Венеция взяла газету, поблагодарив Эдуарда голосом, дрожащим от сдерживаемого смеха, и стараясь не встречаться взглядом с Обри. С тех пор как Эдуард узнал, что Лэнионы черпают новости из еженедельной «Ливерпуль меркьюри», он стал делиться с ними своими экземплярами лондонской ежедневной газеты, усмотрев в этом прекрасный предлог для частых визитов в Андершо. Сначала Эдуард приходил только с важными новостями, вроде смерти старого короля Швеции и избрания на трон маршала Бернадота[3], а в весенние месяцы газета верно послужила ему сообщениями о королевских браках. Все началось с поистине удивительного сообщения о помолвке принцессы Елизаветы, пребывающей уже в солидном возрасте, с принцем Гессен-Гамбургским, а едва только истощились описания ее свадебного наряда и панегирики мастерству портнихи, как три брата принцессы, также средних лет, последовали ее примеру. Разумеется, причиной было то, что наследница английского трона, бедная принцесса Шарлотта, умерла при родах вместе с младенцем. Даже Эдуарду это показалось интересным, ибо двум из новобрачных герцогов было под пятьдесят, и все знали, что старший из троих был отцом нескольких подающих надежды, хотя и незаконнорожденных детей. Но после свадьбы Кларенса[4] в июле Эдуарду стало трудно находить в газете что-либо интересное для Лэнионов, и ему неоднократно приходилось прибегать к сообщениям о здоровье королевы, беспокоящем врачей, и о разногласиях среди вигов по поводу лидерства Тирпи в партии. Даже самый закоренелый оптимист не мог надеяться, что Лэнионов заинтересует подобная информация, но можно было смело ожидать, что они сочтут вероятность скорого возвращения Конуэя по-настоящему важной новостью.

Но Венеция сказала, что поверит в возвращение Конуэя, только когда увидит его входящим в дом, а Обри, подумав, добавил с неподобающим оптимизмом, что нечего впадать в отчаяние, так как Конуэй, возможно, найдет какой-нибудь предлог, чтобы остаться в армии.

— Я бы уж точно нашел! — заявил Освальд. Но, сообразив, что проявил ужасную невежливость в отношении хозяйки дома, он, запинаясь, пробормотал: — Я имел в виду… нашел бы на месте сэра Конуэя. Здешняя жизнь покажется ему чертовски скучной. Так всегда бывает, когда повидаешь мир.

— Ты находишь ее скучной после путешествия в Вест-Индию, не так ли? — осведомился Обри.

Это вызвало усмешку Эдуарда, а Освальд, намеревавшийся игнорировать язвительные замечания Обри, ответил с излишней горячностью:

— Во всяком случае, я больше твоего повидал. Ты бы удивился, если бы я рассказал тебе, насколько по-другому все выглядит на Ямайке!

— Не сомневаюсь, — согласился Обри, начиная подниматься со стула.

Эдуард поспешил ему на помощь. Будучи не в силах стряхнуть руку, поддерживающую его за локоть, Обри был вынужден подчиниться, холодно поблагодарил Эдуарда, но не двинулся с места, пока тот не убрал руку. После этого Обри разгладил рукав и обратился к сестре:

— Поеду за твоей посылкой, дорогая. Когда у тебя будет свободная минутка, напиши Тэнлоу и попроси присылать нам одну из лондонских ежедневных газет. Думаю, она нам не помешает.

— В этом нет необходимости, — поспешил возразить Эдуард. — Я буду счастлив делиться с вами своей газетой.

Обри задержался в дверях, чтобы обернуться и произнести с чарующей мягкостью:

— Но если у нас будет своя газета, вам не придется приезжать к нам так часто.

— Знай я, что вам нужна газета, каждый день привозил бы отцовский экземпляр! — с энтузиазмом воскликнул Освальд.

— Чепуха! — возразил Эдуард, раздосадованный этими словами куда больше, чем открытой враждебностью Обри. — Неизвестно, как отнесется к этой идее сэр Джон. А Венеция знает, что может рассчитывать на меня.

Пренебрежительное замечание побудило Освальда заявить, что Венеция может рассчитывать на него в куда более серьезных делах, нежели доставка газеты. По крайней мере, он собирался это заявить, но речь, прекрасно звучащая в его воображении, будучи произнесенной вслух, претерпела прискорбную трансформацию. Она получилась запутанной и невнятной даже для самого автора и сопровождалась презрительным взглядом Эдуарда.

Внимание отвлекла старая няня Лэнионов, пришедшая в поисках Венеции. Обнаружив с молодой хозяйкой мистера Ярдли, к которому относилась с одобрением, няня извинилась, сказала, что ее дело может подождать, и быстро вышла. Но Венеция, предпочитая домашнюю интермедию, даже если придется обследовать износившиеся простыни пли выслушивать жалобы на ленивую прислугу, обществу назойливых поклонников, поднялась и любезно простилась с ними, сказав, что вызовет неудовольствие няни, если заставит ее ждать.

— Я пренебрегла моими обязанностями, и, если не позабочусь о домашних делах, мне достанется, — улыбнулась она, протягивая руку Освальду. — Поэтому должна выпроводить вас обоих. Не сердитесь — вы старые друзья, и мне незачем с вами церемониться.

Даже присутствие Эдуарда не могло удержать Освальда от того, чтобы поднести к губам руку Венеции и запечатлеть на ней горячий поцелуй. Она приняла это абсолютно невозмутимо, затем протянула руку Эдуарду. Но он улыбнулся и со словами «Одну минутку!» открыл для нее дверь. Венеция прошла мимо него в холл, и Эдуард последовал за ней, решительно закрыв за собой дверь и оставив соперника в комнате.

— Вы не должны поощрять глупого мальчишку, который волочится за вами, — заметил Эдуард.

— Разве я его поощряю? — Венеция выглядела удивленной. — Мне казалось, я веду себя с ним так же, как с Обри. Хотя, — задумчиво добавила она, — Обри не испытывает недостатка в здравом смысле и поэтому производит впечатление человека более взрослого, чем бедняга Освальд.

— Моя дорогая Венеция, я не утверждаю, что вы флиртуете с ним, — со снисходительной улыбкой отозвался Эдуард. — И не ревную, если вы меня в этом подозреваете.

— Вовсе нет, — возразила Венеция. — У вас нет ни повода, ни права ревновать.

— Повода, безусловно, нет. Что касается права, то разве мы не условились не затрагивать эту тему до возвращения Конуэя? Вы можете догадаться, с каким интересом я читал эту колонку в газете.

Лукавый взгляд, сопровождавший эти слова, заставил ее воскликнуть:

— Эдуард! Пожалуйста, не возлагайте больших надежд на возвращение Конуэя. Вы говорите так, словно это событие толкнет меня в ваши объятия!

— Надеюсь… даже вполне уверен, что никогда не употреблял подобных выражений, — серьезно произнес он.

— Никогда, — подтвердила Венеция, и на ее губах мелькнула озорная улыбка. — Эдуард, спросите самого себя, прежде чем мне станет настолько скучно с Конуэем, что я буду готова согласиться на любое предложение руки и сердца, хотите ли вы в самом деле жениться на мне. Лично я так не думаю.

Эдуард казался ошеломленным, даже шокированным, но вскоре улыбнулся в ответ:

— Я знаю, как вы любите шутить. Слишком хорошо вас знаю, чтобы верить всем странным вещам, которые вы говорите.

— Прошу вас, Эдуард, постарайтесь хотя бы избавиться от иллюзий! — взмолилась Венеция. — Вы не можете настолько хорошо меня знать, и вас ждет тяжелый удар, когда вы поймете, что я говорю «странные вещи» абсолютно серьезно.

Однако эти слова не обескуражили Эдуарда.

— Возможно, я знаю вас лучше, чем вы себя знаете, — весело ответил он. — Вы позаимствовали этот трюк у Обри. Говорите о Конуэе так, что можно подумать, будто не испытываете к нему ни малейшей привязанности.

— Но ведь так оно и есть, — откровенно промолвила Венеция.

— Подумайте, что вы говорите!

— Это истинная правда, — настаивала она. — Я не испытываю к нему неприязни, хотя могла бы, если бы проводила с ним много времени, ибо помимо того, что Конуэй не думает ни о чьих удобствах, кроме своих собственных, он так чудовищно банален!

— Вы не должны так говорить о своем брате, — упрекнул ее Эдуард. — Неудивительно, что Обри в таких резких выражениях отозвался о его возвращении.

— Мой дорогой Эдуард, только что вы сказали, будто я позаимствовала трюк у Обри, — поддразнила его девушка. Лицо Эдуарда оставалось серьезным, и Венеция добавила: — Правда состоит в том, что мы не используем никаких трюков, а просто говорим то, что думаем. Должна признать, меня удивляет, насколько часто совпадают наши мысли, хотя мы не слишком похожи — особенно во вкусах.

Помолчав, Эдуард промолвил:

— Возможно, вы вправе быть недовольной. Я вас понимаю. Ваше положение здесь после смерти отца удобным не назовешь, а Конуэй без зазрения совести взвалил свои обязанности на ваши плечи. Но Обри — другое дело. Мне очень хотелось сделать ему выговор, когда я услышал, как он говорит о своем брате. Как бы эгоистично ни поступал Конуэй, он всегда был добр к Обри.

— Да, но Обри не может любить людей лишь за то, что они добрые, — возразила Венеция.

— Теперь вы говорите чушь.

— Вовсе нет! Обри любит людей не за их поступки, а за мысли.

— Возвращение Конуэя пойдет Обри на пользу, — заметил Эдуард. — Если из всех людей ему правятся только ученые, специалисты по античности, то самое время…

— Не говорите глупости! Вы отлично знаете, что он любит меня!

— Прошу прощения, — чопорно произнес Эдуард. — Должно быть, я неверно вас понял.

— Вот именно! И мои слова о Конуэе вы тоже неверно поняли. Клянусь вам, что не испытываю никакого недовольства своим положением. Конечно, удобным его не назовешь… — Увидев, что Эдуард выглядит обиженным, она воскликнула: — Ну вот, теперь я вас рассердила! Сегодня чересчур жарко для ссор, поэтому не будем больше спорить. К тому же я должна выяснить, что нужно няне. До свидания, и спасибо за газеты.

Глава 2

Избавившись от няни, которая, помимо изношенных простыней, предъявила с упреком две рубашки Обри с оторванными манжетами, Венеция угодила в плен к экономке. Мнимой целью миссис Гернард было напомнить ей, что пришло время готовить желе из ежевики, а реальной, к которой она приступила после долгих предисловий, — защитить новую прачку, ее племянницу, от обвинений няни. Так как обе пожилые дамы в течение двадцати шести лет пребывали в состоянии взаимной ревности, Венеция знала, что упомянутая небрежность прачки неизбежно приведет к жалобам на няню, которая, заподозрив неладное из-за продолжительного визита хозяйки в комнату экономки, начнет досаждать Венеции вопросами о том, какую бессовестную ложь на нее наговорили. С ловкостью, обусловленной длительной практикой, Венеция вновь перевела разговор на ежевичное желе, пообещав миссис Гернард принести сегодня же корзину ежевики, и ускользнула в спальню, прежде чем грозная дама припомнила очередные грехи няни.