Наталия Доманчук - Не зови меня дурой

В следующий миг я услышал знакомый запах старинных духов.

– Ну что? Ты звал меня? – спросила женщина, с которой меня связывал договор.

Вокруг будто все остановилось, только она и я.

– Верни меня… верни в тот день. В тот день, в то утро, когда они попали в аварию.

– Хорошо! – пожала плечами она и исчезла.

Я очнулся. Передо мной стояла жена и дочка, они собирались за покупками. Стоя уже в дверях, дочка весело махала мне рукой, я лишь обнял ее крепко-крепко и поцеловал.

Я долго стоял у окна. Положил телефон рядом и ждал, просто ждал, ничего не делая. Наконец телефон зазвонил.

– Ваша жена и дочь попали в аварию, – послышался тревожный голос в трубке.

Я продолжал стоять около окна, которое манило меня, обещая избавить от всех проблем. Но я заставил себя встать и поехать в больницу к жене. Проходя по двору больницы, я увидел свою знакомую и вновь почувствовал ставший уже навязчивым аромат духов. Она утешала какого-то молодого человека и говорила, что все можно исправить.

Я подошел к ним и сказал:

– Не слушайте ее и ничего не меняйте… Но она громко крикнула мне вслед:

– Ты еще ко мне обязательно обратишься! У тебя остался еще один день!

Я обернулся:

– День? – и, встретившись глазами с парнем, добавил: – Да, завтра станет легче. Завтра будет новый день…

Не помню, как дошла.

Алена открыла дверь, принесла стакан воды – и только тогда я смогла ей все рассказать.

– Зачем ты ему про рога сказала?

– Потому что он испугался телефонного звонка.

– Мне кажется, ты его еще больше обидела.

– А почему никто не думает о моих чувствах? – закричала я.

– Ну почему не думают? Думаем. Просто…

– Думаешь, он не приедет за мной завтра утром?

– Приедет, конечно. Куда он денется. Может, ты завтра извинишься перед ним?

Я вздохнула:

– Извинюсь.

– А как вообще было? – спросила Алена, смутившись.

– Вряд ли я смогу описать это словами, – призналась я.

– Ты, почти состоявшаяся писательница, и не можешь описать? – Алена поставила руки в боки и потребовала: – Рассказывай.

– Наверное, это был рай… Такая трактовка тебя устроит?

– Нет, не устроит. Может быть, ты и знаешь, что это такое, но я в раю не была и хочу простого земного пересказа.

Я улыбнулась и опустила голову.

– Ну, бабочки хоть в животе были? – не отступала подруга.

– Были бегемоты, – засмеялась я. – Они топтали мою селезенку и кричали: «Мы любим Ваню Макарского». Такой рассказ тебя устроит?

Алена сложила руки на груди:

– Класс! Как я люблю эти романтические истории… А мурашки? По телу бегали мурашки?

– Да, – призналась я, – табунами.

Алена задумалась, посмотрела в окно, потом на меня:

– Ничего себе рай: бегемоты, мурашки… табунами…

Мы рассмеялись.

Ровно в пять утра я была внизу. Ваня уже ждал меня. Я поздоровалась, он даже не произнес «Привет», только слегка кивнул, и до аэропорта мы ехали в тишине. Даже радио было отключено.

Я все время искала слова, чтобы извиниться, но так и не нашла…

В аэропорту сдали багаж, прошли в зал ожидания.

Ваня купил газету и все время читал последние новости.

В самолете он закрыл глаза и сделал вид, что спит.

Я была в отчаянии.

Ни капельки любви, ни капельки сострадания. А может, так мне и надо? Может, заслужила?

В аэропорту Хитроу нас встретили и сразу отвезли в офис компании, с которой Ваня планировал заключить какой-то важный договор.

Весь день мы провели за столом переговоров, договорились подписать контракт завтра утром и освободились, когда уже было темно.

– А я так мечтала посмотреть город…

– В следующий раз, – мрачно произнес Ваня.

– Ну чего ты такой грустный? Вроде бы они готовы сотрудничать, и завтра ты подпишешь контракт.

– Вроде бы… – повторил он и посмотрел мне в глаза.

Меня как будто обдало кипятком. Сколько злости, сколько ненависти я увидела! Неужели раньше я видела что-то другое? Нет, я не могла ошибиться. Сейчас – не могла.

Может быть, раньше в них и была любовь, может быть, раньше в них и была доброта. Но сейчас я увидела ненависть. Жгучую, как горький красный перец.

Я отпрянула. Ваня отвел взгляд:

– Поехали в гостиницу, – повернулся и направился к выходу.

А я стояла, смотрела на его уверенную походку, и мне хотелось одного: уснуть и проснуться, когда у него будут другие, совсем другие глаза. Добрые. Ласковые. Родные.

Я прислонилась к стене и присела на корточки.

Кололо в груди. Я видела сквозь стеклянные стены офиса, как он остановил желтое такси, сел в него и уехал.

Слезы потекли по лицу, я смахивала их рукой, а они все текли и текли: глупые, бестолковые слезы. Зачем вы вообще нужны, если до вас все равно никому нет дела?

Откуда-то появились силы – я встала и пошла к выходу.

Я остановилась и посмотрела на небо: черное, мрачное, грустное, как моя жизнь. Я подняла руку и остановила такси. В отель.

В вестибюле я назвала свой номер, взяла ключи и, не дожидаясь лифта, побежала на четвертый этаж.

Я прошла в ванную, выпила стакан воды, подошла к окну.

Что-то внутри продолжало тянуть, болеть, но, вспомнив Васькин смех, я улыбнулась: мне есть ради кого жить, в моей жизни есть человек, которого я никогда не предам. А любовь? А любовь сама найдет дорогу.

Чертова игра

Мы жили с ней в одном доме, в одном подъезде: я на втором этаже, она на пятом. Она была из неблагополучной семьи, как у нас любили говорить. Ее отец часто впадал в запои, нигде не работал, и поговаривали, что он связан с криминальным миром; мать тоже была любительницей спиртного, работала дворничихой и мыла подъезды. Ее, как и мать, назвали Светой, но, наверное боясь быть хоть в чем-то похожей на мать, она называла себя Веттой. Друзей в школе у нее не было. Может, из-за родителей, но, скорей всего, она сама не стремилась заводить их.

Ветта была очень красивой. Я бы даже сказал, необыкновенной. Да, я знаю, это определение избито, но это действительно так: белоснежная бархатная кожа, голубые, нет, васильковые глаза, небольшой, немного курносый носик, слегка полноватые губы и темные прямые волосы. Она училась на «отлично», рисовала, была очень опрятной. В школу вместо формы носила короткую синюю юбку и мужскую рубашку. Девчонки-одноклассницы побаивались ее, а она держалась холодно как с ними, так и с мальчишками. Я знаю, что несколько девчонок пытались склеить с ней дружбу, но она все «Выходи вечером во двор» пресекала фразой: «Я занята». А мальчишкам вообще не давала поводов просто подойти и заговорить.

Первый раз она обратилась ко мне в девятом классе. Мы собирались бежать стометровку, я разминался, она подошла и сказала:

– Если ты прибежишь первым, я сегодня приду к тебе в гости.

Я не знаю, чувствовала ли она, что нравится мне, но стометровку я пробежал первым.

Потом еще около часа я крутился в школе, искал ее, но, так и не найдя, поплелся домой. На ступеньках, рядом с моей дверью, сидела Ветта.

– Ну, сколько можно тебя ждать? Надеюсь, родителей нет дома? – спросила она.

Я помотал головой, открыл ключом дверь и пропустил ее вперед. Она прошла и сразу направилась в спальню родителей. Я пошел за ней, встал в проеме двери и смотрел, как она раздевается.

Она сняла сначала рубашку, оставаясь по пояс голой, но не спешила снимать с себя остальную одежду: подошла к зеркалу, слегка запрокинула голову, обнажив длинную, тонкую шею, расстегнула серебряную цепочку с крестиком, положила на трюмо, взъерошила волосы, стала снимать юбку, потом трусики. Обнаженная, она подошла ко мне, немного склонила голову и спросила:

– Надеюсь, тебя уговаривать не надо?

Пока я мотал головой, давая понять, что уговаривать меня не придется, и быстро снимал с себя одежду, она прогуливалась по спальне, касаясь рукой портьер и стен, как будто никогда этого не видела и хотела узнать, какие они на ощупь. Стесняясь, я нырнул в кровать и накрылся одеялом. Она стояла спиной ко мне и указательным пальцем водила по искусственным цветам, которые пылились в большой хрустальной вазе. Потом повернулась ко мне лицом, подошла к кровати, откинула в сторону одеяло, без смущения оценила все мои выпирающие органы, улыбнулась и стала нежно меня целовать.

Я очень хорошо помню эти ощущения первого сексуального контакта. Когда прелюдия, по ее мнению, была закончена, а я все еще как болван лежал на спине и боялся пошевелиться, она легла рядом и спросила:

– Боишься?

– Нет, – ответил я и лег на нее. – Ты девственница?

Она кивнула.

– Почему ты выбрала меня? – опять поинтересовался я.

– Ты много задаешь вопросов. Займись лучше делом.

И я занялся. Я все ждал, что она сейчас закричит или заплачет. Почему-то у меня были именно такие ассоциации с потерей девственности, но ничего такого не происходило. Она только что целовала меня жадно, как будто прощаясь навсегда, то брала руками мое лицо и целовала урывками в щеки, в лоб, потом опять нежно и сладко в губы, не давая глубоко вздохнуть.

Когда все закончилось, она встала и начала медленно одеваться.

Я молчал. Я совершенно не знал, что надо говорить в таких случаях, да и говорить особенно не хотелось.

Даже не взглянув на меня, она оделась и покинула спальню. Хлопнула входная дверь, а я все лежал и думал, что будет дальше.

На следующий день она в школу не пришла. Потом были выходные.

Я извелся. Я так переживал, что меня стало ни с того ни сего кидать то в жар, то в холод. Суббота и воскресенье тянулись мучительно долго. Я несколько раз выходил погулять и посмотреть на ее окна, несколько раз поднимался на пятый этаж, прикладывал ухо к двери, прислушивался к шагам.

Она пришла в школу в понедельник, даже не взглянув на меня, уселась за последнюю парту и уткнулась в учебник.