Аника переоделся в костюм лакея, сложил в сумку продукты и вещи и вышел в коридор. Было тихо и пусто. Он спустился по лестнице и, миновав несколько поворотов, оказался у черного входа. Дверь была открыта, и Аника вышел на аллею парка. Неторопливо он проходил по тропинкам, пересекая одну аллею за другой. Со стороны дома послышались хлопки, похожие на выстрелы. Уже довольно далеко от усадьбы он снял камзол лакея и переоделся в свободный летний костюм, который Варвара дала ему с собой. Послышался топот копыт. Аника разглядел в конце аллеи двух лошадей, несущихся прямо на него во весь опор. По мере приближения Анике становилось понятно, что это те самые арабы, на которых ехали утром дети Варвары. Но что это? На одном из жеребцов словно комок! Это ребенок! Немыслимо! Мальчик вжался в круп лошади и держался что было сил, словно влитой. Такого просто не могло быть, — лошадь должна была давно сбросить своего маленького седока! Кони приближались. Аника быстро оценил обстановку и выбрал позицию. На такой скорости нельзя было упустить ни мгновения — секундный промах мог стоить жизни мальчика, да и его самого. Он отступил к краю аллеи и, рассчитав все окончательно, разбежавшись, прыгнул на скачущего во весь опор жеребца. От неожиданности тот встал на дыбы, но Анике чудом удалось удержаться в седле, вцепившись в гриву коня. Нащупав узду. Аника не стал останавливать помчавшегося вновь жеребца, а направил его вслед за тем, что уносил на себе ребенка.

Аллея кончилась, впереди, на горизонте маячило озеро, кони неслись прямо к нему. Аника не знал пологим или обрывистым был спуск к озеру, решение надо было принимать немедленно. Аника пришпорил своего, и без того несущегося во весь опор жеребца и поравнялся со вторым. Он видел глаза мальчика, полные слез и страха. Озеро приближалось со страшной скоростью. Аника протянул руку и крикнул мальчику:

— Отпусти коня! Отпускай! Сейчас!

В его глазах было столько решимости и силы в его голосе, что ребенок поверил и отпустил. Аника подхватил соскользнувшего мальчика и, обняв его крепко, прижал к себе и потянул лошадь за узду. Та, в каком- то диком запале взвилась и встала на дыбы. Аника сгруппировался, обняв мальчишку, и соскользнул с коня на землю, откатившись из-под копыт лошади. Конь, взбрыкнув, кинулся прочь, и уже через две минуты оба сорвались с обрывистого берега в воду.

Несколько минут Аника держал мальчика, крепко прижав к себе и лежа на траве. Потом отпустил и стал ощупывать:

— Ты цел? Как же тебя угораздило?

Мальчик молчал, глядя в одну точку несколько минут, видимо представляя себе, что бы случилось, не появись его случайный спаситель. Очнувшись, потом вдруг расплакался и, обняв Анику, залепетал по-французски:

— Мсье! Мерси, мсье…

Послышался конский топот, полтора десятка человек на лошадях летели к озеру. Аника поднял мальчика на руки и понес им навстречу. Ехавший впереди мужчина невысокий, коренастый, с черными с проседью волосами кинулся к нему навстречу:

— Павлуша! Живой! Как вам это удалось?! Вы сам ангел! Сам бог вас послал! — Он взял ребенка на руки. — Павлуша, сынок, ты живой…

Мальчик вцепился в отца и быстро-быстро зашептал по-французски. Мужчина обернулся к Анике и, держа на одной руке сына, другую руку протянул ему:

— Петр Степанович Стасов — вечный ваш должник. Мерзавец, Аким, догадался разрядить стартовые пистолеты прямо рядом с лошадьми.

Аника пожал его руку. Затянулась пауза — он должен был представиться. Глаза Стасова смотрели на него и расширялись от поразившей его догадки:

— Позвольте…..вы…….Тулье?!

Аника шагнул назад, осматривая место для отступления. Стасов опустил сына и покачал головой:

— Нет, мсье Шарль, это невозможно! Как вы здесь? Вы, преступник, разыскиваемый…

— Господин Стасов! Будьте любезны, объясните, за какое преступление меня разыскивают по всей матушке России?

— Вам это должно быть известно!

— Боюсь, что Вас ввели в заблуждение.

— Вот что! Уж конечно я не выдам вас прямо сейчас, спасителя моего сына. И уж конечно я выслушаю вашу версию, но будьте уверены, я проверю каждое ваше слово!

— Именно на это я и надеюсь.

— Пойдемте, мсье Тулье! — он качал головой, — и все-таки вы как профессионал отметьте — Павлуша отличный наездник! Он на лошади с двух лет.

— Это просто чудо, что у ребенка такая посадка и такие крепкие руки….

Они удалились в сторону усадьбы.

* * *

Настя сидела на широкой лавке в большом светлом помещении придорожной харчевни. Проехав добрую половину тракта, она впервые видела такое ухоженное заведение, обычное, принимавшее простых проезжих, но сиявшее чистотой, даже воздух в нем пах свежестью, пряностями и какими то вкусными блюдами, готовившимися на кухне.

— Чего изволите? — Парень в белой сорочке с перекинутым через руку полотенцем внимательно смотрел на неё.

— Я… — Настя замялась, она достала из кармана несколько монет — это все что у неё осталось, она подняла глаза на парня:

— Мне немного хлеба и воды, — она протянула ему монеты.

— Да бог с вами, — парень улыбнулся и покачал головой, — сейчас придумаем что-нибудь. — Он исчез за дверью кухни. Через какое-то время он вернулся с тарелкой ароматной грибной похлебки, ломтем ржаного хлеба и кувшином.

— Вот, сестричка, откушайте.

— Спасибо вам, но у меня, наверное, не хватит денег расплатиться.

— Денег не надо. — Парень сел напротив неё, — кушайте на здоровье. В такой ранний час у нас никого не бывает, вот, похлебка, да молоко с хлебом. Бабуля только начала стряпать. Вы кушайте. А вас как к нам занесло, какими судьбами?

— Я в Тобольск направляюсь, в храм.

— Да, путь вам неблизкий. Как же вы будете добираться?

— Все что у меня было, я отдала за проезд. Теперь пойду пешком.

— Да в уме ли вы, сестричка! Это ж добрая тысяча верст!

— Бог поможет. — Настя принялась за еду. Парень смотрел на неё задумчиво и с любопытством.

— И отчего такая красивая барышня ушла в монашки?

— Я — послушница, — Настя покраснела, я … у меня были причины…

— Простите, сестричка, я, наверное, лезу не в свое дело.

— А отчего вы так грустны?

— Маменька совсем плоха. Мы нашу харчевню семьей держали. Отец зимой помер, — замерз в метель по пьянке, остались мы с матерью и сестрами, да бабка вон. Бабуля стара совсем стала, все больше матери помогала, мать стряпала, а сестренки все больше по хозяйству. А давеча слегла мать, — жар у неё сильный, никого не узнает. Доктор был, говорит — не жилица. Порошков дал, да только не помогают они. Помолились бы вы, сестричка о здравии её.

Настя смотрела в светло- серые добрые глаза парня:

— Тебя как звать-то?

— Андреем, а вас?

— Анастасия я, поведи меня к маменьке своей, я помолюсь о ней.

— Это можно. Она здесь, на втором этаже, пойдемте.


Настя вошла в комнату больной. Простая обстановка сочеталась с уютом и чистотой. На постели лежала женщина с закрытыми глазами. Её дыхание было свистящим и прерывистым. Лицо осунулось, щеки горели лихорадочным румянцем. Девушка, сидевшая около постели матери, обернулась:

— Кто это, Андрейка?

— Пойдем, она помолится за маменьку.

— Она совсем плоха, жар у неё сильный, все бредит. Вы уж помолитесь, сестричка, нам до ближайшей церкви полдня добираться, мы за батюшкой послали, да пока он сюда к нам доедет — соборовать её надо.

— Пойдем, пойдем, — парень потянул сестру за рукав, — не мешай, — они вышли за дверь. Настя осталась с больной наедине. Она огляделась и села на стул рядом. Тишину нарушали лишь свистящие звуки, вырывавшиеся из горла больной. Настя перекрестилась и достала из дорожной сумки икону. Она с любовью погладила образ и поставила его на прикроватный столик. Опустившись на колени, она стала творить молитву богородице. Подняв голову, она прошептала:

— Помоги ей, матушка, ради Христа, господа нашего, помоги.

На какое-то время все вокруг замерло, даже часы на стене остановились, шли минуты, казавшиеся невыносимо долгими. Вдруг началось едва заметное движение. Воздух вокруг образа стал словно живым, движущимся и колышущимся так, что это было видно невооруженным глазом. Настя с трепетом наблюдала за происходящим. Колебания воздуха нельзя было назвать дуновением ветра, но они становились все обширнее, заполняя собой все окружающее пространство. Настя чувствовала покалывание на щеках, было страшно и восхитительно одновременно. Внезапно все стихло. Настя не могла понять, что изменилось, потом поняла — не стало слышно хрипов женщины. Она оглянулась. На лбу женщины выступила обильная испарина. Лицо стало спокойным, она дышала ровно и глубоко. Настя перекрестилась и поцеловала образ:

— Спасибо, пресвятая матушка!

Едва она успела спрятать образ в сумку, как в дверь постучали. Андрей с сестрой вошли в комнату:

— Сестричка, батюшка приехал соборовать…

— Ей уже лучше.

Андрей с сестрой кинулись к матери, они не верили своим глазам, женщина спокойно спала в своей постели, жар спал.

— Не может быть! Вы — святая! Сестра Андрея кинулась целовать её руки.

— Не надо, что вы! — Настя испуганно отскочила.

Андрей не сводил с неё глаз. В голове не укладывалось, как всего за час молитва этой красивой хрупкой девушки, одетой в монашескую одежду исцелила умирающую, от которой отказался доктор. Настя направилась к выходу, он кинулся к ней. Она улыбнулась:

— Спасибо вам за приют и за еду. Мне пора идти дальше.

— Настя! — Андрей протянул к ней руку, — останьтесь Настя, прошу вас, вдруг ей станет хуже.

— Все будет хорошо, верьте мне, Андрей, простите, мне правда пора, — она пошла вниз по ступеням. Андрей, съехав вниз по перилам, оказался перед ней: