— Настя, вы не знаете о чем говорите, это Сибирь, места здесь глухие, от одного села до другого добрая сотня верст, а то и больше, лихие люди и лютые звери не оставят от вас и мокрого места.

— Я не боюсь, меня господь хранит.

— Останьтесь до завтра, отдохните, а завтра меня подменят в харчевне, и я отвезу вас в Кунгур, а там посажу в дилижанс до Екатеринбурга. Я не прощу себе, если что-то с вами случится.

Настя вдруг вспомнила Митяя, с его сальными волосами и жирными губами. Ей не хотелось повторения истории, а денег осталось совсем мало. Она кивнула и улыбнулась:

— Ну, господь с вами, только до завтра.

— Вот и славно! Пойдемте, я вас в комнату определю, отоспитесь, а Маруся вам умыться принесет.


Настя рухнула на постель. Маруся — сестра Андрея оказалась завидной трещоткой, принесла с собой лист бумаги и кусок графита, большой кувшин с водой и медный таз. Пока Настя купалась за ширмой, она трещала без умолку. Настя за полчаса узнала всю подноготную этой семьи. Маруся дала ей полотенце, чтобы сушить волосы, а сама, не смотря на возражения Насти, стала рисовать её портрет. Настя сдалась — переспорить девушку было невозможно, и потом, она лишь выполняла просьбу брата, который хотел, чтобы портрет Насти остался ему на память. Кода работа была закончена, Маруся унесла таз и кувшин, оставив Настю отдыхать. Глаза смежил сон, в котором она вновь ехала в дилижансе с Аникой. Она чувствовала рядом с собой его плечо. Его сильная рука держала её руку, Настя вдыхала его запах, он улыбался ей, и искорки смеха были в его светло-карих глазах. Счастье переполняло её душу, Настя не осознавала, как он очутился рядом с ней, ведь она оставила тогда его в гостинице, ей было тепло и уютно рядом с ним. Она ощущала тревогу, смутно понимая, что это сон, и Аника исчезал, растворяясь в воздухе. Тоска сжала сердце, стало так больно, оттого, что она больше никогда не увидит его, не услышит его чудесный голос с бархатинкой. Где он? Как он сейчас? Для него так будет лучше, а она … она справится. Так надо. Она выдержит, а сейчас, — сейчас надо просто спать.

* * *

Аника сидел в том самом кабинете, в котором они встречались с Варварой. Зеленые бархатные портьеры, перевязанные золотым шнуром, приятно гармонировали с накидками на кресле и скатертью на рабочем столе. Он провел две ночи в доме Стасова под наблюдением бдительной охраны, не видя ни самого хозяина особняка, ни Варвары. Нынешним утром его отвели в кабинет и оставили, с тех пор прошло не менее часа. Послышались шаги, дверь скрипнула, и Стасов вошел в кабинет:

— Я проверил ваши показания, в большинстве случаев они подтвердились. Настоятель Тобольского храма отец Герасим телеграфом подтвердил факт ограбления и описал в подробностях грабителей. Никоим образом это описание к вам не подходит. Я, признаться, даже знаю, к кому оно более всего подходит, и в этом, кстати, вы тоже были правы — Лука Селиванов, разыскивается уже давно и по всей империи, и это наверняка его рук дело. Вы были объявлены в розыск по личной просьбе его высочества. Это с его слов вы — преступник. Возможно его ввели в заблуждение, а возможно…возможно, просто нужно распутывать узел дальше. Мы будем работать над этим. Прежде всего, скажите, где сейчас образ?

— Я сам бы очень хотел это знать. Девушка, Настя, помните, я рассказывал, она взялась доставить образ обратно в Тобольск, в храм, не доверяла его никому. Он должен быть у нее, она в опасности. С ней уже случилось несчастье, а я имел глупость отреагировать как идиот, она ушла одна, я не смог найти её, если Лука найдет её раньше меня, он просто убьет её.

— Поступим так: я все-таки слуга своего государя, а не его высочества, я снимаю с вас все обвинения, вас больше не будут разыскивать, и вот это, — он кинул на стол фальшивые документы, — вам больше не нужно. А вот знакомую вашу, Настю, по-прежнему будут разыскивать, мы изменим только легенду, разыскиваться будет не воровка, а пропавшая без вести.

— Я не знаю, как вас благодарить.

— Ступайте, мсье Тулье, считайте, что мы с вами в расчете. Признаться, не люблю ходить в должниках.


Спустя полтора часа Аника уже ехал в дилижансе по направлению к Кунгуру. Пейзаж за окном был однообразно сер. Конец лета в северной части империи не был красочным. Редкие села были так далеко друг от друга, что ехать от одного до другого порой приходилось с утра и до глубокого вечера. Аника почти дремал, когда дилижанс остановился на ночь в маленькой придорожной харчевне. Ямщик уверил, что на верхнем этаже есть комнаты для ночлега, а ехать ночью опасно. Путников встречал улыбчивый юноша:

— Прошу проходить. Ужин будет подан тотчас.

Аника с остальными прошел внутрь. Приятный запах жаркого на вертеле, свежей зелени и еще чего-то невообразимо душистого, легкого моментально пробудил в нем зверский аппетит. Встретивший их юноша подал горячую похлебку и мясо с овощами и зеленью. Аника повернулся, чтобы заказать вина, взгляд его упал на стену. Со стены на него смотрела Настя. Аника поперхнулся от неожиданности — портрет был таким точным, так глубоко передавал чувства и настроение, что сомнений не оставалось — это точно была она. Аника позвал юношу:

— Любезный, чей это портрет?

Юноша сокрушенно вздохнул:

— Одной монахини она у нас останавливалась на пару дней.

— Монахини?

— Она просто святая. Матушка моя была больна смертельно, мы уж и батюшку привезли её соборовать, да только не пришлось, она помолилась и матушка поправилась, а через два дня была уже на ногах.

— Странно, она очень похожа на одну девушку, которую я ищу, но она не была монашкой.

— Ну, она была не совсем монашкой — послушницей, она необыкновенная.

— А как её звали?

— Сестра Анастасия.

Сердце Аники забилось чаще. Анастасия. Настя. Сомнений больше не было, это точно была она. Но почему она стала послушницей? Он обернулся к юноше:

— Давно ли это случилось?

— Три дня назад я отвез её в Кунгур и посадил в почтовую карету до Екатеринбурга. Я оплатил дорогу, хотел в благодарность дать ей немного денег, но она наотрез отказалась.

— Отказалась?

— Говорю вам, она точно святая! У неё ведь совсем нет денег, а она отказывается. Доброты такой не видел от роду. А глаза! Видели бы вы, господин, её глаза! Я бы женился на ней, не будь она монашкой — ни за что бы не отпустил от себя.

— Да, — Аника покачал головой, сжав губы, — я тебя понимаю. Комната, где она ночевала свободна?

— Да, сударь, но…

— Отведи меня туда. Я дождусь утра в ней. И принеси мне туда еду и вино.


Лунный свет мягко падал на пол комнаты, в которую поднялся Аника. Он лег на кровать, в которой еще несколько дней назад спала его любимая. Казалось, подушка еще хранила запах её волос. Он вспомнил глаза Насти на портрете. Сколько грусти во взгляде. Каким он был идиотом, как он мог быть так холоден и жесток с ней. Она в опасности и возможно ему никогда не суждено больше увидеть её. Глаза закрывались, и во сне он видел Настю, держащую образ, светившийся необыкновенным светом, улыбающийся лик Божьей матери…

* * *

Акакий Петрович нервно курил в кресле. Жена открыла окно:

— Душа моя, малышке не стоит дышать дымом, у неё слабые легкие.

— Так вели няньке, чтобы шла с ней погулять, лапуля, я весь в нетерпении.

— Запаздывает твой художник.

— Придет, куда денется. Этих оборванцев пруд пруди, они за червонец готовы на все, а уж на те деньги, что я плачу, он полгода будет жить.

Раздался стук в дверь, вошедший лакей доложил:

— Господин Пехтерев прибыли.

— Зови! — Акакий Петрович потирал руки, — посмотрим, посмотрим…

Долговязый щуплый парнишка проскользнул в комнату, он достал из сумки образ и протянул Акакию Петровичу:

— Вот, извольте — с все по вашему заказу. Писано на вашей иконе — ни один знаток не подкопается.

— Смотри-ка ты, и краску истер, будто старинная. Мастер ты, однако!

— Извольте-с вознаградить за труды.

— Вот, — Акакий Петрович протянул деньги, — вторую половину получишь завтра, когда я твою мазню знатоку покажу. Если и он не усомнится — будет тебе и награда сверху.

Парень откланялся и вышел. Акакий Петрович подпрыгнул, словно мячик и обнял за довольно упитанную таллию жену:

— Голова ты у меня, душечка! Это ж надо, такое хитрое жульство придумала.

— Да уж, где тебе, ты бы до сих пор за этим циркачом гонялся.

— Лука в Тобольске их ждет, теперь главное, чтобы они настоящую икону на место не вернули — откроется тогда наша интрига. Нет! Ну, как ты ловко придумала, — написать эту икону на другой такой же старой. Ведь не подкопаешься. Повезу её в галерею немедленно, покажу Пуховскому, если он не засомневается, то и его высочество тоже.

Да! — Он снял с пальца перстень и протянул супруге, — отнеси батюшке, что икону для образца давал, поблагодари, как следует. — Он надел сюртук и вышел за дверь. Его супруга, накинув шаль, поспешила в церковь.


Вернувшись, она села с вязаньем у окна, высматривая коляску мужа. Часы шли, а его все не было. Она уже уложила спать девочку и, поцеловав её на ночь, собралась, было вернуться к вязанию, как звук подъезжающей кареты привлек её к окну. Это была дворцовая карета. Вышедшие оттуда люди были в черных плащах. В сумерках не то, что лиц, силуэты нельзя было разглядеть. Женщина кинулась в холл, дворецкий открывал двери. Мария Ивановна обалдело глазела на вошедших, ноги подкашивались в благоговейном трепете:

— Господи, Ваше Высочество!

— Без чинов, госпожа Семенова, где ваш супруг?

— Прошу вас, пройдите в гостиную, — она обернулась к лакею, — Ванька, чаю скорей подай, да коньяку принеси.

— Где ваш супруг?