— Что же делать, простите…

— Так, куда же мы направимся. В гостиницу нельзя — там нас ищут, а без документов не примут, то же самое на постоялых дворах. В ночлежке — вшей нахватаемся и имущества лишимся. Вот если в какой особняк влезть — если там, конечно хозяева в отъезде…

— Да что ж вас на худое то тянет, Аника, — Настя возмущенно глядела на него, — я знаю, где мы переночуем, — она показывала на небольшую часовенку.

— Да бросьте, Настя, она закрыта! Нас не пустят!

— Аника, вы неисправимый дремучий человек! Какой сегодня день?

— Суббота…

— Вот именно! Завтра Троица! Во всех храмах всенощная. Мы просто зайдем и отстоим службу — до самого рассвета.

— Вы гениальны, мадемуазель!

Настя покраснела — он похвалил её, значит, она не безнадежна…может она ему нравится?

— Аника…

— Что, Настя? — Он смотрел на неё внимательно, сердечно и улыбался так искренне и так обаятельно.

— Я хотела сказать вам, вы сегодня были просто великолепны. Я была в восхищении.

— Спасибо. Но это далось мне с трудом — неделя без репетиций и я теряю форму. Боюсь, по окончании нашего путешествия, если мы, конечно, будем живы и на свободе, мне придется долго восстанавливаться.

— Я хотела спросить, а что будет потом?

— Когда?

— Когда мы вернем икону.

— Ну… — Аника притворно наморщил лоб, изображая бурную мыслительную деятельность, — для начала мне придется разобраться с этим, — он кивнул на газету, — благо у месье Шарля Тулье есть влиятельные поклонницы…

— Поклонницы… — Настя открыто ревновала и ничего не могла с собой поделать

— Да. Много знаменитых, влиятельных и очень богатых и красивых поклонниц! — Анике, казалось, нравилось её дразнить — она совершенно не могла прятать эмоций, и на её лице было написано всё.

Они вошли в часовню. Несколько человек стояли службу.

— А потом? Что с нами будет потом? — превозмогая ревность, Настя старалась спрашивать как можно более ровным и равнодушным тоном. Это еще больше развеселило Анику. Уж больно не соответствовало выражение лица её тону.

— За разговоры в храме посылаются скорби! — сухонькая старушка в черном платке погрозила им клюкой. Аника пожал плечами. Настин вопрос остался без ответа. Ну, ничего, она еще вернется к этому разговору. Она словно уносилась мыслями, куда-то вдаль. Перед её глазами предстала картина: моложавая женщина стояла на коленях перед иконой божьей матери и горячо молилась о чем-то. Так проходил час за часом, женщина, устав, задремала. Слабый свет заструился от иконы и нежный, звенящий, словно хрустальный голос произнес:

— Надобно построить на Абалацком погосте церковь в честь иконы «Знамение» с приделами во имя Марии Египетской и святого Николая. Да напишет протодиак Матфей образ, который сотворит чудо, исцелит больных и утешит страждущих, защитит от напастей, и имя ему — Стена Необоримая. Ступай, Мария, скажи всем…

Женщина, перекрестившись, поднялась с колен и выбежала за дверь. Видение исчезло, Настя смотрела на Анику. Тот, устав, присел на скамью и, закрыв глаза, прислонился к стене часовни.

Настя прошептала, погладив образ в котомке:

— Я верну тебя на место, обещаю.

* * *

Аника и Настя второй день ехали в почтовом дилижансе по большому сибирскому тракту. Ехать на перекладных предстояло больше месяца, впереди были Муром, Козьмодемьянск, Казань, Оса, Пермь, Кунгур, Екатеринбург, и только потом заветный Тобольск. Их попутчики менялись на каждой станции, и пока еще никто не узнал в молодой даме и усатом щеголе в пенсне тех самых опасных преступников, портретами которых был обклеен каждый столб на дороге. Менялся дилижанс, конь, ямщик, попутчики, но никому не было до них никакого дела, и Настины страхи, от которых она съеживалась поначалу путешествия, улетучились сами собой. В наступивших сумерках вышли последние попутчики, и дилижанс отправился дальше к конечной цели путешествия — Мурому. Аника взял Настю за руку.

— Последнее время нам редко удается остаться наедине, вы все время молчите, мне так не хватает вашего щебетания, вас что-то беспокоит?

— Я переживаю за Анри, если узнают, что он нас прятал — не сносить ему головы.

— О, за Анри не бойтесь, этот старый плут кого угодно обведет вокруг пальца. Взять хотя бы историю с нашими документами — ведь за ним круглосуточно следили, за ним и за всеми, кто выходил из цирка. Только он мог придумать этот маскарад с переодеванием в старуху — нищенку. Мы с тобой ждали мальчонку с бумагами, а на условленное место пришла нищенка и так натурально просила подать ей, что даже я, признаться, не сразу узнал в ней Анри.

— Я так боюсь, что еще кто-то пострадает. Хватило и деда Ивана, — грех на мне до конца жизни будет. Если бы не наш визит к нему — жил бы себе старый человек, а все я со своими капризами — потерпеть не могла, сгубила человека, грех на мне…

— Бросьте, Настя, какой грех? Ведь убил его Лука — вот кто настоящий лиходей, да и вообще мне это ваше понятие греха как-то не нравится, бывает хороший поступок, плохой поступок, а мысли — это то, что других не касается…

— Аника, вы не правы. Понятие греха неоднозначно. Человек грешит не тогда когда совершает плохой поступок, а значительно раньше. Человек думает о плохом поступке, сомневается, делать ему это или не делать, и когда поддается соблазну и принимает решение все-таки сделать — вот это и есть состояние греха. Иногда мы мысленно мечтаем о чем-то запретном, может быть недостижимом, может гадком — это тоже грех, потому что все зло, что делает человек, даже мысленно разрушает сначала душу, а потом и здоровье, только поэтому люди болеют.

— А дети, ведь они безгрешны, а тоже болеют.

— Они страдают за грехи родителей.

— Сын в ответе за отца?

— Выходит что так. Невидимый мир вокруг нас кишит различными существами, которые недоступны нашему взору и пониманию. Бабушка говорила, что возможно, если бы мы видели их — мы бы просто сошли с ума от невыносимости их вида, но этот невидимый мир не может действовать на нас извне, он может действовать только в нас. Все просто как черное и белое на самом деле. Сатана дает соблазн, а бог — свободу выбора делать или не делать гадости, и только человек может принять решение на самом деле. Ничто извне не может повлиять на человека — только его внутренняя борьба может дать результат, и за каждый такой результат он будет нести ответ. Сейчас идет война более жестокая, чем война начала времен, когда Денница был низвержен во тьму. И теперь господь воюет с сатаной, только уже внутри нас, мы — его оружие.

— Вы говорите такие странные вещи. Я никогда не задумывался об этом так глубоко. Вы так юны, но так мудры не по возрасту…

— Аника, мы все люди, и в конечном результате каждому из нас нужно в жизни только одно — свобода, настоящая свобода, а люди просто не могут понять, что её, настоящую дает только бог, потому что он не насилует своего ребенка своей волей. Ну, представьте, что стоит ему пустить по городу сорокаметрового архангела с огненным мечом в руках, чтобы тот трубным голосом, от которого лопнули бы все перепонки в ушах людей, велел бы всем каяться, креститься и любить господа, а тех, кто не хочет — обезглавливал бы на месте. Нет сомнения, что все бы под страхом смерти и захотели тут же и сделали, как он велит, но было ли бы это проявлением доброй воли? Настоящая свобода, когда у тебя есть выбор, а как ты поступишь — только от тебя зависит.

— Наверное, вы правы, Настя, вам об этом лучше знать.

— На самом деле я ничего об этом не знаю, я просто верю…

Дилижанс тряхнуло, и он съехал с дороги и, подскакивая на ухабах, понесся в сторону леса. Аника прижал Настю к стене, придерживая от падения:

— Держитесь, посмотрю, что сучилось, — он высунулся в окно. Вместо ямщика сидел незнакомец, рядом с ним еще один, в котором Аника узнал помощника Луки, который, обернувшись, выстрелил. Аника скрылся в дилижансе:

— Настя, придется прыгать. Послушайте, как только окажетесь на земле бегите что есть сил к лесу. Спрячьтесь так, чтобы вас нельзя было обнаружить, берегите вашу икону, я постараюсь их отвлечь и обязательно вас разыщу!

— Но как на такой скорости?

— Доверьтесь мне! Вы мне верите? — Он смотрел ей в глаза. В его взгляде, полном решимости, она видела тревогу за неё. Она не могла ему не верить, она не могла ослушаться, она закрыла глаза и молча кивнула.

— Обнимите меня так крепко как сможете! Скорее!

Настя обняла его и прижалась что было сил. Аника обхватил её обеими руками и, открыв дверцу дилижанса, выпрыгнул из него. Кубарем скатившись с холма, они оказались возле самой опушки.

— Беги в лес, Настя, помни, что я тебе велел, беги в лес!

Настя рванула вглубь со всех ног, Аника встал. Из остановившегося дилижанса за ней побежали двое, он кинулся наперерез, сбив одного из преследователей с ног. Завязалась драка, Аника в исступлении молотил бандита, хотя тот уже не мог сопротивляться. Вдруг, около виска щелкнул курок.

— Даже не думай, парень, мне вовсе не нужно взять тебя живым, я пристрелю тебя тут же, если только дернешься. Куда побежала девка?

— Ага, так я тебе и сказал.

— Ну, ты же себе не враг? Если поможешь быстро найти девку, пристрелю вас, чтобы не мучались, а если нет — все равно найду, свяжу, кину в яму и негашеной известью живьем засыплю.

— Как тебя звать?

— Ну, Вася.

Аника с разворота ударил его в висок так, что из руки его выпал револьвер. Нападавший лежал без движения. Аника подобрал револьвер, засунув его за пояс, и поддел носком ботинка руку лежавшего:

— Что ж ты такой душегуб-то, Вася! — в темноте он устало побрел в сторону леса.


Настя бежала, не разбирая дороги. Отчаяние загнанного зверя и страх за Анику смешались в её сознании, под ногами хрустели ветки, ели своими колючими лапами цеплялись за её васильковое платье. Она не почувствовала земли под ногами — просто какая то пустота, в следующую минуту она полетела вниз. Боль от удара о дно ямы была настолько сильной, что она просто отключилась.