Натаниэль похолодел. Рэндольф не смел позволить кому-то приблизиться к себе. Господи, был ли когда-нибудь другой человек, настолько полный тайн, как Старик? Глава шпионской сети, посвященный во внутреннюю работу самых секретных правительственных агентств, Рэндольф должен был жить в страхе выдать слишком много. Неспособный кому-либо доверять, даже себе, Рэндольф удостоверился, что никто и близко не подойдет к нему.

А что насчет Виктории? Что за жизнь она должна была вести, привязанная к человеку, который так мало заботился о ней, который был одержим обязанностями, которые он не мог объяснить…

К человеку, похожему на меня.

Взгляд Натаниэля метнулся туда, где сидела Вилла, ее внимание было поглощено Викторией, на глазах выступили слезы симпатии к боли, которую испытала его мать. К той боли, которую Натаниэль никогда не видел, и никогда не трудился увидеть. К боли, которая сделала ее ожесточенной. Он обвинял ее в этой ожесточенности, несмотря на то, что сам ощущал уколы от отсутствия интереса со стороны Рэндольфа.

Рэндольф в своей самопроизвольной изоляции, со своими всепоглощающими обязанностями, ранил их всех и самого себя тоже.

Должен же быть иной способ объединить жизнь и долг, не так ли? Или Вилла будет осуждена на ту же ожесточенность, которая поглотила Викторию? Будет ли он сам осужден на болезненное одинокое существование, подобно Рэндольфу, удалившись от любых контактов или утешения ради своих обязанностей?

Когда Миртл начала неистово защищать своего племянника, Натаниэль поднял вверх руку.

— Я также думаю, что замужество с моим отцом, возможно, не было полным радостей, — тихо проговорил он. — Его работа значила для него гораздо больше, чем любой простой человек.

Виктория послала ему ошеломленный и странным образом уязвимый взгляд. Очевидно, она не ожидала какой-либо защиты с его стороны.

— А что касается того, чтобы быть жестокой, — Виктория тряхнула головой, но отошла на один шаг от Миртл, — как вы смеете обвинять меня…

— Виктория, ты не была нисколько не удивлена заявлениями Принца-Регента, — прервала ее Миртл. — Если ты не можешь быть правдивой ради своего сына, возможно, ты сделаешь это ради своей собственной пользы. Скажи правду, всю до конца, прямо сейчас, и я обеспечу тебя доходом в две сотни фунтов в год.

Виктория переводила взгляд с одного лица на другое, было очевидно, что ее напряжение росло. Вилла почти могла видеть, как в ее голове крутятся колесики. Отвергнуть предложение Миртл, цепляясь за свою жестокость, и вечно зависеть от снисходительности Натаниэля и Виллы.

Или выпустить всю темноту на волю и в то же время освободить себя. Этих денег было достаточно, чтобы жить с определенным комфортом, даже с роскошью. Вилла затаила дыхание, по-настоящему не уверенная, какой путь выберет Виктория.

— Ну хорошо, — Виктория медленно опустилась в кресло. — Он знал. Он подозревал что-то в этом роде, еще до того, как появились официальные новости. Я пыталась убедить его, что это не так. А он вел себя так, словно твой позор ничего не значил, — продолжала Виктория. — Я ожидала, что он будет презирать тебя за то, что ты сделал. Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Таниэль знает свой долг. Он узнает, что я всего лишь выполняю свой». Как будто предать всех нас, поставить нас в неловкое положение, навсегда погубить мое положение в обществе — словно это все ничего не значило! А затем он закрыл передо мной дверь, как он делал это каждый день нашей совместной жизни. Если бы я могла, я бы сожгла эту проклятую дверь кабинета!

Таниэль знает свой долг. Эти слова пронзили Натаниэля словно копье. Мог ли Рэндольф знать? Мог ли он все это время знать, что Натаниэль работает на Корону, что принятие на себя позора «Рыцарей Лилий» было актом патриотизма?

Он узнает, что я всего лишь выполняю свой.

Натаниэль ощутил, как внутри него старая и незаживающая рана начала затягиваться. Рэндольф каким-то образом знал, вероятно, знал даже о том, что Натаниэль является членом Королевской четверки, и таким образом просто сыграл свою роль. Не осмеливаясь узнать больше, чем он предполагал, из-за риска подвергнуть себя опасности, и не желая скомпрометировать жертву Натаниэля любым признаком прощения, Рэндольф поддержал его единственным способом, который, как он полагал, был ему доступен — полностью согласившись с этим обманом.

Натаниэль крепко и надолго зажмурил глаза. Рэндольф, ты чертов идиот. Ты никогда не сможешь — никогда не смог бы — подвести меня.

Когда он открыл глаза, Натаниэль увидел, что Вилла смотрит на него с теплотой и симпатией. Она, возможно, не могла знать, что за мысли проносились в его мозгу, но было вероятно, что она смогла различить, что он почувствовал какое-то облегчение, потому что она нежно и весело улыбнулась только ему.

Виктория подняла голову, в ее глазах блеснул гнев.

— Но тогда Рэндольф никогда не чувствовал то же самое ко мне. Он сказал мне, что он отверг тебя частично из-за того, что хотел держать тебя подальше от меня. От меня! Можете себе представить?

— Как же, рассказывай, — протянула Миртл.

— Рэндольф никогда больше по-настоящему не поговорил со мной, — она позволила своим плечам опуститься, словно сбросила с них тяжелый груз. — Так что да, когда он умер, он знал правду.

Вилла ничего не сказала, только пристально смотрела на Натаниэля поверх головы его матери. Он закрыл глаза на некоторое время, затем глубоко вдохнул.

— Я желаю тебе счастья с теми деньгами, которые обещаны тебе, Виктория, — тихо проговорил он. — Я понял, что у тебя были причины для твоей неудовлетворенности жизнью. Я испытываю к тебе жалость, и надеюсь, что и ты найдешь немного жалости в себе. Я не виню тебя за твои действия, но я должен признаться… я не могу любить тебя за них.

— О, Натаниэль. Я… ты должен понять, что я делала все как можно лучше для тебя…

Натаниэль смотрел на свою мать так, что ясно видел ее плохие и хорошие стороны. Она была злой женщиной, пережившей много разочарований, это правда — но она по своей собственной воле решила погрязнуть в своей озлобленности.

— Виктория, возможно, когда-нибудь… но если позволишь, не сейчас, — он повернулся к Вилле и коротко поклонился. — Вилла, Миртл — если вы меня извините, я хотел бы побыть один.

Он повернулся и оставил их, не сказав больше ни слова.

Дафна не была счастлива.

Конечно, она редко бывала удовлетворена, даже в самые лучшие времена. Всегда было что-то еще, что она хотела приобрести, или кто-то еще, кого она хотела превзойти или впечатлить.

Поездка в деревню проходила не очень хорошо, так как колесо экипажа завязло в грязи и сломалось, и им пришлось высадиться всего через несколько часов выезда из Лондона.

Она отбросила простую муслиновую занавеску, которая закрывала единственное окно в комнате гостиницы, которую Бэзил раздобыл для них. Затем она устремила скучающий взгляд на город внизу. Уэйкфилд. Отсюда он казался немногим больше, чем просто грязная дыра.

Ее неудовлетворенность усилилась. Так что она повернулась к Бэзилу, который бездельничал в невзрачном кресле у огня, неизменный стакан бренди приклеился к его руке.

— Бэзил, я хочу пройтись по магазинам.

Бэзил достаточно охотно поднялся. Она всегда могла рассчитывать на то, что Бэзил поступит так, как она хочет. Скучный, но полезный. Возле зеркала, стоящего наверху сундука, Дафна остановилась, чтобы поправить волосы. Зеркало показало ей то, что оно показывало всегда. Она была прекрасна. Затем ее пальцы замедлили свое движение, пока он заправляла выбившийся локон волос.

Она была более красива, чем Вилла. Так почему же Вилла была так неотразима для Таниэля и почти для всех, кто с ней встречался?

Дафна была красавицей. Дафна была элегантной, утонченной.

Могло ли быть так, что все, чему ее когда-либо учили, оказалось ложью? Могло ли случиться, что, хотя она являлась самой красивой, самой милой, самой модной женщиной из присутствующих, это не доставляло ей никакого удовольствия?

Тогда что стоит эта красота? Дафна всегда зависела от своей внешности. Дафна Дэнвилл, всегда была абсолютным отражением моды. Ради чего?

Чтобы быть привлекательной? Чтобы удачно выйти замуж? Она была самой привлекательной, она знала это, но все же она вышла замуж за второсортного поклонника, этого нельзя было отрицать.

Она пристально смотрела в зеркало на свое знакомое, красивое лицо.

Вилла на самом деле не была красивой, но ею все равно восхищались. Если красота Дафны исчезнет, будет ли кто-нибудь восхищаться ею?

Затем она отогнала прочь эту глупую мысль. Она была такой, какой она должна быть. Она взяла Бэзила под руку, и они вышли из гостиницы.

Мимо них прошла пара, смутно знакомая, но ничего значительного в этом не было. Это же была лучшая дорога на сервер. Не удивительно, что они должны встретить несколько знакомых лиц. Мужчина и женщина с любопытством посмотрели на них, затем зашептались, поспешив вниз по улице. Дафна слегка улыбнулась от удовольствия. Даже в трауре, даже в таком болоте как это, она производила сенсацию.

Бэзил рыгнул. Она с порицанием взглянула на него. Он пожал плечами.

— Извини, любимая, но что ты ожидаешь, когда тащишь меня так далеко, а у меня не было времени для переваривания пищи?

— Не будь вульгарным, — прошептала она, делая знак, чтобы он открыл дверь в ателье модистки. — И, пожалуйста, не называй меня «любимая». Ты похож на трубочиста-кокни.

Затем она влетела в магазин и очень изящно уселась, расправив свое платье с отрепетированной грацией. Стоять у конторки, торгуясь из-за пенни — это не для нее. Модистка поспешила к ней, в ее взгляде было восхищение. Дафна прихорошилась. Она знала, что выглядела как картинка.