молодым, счастливым годам?

– Лето! Батюшки! Уже лето! А я и не заметила! – воскликнула она, глядя на гигантский тополь, озарённый нежным утренним солнечным лучом.

Любование тополем и тёплым июньским утром было грубо прервано телефонным звонком.

– Да! Да! – нетерпеливо и раздражённо прокричала Аврора Владимировна – она не сомневалась, что это был не кто иной, как её благоверный Сергей Григорьевич: «Снова звонит, чтобы в свою глухомань вонючую звать!» – подумала она.

– Чуть свет – уж на ногах! И я у ваших ног! – с жаром прокричала на ухо матери Арина.

– Доченька! Ты ж завтра обещала позвонить!

– Удивлены? и только? Вот приём! – резала доченька заученными фразами своей новой роли.

– Как у тебя дела, как творческие успехи, как на личном фронте? Всё так же? Как у Ремарка – без перемен? А я думала, что это хмырь Дроздомётов звонит!

– Тот черномазенький, на ножках журавлиных, не знаю, как его зовут, куда ни сунься, тут как тут...

– Да! Этот черномазенький доконал твою мамочку! Ну да ладно! А я ведь, знаешь? – дошла в своих мемуарах до свадьбы с твоим отцом! – радостно сообщила Аврора Владимировна.

– Господи! Мам! Ну когда ж ты книжку-то эту свою несчастную закончишь? Сколько тебе осталось? – встрепенулась актриса, забыв о Чацком.

– Да я только начала! Хоть и написала много, но осталось-то ещё больше!

– Ты, матушка, ничего не понимаешь! Это что ж за книга такая получится?!

– Толстая! – с гордостью заявила матушка. – Толще «Трёх мушкетёров»!

– И какой резон тебе это делать? Книжку с «Капитал» писать за копейки?!

– Это как же? Не поняла! – озадачилась Дроздомётова.

– Да чего тут понимать?! Раздроби историю своей жизни на несколько книг. Так выгоднее. За каждый том получишь гонорар, а если одну толстенную дуру нацарапаешь, за одну и получишь! – растолковала ей всезнающая дочь.

– Да что ты говоришь?! – озадачилась Аврора.

– Дело говорю. Ну, всё, мамашка, пока. У меня всё в порядке. И книжку-то свою дроби, дроби, дроби... – эхом раздавалось в трубке.

Аврора Владимировна, сделав над собой усилие, сконцентрировалась и давай барабанить по клавиатуре:

«Да. Наконец-то я дождалась своей свадьбы. Народу было полно – мать, отец с фотоаппаратом щёлкал всех подряд, Геня со своей новой пассией Таней Зариной, Любашка со Славиком, Галина Тимофеевна, Милочка... Короче, родственники с моей стороны, родственники с Юркиной – все припёрлись.

Стою я в белом коротком платье, в фате, в белых лакированных лодочках (после родов у меня нога на размер выросла, и эти лодочки у меня Тамарка выклянчила для своей сестры, но денег, зараза, так и не отдала!), в перчатках по локоть. Расписаться надо в книге, а меня так мутит, так мутит – сейчас, думаю, опозорюсь на собственной свадьбе! Ну всё им тут уделаю! Но всё-таки не сблеванула, расписалась и такая вдруг счастливая сделалась! Смотрю на Юрку – и он тоже такой счастливый, что сил прямо нет никаких! Поцеловались, конечно, как положено... И с того дня я перестала быть Гавриловой, а стала Метёлкиной.

Выходим мы на улицу, а папаша ко мне подскочил и шепчет на ухо:

– Предала ты, Аврорка, отца родного! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук. – Променяла! Э-эх, бабы! – Он махнул рукой и посмотрел на Юрку злобно. Я рассмеялась. И Юрка тоже. А глядя на нас, и все гости захохотали, потому что счастливы тогда все были», – написала Аврора Владимировна и, вспомнив тот солнечный летний день, тихо заплакала.

– Все были такими чистыми, добрыми, радость прямо излучали! – воскликнула она, подумала и решила поменять название – вместо изначального (простенького и со вкусом) «Мои мемуары», она озаглавила свой роман «Жизнь замечательных людей», поскольку люди, смеющиеся вместе с ней и Юркой тем далёким июньским днём, действительно сейчас ей казались замечательными.