Что касается Галины Тимофеевны и Ивана Матвеевича, то они прикрылись этим самым кольцом и, довольные, заняли свои места за столом.

Гордость семьи – художница-плакатистка Милочка подарила фиалку в горшке и пожелала имениннице слушаться мать и не баловаться спиртным.

Зинаида Матвеевна «отвалила» дочери шерстяную коротенькую юбку цвета прелой вишни (Гаврилова наконец-то распрощалась с единственным выходным платьем и, купив себе новое – насыщенного коричневого цвета с отложным воротничком, отдала старое в ателье и заплатила немалые деньги, чтоб из него сшили юбку ко дню рождения дочери).

Геня презентовал сестре карманный географический атлас – к чему, непонятно.

Дядя Вася подарил племяннице, тоже не совсем ясно для чего, высокие (выше колен) валенки – он любил дарить по любому поводу платки и валенки.

– На случай холодов! – довольно крякнув, сказал он, протягивая Авроре зимнюю обувку наших предков.

– Вот, Вась, я Арочке конфет купила, – робко встряла Полина – несчастная жена Василия Матвеевича, которую сегодня он соблаговолил взять с собой в гости, чувствуя себя обязанным ей за своё скорое выздоровление. Именно она, его Поленька, всегда оставалась с ним в тяжёлые моменты жизни, ухаживая, как за ребёнком. На сей раз она спасла супруга от осложнения после воспаления лёгких, отпаивая его молоком со смальцем. Семейство Павла Матвеевича (того самого неудачника, что безвинно отсидел восемнадцать лет в лагерях) прийти не смогло – всех их наповал свалил грипп.

Катерина Матвеевна появилась одна, без своего обожаемого Дергачёва – она как-то сразу, с порога принялась жаловаться на свою жизнь, на Лёню, который её совсем «не люблит», на детей, которые ни во что её не ставят, и в результате, так ничего и не подарив племяннице, уселась за стол, утирая слёзы, и потребовала по обыкновению вина.

Всё было, как всегда. Сначала все по очереди произносили тосты за именинницу, желали ей всего, чего только можно пожелать. Потом как-то незаметно разделились на группы. Василий изливал душу Зинаиде Матвеевне. Полина сидела молча. Геня рассказывал Милочке о своей работе в метрополитене – та, в свою очередь, завела речь о важной роли соцреализма в современном искусстве.

Иван Матвеевич уже выпил пять стопок, потёр руки, будто раздумывая – начинать или пока рановато. «Самое время!» – наверное, решил он и захлюпал.

– Ванечка, перестань. Мы ведь в гостях. Не порть Авроре праздник, – увещевала его жена.

– А я и не порчу! Я не порчу! Я только знать хочу! – закаркал Иван. – Вот взять меня – простого русского солдата! Я всю войну прошёл! А до Берлина не дошёл! Почему? Почему не я сорвал с Рейхстага поганое фашистское знамя? Я вас спрашиваю! – Захлёбываясь слезами, Иван Матвеевич налил себе стопку и, опустошив её, вдруг сардонически засмеялся.

– Ваня, прекрати! Хватит пить!

– А что, я разве пью? Да хоть и пью! Мне что, нельзя? Авророчка, вот ты скажи, нельзя разве простому русскому солдату, который так и не добрался до Рейхстага... – тут он горько всхлипнул, – выпить рюмашку-другую?

– Да можно, почему нет. Только ты, дядь Вань, не дерись, – попросила его племянница.

– Что ты, Арочка! Что ты, деточка! Дядя Ваня сегодня не будет сердиться – дядя Ваня сегодня будет веселиться в твою честь! – прокаркал он и со страстью, с нескрываемой патетикой запел свою любимую песню, деря глотку: – Др-р-рались по-гер-ройски, по-рррусски два друга в пехоте морской. Один пар-р-ень бы-ыл калужский, дррругой паренёк – костромской...

– Слушай, Зинаид! Вот терпеть этого не могу! Как начнёт одно и то же, одно и то же! Сил никаких нет! Зин! Ну честно, я ему щас по морде дам! Он у меня допоётся! – вне себя от злости воскликнул Василий. Но младший брат не слышал его – он уже дошёл до того кульминационного момента, когда два друга ударяли в штыки, а смерть сама отступала куда-то...

– А ну его! – махнула Зинаида Матвеевна на Ивана, как на человека, от которого уж нечего ждать в этой жизни ничего путёвого. – Не надо, Васенька! Ты ж его знаешь! Сейчас заведётся, психанёт...

– Психанёт он! А я вот забыл, чо тебе говорил! О чём я рассказывал-то?

– Зинк! Почему ты мне вина не наливаешь? Жауко? Это для родной-то сестры жауко?! – взъелась Катерина, которая уже опустошила стоящую рядом с ней бутылку красного креплёного вина и никак не могла дотянуться до той, что стояла в непосредственной близости от Зинаиды Матвеевны.

Начиналась та промежуточная часть вечера, когда все тосты и пожелания исчерпаны, а морды бить ещё рано, поскольку присутствующие не выпили всего, что было на столе, и не дошли до нужной кондиции.

Поскольку Дергачёва рядом не было, то Катерина принялась выяснять отношения с сестрой:

– Не люблишь ты меня, Зинк! Я всегда это знала! Ты больше Антонину любила! А я так – ни то ни сё. Сбоку припёку! Не пришей кобыле хвост!

– Да что ты такое говоришь-то, Кать!

– Не трогайте мою маму! Её нет с нами, и нечего обливать грязью её светлое имя! – истерично взревела Милочка.

Но тут вдруг раздался длинный, наглый звонок в дверь.

– Пойду, посмотрю, кто! – воодушевилась Зинаида Матвеевна и кинулась в коридор.

На пороге стоял Гаврилов в чёрном твидовом пальто с цигейковым воротником, в норковой шапке пирожком, с замёрзшими гвоздиками в одной руке и внушительным свёртком в другой.

– Зинульчик! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук. – Это я – твой Вовульчик! – восторженно прогремел он, ущипнув бывшую жену за задницу.

– Ой! Володь, ну ты прямо, как маленький! Осторожнее – Генька дома!

– Плевать я хотел на твоего Геньку! Где моя дочь?!

– Аврора! Аврора! Иди сюда! Ты только посмотри, кто к тебе пришёл! – несколько наигранно прокричала Гаврилова.

– Папочка, папочка! Я уж думала, ты не придёшь! – Именинница повисла на шее у отца.

– Как не приду? Что я падла какая, чтоб на восемнадцатилетие к дочери не прийти! – возмутился Владимир Иванович и протянул Авроре свёрток. – На вот, Аврик! Какой ты у меня красивый стал! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук. – Небось от парней отбоя нет? А? – допытывался он, вешая пальто на крючок.

– Да ладно тебе, пап!

– Что ладно, что ладно?! Ты просто так на улицу, смотри, не выходи!

– Как – просто так?

– Ты, прежде чем из дома выйти, мордашку-то свою намажь сажей! Зин! Ведь украдут! Истину говорю – украдут девку-то! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук.

– Проходи, проходи, – и Зинаида, переполненная радостью и счастьем, красная, как мак, от щипка бывшего мужа, повела его в комнату.

– О! Володя! – каркнул Иван Матвеевич. – Сколько лет, сколько зим!

– Интересно, а что это тут Мефистофель делает?! – прошипел Геня с нескрываемым недовольством.

– Ладно тебе! Он Аврорке как-никак родной отец! – шепнула Зинаида Матвеевна сыну на ухо.

Аврора развернула свёрток и не смогла сдержать крика радости. Это был самый значительный подарок. Всем подаркам подарок! Демисезонное чистошерстяное пальто любимого цвета её матери – цвета беж. Коротенькое (по моде), с потайной застёжкой, с воротником-стоечкой – прелесть! – голова кружится.

– Спасибо, папуля! – И Аврора снова повисла на отцовской шее.

– Да не за что! Будешь весной гарцевать! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук. – Зинка! Зачем ты эту шлюху позвала?! – довольно громко спросил Гаврилов – он, вывернув шею, вдруг увидел свою бывшую ненавистную любовницу (которая, по его твёрдому убеждению, разрушила их с Зинульчиком брак) и настоящую жену Ивана Матвеевича. – Что делает эта падшая, доступная женщина на дне рождения моей чистой, невинной дочери? – возмутился он ещё громче, настолько, что песнь Ивана резко оборвалась на полуслове.

– Что ты сказал? Зина! Это он про кого сейчас говорил? Вот только что? – прокаркал дядя Иван, опомнившись.

– Да про жену твою – профурсетку! Про кого ж ещё! – весело отозвался Гаврилов и захохотал, обнажив ряд ровных, белых от природы зубов, которые не сумело испортить даже неумеренное курение.

– Что?! Да как ты смеешь! Ну-ка, повтори! – Иван вскочил со стула и, подлетев к Владимиру Ивановичу, схватил его за грудки. Галина Тимофеевна сидела, как на пороховой бочке – она краснела, белела, ёрзала на стуле, порываясь уйти.

– Правильно, дядь Вань! Дай этому Мефистофелю по соплям! – подстрекал Геня.

– Да мы тебя, припадочного, тут так уделаем, что костей не досчитаешься! – встал грудью за младшего брата Василий Матвеевич – кровь родная взыграла.

– Что вы! Дядь Вань, дядь Вась, папочка! Прекратите! У меня же день рождения! – кричала напуганная Аврора.

– И, правда, у девочки день рождения, а вы так себя ведёте! – возмутилась Зинаида Матвеевна.

– И что ж с того?! Раз день рождения, то и хамить можно? – гаркнул Василий, сорвался с места и от души вмазал Гаврилову «по соплям».

Владимир Иванович в долгу не остался – в нём поистине умер великий тактик и стратег «в одном флаконе». Он прибегнул к своему любимому, испытанному способу – незаметно залез в карман пиджака и, зачерпнув горсть соли, сыпанул обидчикам в глаза. Пока они приходили в себя, пытаясь оценить ситуацию, Гаврилов метнулся в коридор. За ним – Зинаида Матвеевна:

– Где, где шапка? Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук.

– Вот твоя шапка! – И Зинаида Матвеевна сунула ему норковый «пирожок». – Не можешь ты по-человечески! Вот везде тебе надо нагадить! – с упрёком и слезами на глазах укоряла она бывшего мужа.

– А нечего было эту курву звать! Ну, прощай, Зинульчик! Может, свидимся! – трогательно воскликнул Гаврилов и, ущипнув её вторично за мягкое место, был таков.

Зинаида Матвеевна, раскрасневшаяся и довольная, закрыла за ним дверь – злости и обиды к супругу она больше не испытывала – напротив, лишь нежное чувство по отношению к нему возникло в её душе.

И вот такая – витающая в облаках, счастливая от мысли, что Гаврилов несмотря ни на что всё ещё любит её, она вошла в комнату...