— Боюсь, ты испугаешь моих сыновей своими пронзительными глазами, Алекс. Я и то выдерживаю твой взгляд только потому, что выше тебя на три головы. Не представляю, что должны чувствовать люди, когда ты смотришь на них. У них, наверное, поджилки трясутся и ноги подкашиваются.

— Но ведь ты не такой, как они, Пауль, — за это я тебя и люблю! Ты никогда не отступаешь и не отводишь взгляда. Мои братья и сестры отворачивались от меня, когда я не отвечала на их дразнилки. Иногда, когда Чарли принимался лупить меня, я смотрела на него вот так… Ох, как же он ненавидел меня за то, что я вот так смотрю. Наверное, так же сильно, как я ненавидела его за то, что он смотрит по-своему. Как ты думаешь, отчего это происходит?

Пауль ничего не ответил. Он знал, почему люди отворачиваются от нее. Во взгляде девочки каждый видел то, что она ждала от него, а ждала она слишком многого; и некоторые, будучи не в силах ответить, предпочитали вообще не иметь с ней дела.

Почувствовав, что моряк замедляет шаг, Алексис крепче сжала ладонь Пауля. Проследив за его взглядом, она увидела в конце тропинки дом, стоявший на скале и окнами выходивший на море.

— Вот здесь и живут Квинтоны? — тихо спросила девочка, и сердце ее учащенно забилось. Что там ждет впереди?

— Да. Это твой новый дом, — без колебаний ответил Пауль. Он знал, что Джордж и Франсин не отвергнут приготовленного им подарка.

У Алексис перехватило дыхание — она не могла отвести взгляд от дома. Такого она не ожидала. Девочка закрыла глаза, потом открыла их, словно проверяя, не видение ли перед ней.

Дом не исчез. Всякий раз, закрывая глаза и открывая их снова и снова, Алексис испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие. Этот дом, место, где он находился, были воплощением ее мечты о счастье. Просторный, с мощными белыми колоннами, с красной черепичной крышей, дом не являлся порождением ее воображения. Вокруг него росли деревья с такой ослепительно зеленой листвой, которой могли бы позавидовать самые ухоженные из лондонских растений. Сквозь их крону пробивалось солнце. Листья, покачиваемые ветром, попадая под его лучи, вдруг вспыхивали, как ярчайшие изумруды. Цветы здесь были еще красивее, чем те, что Алексис видела, пока шла через городок. Коралловые соцветия, словно в радужном фейерверке, встречались с желтыми, оранжевыми, малиновыми. И красавица белладонна, и скромный желтый цветочек с неизвестным названием в равной степени привлекали внимание, одинаково ласкали взгляд. Серому цвету не было места в этом мире сверкающих красок. Никогда девочка не видела ничего чище, ничего свежее и благоуханнее этого места. И лишь ее присутствие здесь нарушало божественную гармонию. Бледное создание, напоминающее грязное пятно на картине великого художника, — вот чем она себя ощущала. Алексис попятилась назад. Сейчас ей меньше, чем когда-либо, хотелось зайти в этот дом.

Пауль, догадываясь о причинах произошедшей в ней перемены, терпеливо ждал, когда девочка освоится. Услышав, как Алексис вздохнула, он перехватил ее взгляд. Моряк исподволь наблюдал за внутренней борьбой, происходившей в Алексис, видел, как возвращается к ней былая решимость, проявляя себя в упрямой складке у рта, в прищуре глаз. Уловив перемену в ее настроении, Пауль потащил Алексис к дому, пока она не передумала окончательно.

Девочка шла, стараясь ступать уверенно и твердо, представляя, будто карабкается по канатам на корабле. Она знала, что, когда тропинка приведет ее на гребень холма, она почувствует то же, что чувствовала в своем «вороньем гнезде» — там, где никто не мог причинить ей боль.

Глава 2

Последующие шесть лет словно служили подтверждением тому интуитивному чувству, которое испытала Алексис, впервые взобравшись на гребень холма. Здесь, в атмосфере доброжелательности и заботы, которой окружили ее Джордж и Франсин, она впервые в жизни узнала, что значит жить в мире с собой и окружающими. Здесь она чувствовала себя защищенной от всех напастей, здесь получила любовь, о которой не смела даже мечтать. В стремлении быть достойной этой любви Алексис старалась сделать для своей новой семьи как можно больше.

Под взыскательным присмотром Джорджа и при его активной поддержке, Алексис научилась читать и писать. Теперь она уже могла посмеяться над ошибкой, которую сделала когда-то, выбирая для себя имя. Но все это было не важно. Алекс Денти больше не существовало на свете. Теперь она была Алексис Квинтон и знала, что никто не может отнять у нее ни новую семью, ни новое имя.

Алексис трудилась с упорством, с каким вгрызаются в гранит науки, стремясь наверстать упущенное, дети, слишком поздно по сравнению со своими более удачливыми сверстниками сделавшие свои первые шаги в грамматике. Джордж и сам не знал, как Алексис сумела уговорить его, но он разрешил ей помогать ему в офисе, и спустя некоторое время ее работа уже воспринималась многими, в первую очередь им самим, как нечто само собой разумеющееся.

Джордж как будто не слышал того, что говорилось у него за спиной по поводу Алексис. Да, до сих пор на острове не было принято брать на работу женщин, но его приемная дочь отлично справлялась с любыми заданиями, какие бы он ей ни дал, — от самых сложных до самых рутинных и нудных. За все она бралась с одинаковым рвением и одинаково хорошо исполняла. Джордж быстро разглядел в Алексис человека, которому стоило передать дело. Она могла справиться с управлением Квинтонской корабельной компанией не хуже самого хваткого мужчины. Джордж и не пытался скрывать, что гордится приемной дочерью. Он оценил не только ее ум и старательность, но и интуицию, без которой нельзя обойтись в бизнесе. Алексис умела сгладить самую трудную ситуацию, вывести дело из любого переплета. Ее уверенность в себе некоторые расценивали как надменность, но Джордж старался не слушать завистников. Чувство самодостаточности в Алексис, как понимал Джордж, не было следствием ограниченности и эгоизма. Она прекрасно владела любым вопросом и знала это — только и всего. Независимость была одной из черт, за которую Джордж особенно любил свою девочку.

Постепенно овладевая искусством ведения бизнеса, Алексис научилась по-новому смотреть на собственную персону, воспринимая себя не только как сотрудницу компании, но и как становящуюся все более очаровательной молодую женщину. Едва ли в ней осталось что-то от того долговязого, нескладного подростка со спутанными, похожими на паклю короткими волосами, каким она появилась в этом доме. Представить невозможно, что за гадкого утенка увидели тогда Джордж и Франсин! К девятнадцати годам Алексис буквально расцвела. Некогда угловатая и порывистая, теперь она двигалась с естественной грацией, дающейся иным женщинам годами специальных упражнений. Франсин неустанно повторяла Алексис, что ее длинные конечности станут ее самым мощным оружием обольщения и самым большим достоянием. Правда, сама Алексис считала, что «достояние» едва ли подходящее слово для ее точеных, изящных рук и ног. Зато все больше проблем возникало у нее при общении с мужчинами — сотрудниками Джорджа. Постоянно приходилось ставить их на место, заставляя воспринимать себя и свою работу серьезно. Вначале они относились к ней как к глупому ребенку, но с этим ей удалось справиться легко. Однако теперь, когда она перестала быть в их глазах девчонкой-ученицей, они, кажется, ослепли на иной лад, видя в ней не коллегу, а лишь пару стройных ножек и все остальное в том же роде. Это заметно усложняло общение, но решение и такой задачи оказалось под силу юной красавице. Алексис приучила себя не краснеть, чувствуя, как ее ощупывают глазами. Она спокойно дожидалась, пока взгляд остановится на ее лице, а затем добивала нечестивца своим коронным презрительным взглядом. Тогда краснеть приходилось уже не ей, а противнику. Это он опускал глаза, смущенный тем, что забыл о деле.

Дома с Франсин Алексис занималась шитьем и танцами. Она осваивала светские манеры, училась принимать и развлекать гостей, и ее любезность была такой же естественной, как и подобающая в другом случае надменность.

Только в одном предмете взгляды Франсин и ее приемной дочери не совпадали.

— Алексис, — время от времени повторяла Франсин, — ты ведь не можешь продолжать и дальше распугивать всех молодых людей этим своим ледяным взглядом. Смотри, так ты навсегда останешься одна.

— Джорджа и Пауля я, однако, пока не распугала, — быстро парировала Алексис.

— Они — другое дело.

— Ты хочешь сказать, что они какие-то особенные?

— Возможно, — уклончиво замечала Франсин.

— Ну разве ты не понимаешь, Франсин? Человека, которого я смогу полюбить, не испугаешь взглядом.

Тема считалась закрытой, но лишь на время. Стоило Франсин заметить, как Алексис «отчитывает» очередного поклонника, и разговор возобновлялся. Ее дочь была хороша собой, умна и безусловно богата. На острове все знали, что Джордж в будущем передаст дело ей.

Нельзя сказать, что на Тортоле не было подходящей для Алексис партии. Ее внимания добивались сыновья богатых плантаторов, людей, обладавших капиталом не только денежным, но и политическим. Алексис тем не менее оставалась равнодушной к их ухаживаниям, предпочитая компанию местной золотой молодежи обществу служащих Квинтонской компании, работающих как в конторе, так и непосредственно в море, на кораблях.

В конце концов Франсин успокоилась, решив довольствоваться тем, что сумела научить Алексис кое-чему полезному. Пусть пока развлекается, а кавалеры никуда не денутся. Придет время, девочка влюбится в кого-нибудь, и тогда — прощай холодность! Франсин было, чем гордиться. Уроки светского воспитания давались Алексис просто блестяще. Дочь Квинтонов училась танцевать с той же страстью и желанием, с каким усваивала уроки ведения бизнеса в конторе Джорджа. Франсин временами даже пугалась темпов освоения дочерью новых знаний. Алексис Квинтон из ребенка с трудным характером превращалась в упорную, с железной волей молодую женщину. Человек, которого она смогла бы полюбить, действительно должен был быть каким-то особенным, непохожим на других, и Франсин пришлось признать, что такого Алексис пока еще не встретила.