– Какой бизнес? – воскликнула мама. – Давай, рассказывай!

– Сглазить боюсь, тьфу-тьфу-тьфу. – Я поплевала через левое плечо, а кот нарочито утерся лапкой, дескать, нечего плеваться куда попало.

– А что вы продавать будете? Книги? – мама преобразилась. Она мгновенно забыла о слезах.

– Мы не только продавать собираемся, мы сначала создавать будем, – вытянув кверху палец, торжественно провозгласила я.

– Что-что-что создавать ты будешь, Инесса? – мама страстно желала добиться от меня немедленного ответа.

– Мы будем создавать живую воду, мам, – сказала я и устыдилась. Прозвучало как-то совсем уж нелепо. Живая вода. Смешно и банально.

– Как здорово! – с восхищением выдохнула мама. – Живая вода. Звучит! Это ты придумала, Инесса?

– Я, а что? – хмыкнула я. Маме нравится. Значит – попала в цель.

– Красиво звучит, люди с удовольствием купят вашу воду. А она – целебная? – не унималась мама.

– Разумеется, живая вода очень целебная. Она полезна для желудочно-кишечного тракта, для сердца, сосудов и еще чего-то там, – я немного покраснела. Все-таки трудно рекламировать свой товар перед родной матерью.

– Тогда у вас дело пойдет. Непременно пойдет. Вы разбогатеете. И ты наконец купишь машину. Скоро дача начнется, – мама ловко ввернула свой коронный козырь, сделав вид, что о даче сказала совершенно случайно, вырвалось у нее, ведь слово – не попугай.

– Я не о богатстве думаю, мама, мне дело нужно освоить, – сказала я и испугалась. Я говорила и представляла, как втыкаю шпоры в бока неповоротливой жизни, натягиваю поводья и во весь рост выпрямляюсь на облучке. Н-но, поехали, залетные! Инесса Веткина пошла на обгон. Позади остаются незадачливые седоки Бобылев и Слащев, Норкин, Голубенко и Аблашидзе. Целая вереница посредственностей. Мама смертельно побледнела, она испугалась – видимо, тоже представила родную дочь в роли ямщика.

– Не гони лошадей, Инесса, судьбу не обманешь. Надо прожить свою, женскую жизнь. Нечего залезать в мужские забавы. Ты – женщина, а не конюх, доченька, – устало проговорила мама.

Как только мы начинаем обсуждать мое будущее, мама сразу же стареет, прямо на глазах превращаясь в типичную старуху. Секрет двух поколений. И я доигрываю роль, слезаю с лошади, сматываю кнут, отвинчиваю шпоры, отпускаю коня на волю, пропуская мимо себя вереницу ездоков. И вновь превращаюсь в милую и добрую Инессу. И к маме мгновенно возвращается молодость. Она улыбается, на щеках появляются две милые кокетливые ямочки. Мы обнимаемся, нежничаем, котенок, глядя на нас, громко орет, требуя к своей особе хоть малую долю внимания.

– Дай вам бог, чтобы все получилось, – мама истово перекрестилась. Как в ней все уживается – и вера в бога, и устойчивые коммунистические убеждения. Одно другому не мешает, лишь бы ей было хорошо.

– Ты когда перевод закончишь? Я привезла деньги за первую часть, – мама выкладывает конверт на стол.

Побольше бы этих конвертов! И попухлее.

– Скоро, мам, скоро закончу, деньги нужны как воздух. – Я схватила конверт и заглянула в него. Двести долларов, мой первый гонорар, не густо.

– Так я поехала? – спросила мама и слегка замялась, видимо, ей не хотелось уезжать. Семейная идиллия в больших количествах вредна для женского организма.

– Хочешь – оставайся, места хватит, я рано ухожу, – не стала я разрешать мамины сомнения. Выбирать всегда нелегко. И беспокойная мама спешно засобиралась в дальнюю дорогу. Кот ходил следом за ней, мама в прихожую – он туда же, она в кухню – и он за ней.

– Хочешь бросить меня? – спросила я. – Уезжай. Мне предатели не нужны.

И Цезарь бойко затрусил к двери, предал все-таки, наверное, на него весна действует. Сладкая парочка благополучно удалилась восвояси. Я осталась одна на пару с тощим конвертом и незавершенным переводом. Уткнувшись в словари, едва расслышала телефонный звонок.

– Инесса, срочно собирайся и беги к поезду, – заорал Саакян, как зарезанный, но еще живой и в сознании.

– Зачем, Гош? Выползать ночью из квартиры не рекомендуют психологи и милиционеры, – заявила я, не скрывая удовольствия. – С какого рожна мне мчаться на вокзал? Мне и дома хорошо.

Я не сказала Гоше, что у меня срочный перевод. Все-таки Саакян – мой начальник, а боссы органически не переносят, когда сотрудники зарабатывают деньги на стороне. Это уже проверено на личном опыте. Гоше явно понравилась роль вождя всех времен и народов. Кроме меня, ведь у него нет никаких подчиненных. С женой не повезло, Гоша – вечный подкаблучник. Вот и пытается взять реванш.

– Бросай ты свой перевод, надо передать двести баксов в Москву! – завопил благим матом Саакян.

Все-таки он узнал про перевод, может, я сама проболталась? Или кот настучал, подлый прихвостень.

– А где я возьму двести баксов? – спросила я невинным тоном. – У меня нет таких денег. Посмотри на часы. Уже половина двенадцатого. Все поезда уже в Москве.

– Не все, – настойчиво гнул свою линию Гоша, он и не думал обижаться на меня. Почему он никогда не швырнет трубку? Юрист – не тот фрукт. Его голыми руками не возьмешь. Будет настаивать на своем до победного конца.

– Гош, ты успокойся. И объясни мне, в чем дело. Какой поезд, кому я должна двести зеленых и за что?

Я уже пожалела, что отпустила котенка к матери. Сейчас бы он прислушивался к разговору, царапал трубку, пытаясь понять, откуда доносятся странные звуки. «Странный звук» желчно булькнул, шепотом выматерился, а вслух сказал:

– Подойдешь к памятнику, тебя будет ждать Альберт, он едет в Москву. Я договорился с ним, чтобы он отдал наши документы самому министру прямо в руки. Поняла? Двести баксов отдашь ему. Мы должны оплатить стоимость проезда и услуги курьера.

– Понятно, а почему так дешево стоит заветная подпись? – спросила я, нащупывая тощенький конверт. Саакяну добираться до Московского вокзала ровно два с половиной часа. У меня уйдет всего пять минут. С одной стороны – удобно. Поезда во все концы земного шара всегда под рукой. С другой стороны – весьма накладно. Весь гонорар уйдет на оплату курьерских услуг.

– Альберт – мой старинный знакомый. Он с меня не дерет три шкуры благодаря нашим хорошим отношениям. С других берет куда больше. Инесса, времени в обрез, поторопись, пожалуйста… – Гоша добавил последнее слово для придания личному статусу как можно больше содержания.

– Почему за пересылку документов твой знакомый берет деньги? Ведь мы еще не знаем, подпишут ли нам разрешение. Почему мы должны платить заранее, не зная результата?

Меня чрезвычайно волновал этот меркантильный вопрос. Во-первых, Гоша ни за что в жизни не возвратит мне двести баксов, а я их заработала честным трудом. Долгими ночами дисциплинированно корпела над скучным текстом. И вдруг должна переправить мои кровные деньги в незнакомый карман по воле суматошного командира.

– Инесса, ты что, с сеновала упала? Не знаешь обстановки? – завопил Гоша. – У людей нет черного нала, его сожрала инфляция. Теперь за звонок, пересылку, отправку, решение любого вопроса мы будем платить деньги. Все кругом платят. Если документы везет знакомый, тогда мы платим по минимуму, если просим малознакомого, тогда по… – Саакян почти захлебнулся, зашелся от гнева. Я воспользовалась паузой.

– Максимуму, – передразнила я Саакяна. – Гош, это я делаю в первый и последний раз. А вдруг он не передаст документы, выбросит их в урну или просто бросит в почтовый ящик? А, горе-юрист, что ты на это скажешь?

– Глупая ты, Инесса, скучно мне с тобой, – у Саакяна вдруг прорезался тонкий и резкий голос, но Гоша быстро справился с запинкой. В его тоне появилась легкая ирония, еле уловимый сарказм. Все вожди обожают ернический тон.

– И мне скучно, – призналась я, – баксы на дороге не валяются.

– Зачем Альберту нас обманывать? Он обязательно передаст документы прямо в руки помощника министра. Если он обманет, тогда в следующий раз ему не доверят серьезное дело и он останется без заработка, понятно тебе, курица ты мокрохвостая?

Саакян замолчал, тиская телефонную трубку. Я слышала эти нервные звуки. Вообще-то Гоша прав, но с ним все равно скучно. С правыми всегда тоскливо. Они все знают. Если мы вверим наши документы той рыхлой девице из центра, она отправит их в министерство обычной почтой. И мы получим ответ через три месяца. Это в самом идеальном варианте. А так как идеальный вариант нам уже не светит после моего приступа заикания, тогда нашу «Кальпурнию» допустят к участию в общей экономике через полгода. Я тяжело вздохнула. Ждать полгода мне не хотелось. Корпеть над чужими переводами целых шесть месяцев, да уж, пожалуй, лучше поступиться личными принципами. Задушив внутреннюю жабу, я клацнула рычагом. Пусть Гоша захлебывается в беззвучной ярости. Я быстро натянула джинсы, свитер, накинула куртку и выскочила за дверь. На лестничной площадке курил какой-то незнакомец, по-домашнему устроившись на подоконнике. Я проскочила мимо него, как торпеда. На Невском проспекте было непривычно тихо и безлюдно. Редкие машины мчались по своим ночным делам. Вокзал встретил меня яркими огнями, он жил обособленно от города. У него были свои огни, свои дела, свои люди. Вырванные из привычного ритма пассажиры мучились от дорожной безысходности. Вместе с ними мучились милиционеры и продавцы, уборщики и носильщики, и много всякого другого народа изнывало от необходимости перемогаться во времени. У самодержавного памятника громоздились люди и чемоданы, кто на ком – непонятно. Я подошла к мужчине, стоявшему особняком от всеобщей суеты. Он спокойно взирал на ночной муравейник, будто никуда не спешил, просто зашел на вокзал отдохнуть от трудного рабочего дня. Я подошла к нему.

– Вы – Альберт? – спросила я.

Конверт сжигал пальцы, от него несло трудовым потом. Деньги бывают разные, иногда они пахнут. А эти деньги были частью моего организма. Но дело дороже всяких денег. За деятельность нужно платить. И я смирилась. Я поверила в успех предприятия. За светлое будущее стоило пострадать.