— Спасибо за эскорт, но сегодня я предпочитаю одиночество, — произнесла я каким-то натужным голосом.

— Я только хотел сказать тебе «доброе утро», — ответил он, совсем не смутившись. — Доброе утро, инфанта.

Я вздрогнула. Так называла себя только я сама. И только мысленно.

— Доброе утро. — Я замялась на секунду. Мне вдруг захотелось сказать ему «шут», но его внешность не соответствовала моему представлению о том, каким должен быть шут. Я помнила из детства, что шут должен быть уродливым физически и прекрасным душой. — Джокер, — внезапно нашлась я.

Он схватил мой юмор на лету.

— Но сейчас я ни над кем не насмехаюсь. И вообще шут мне нравится больше. У нас в провинции пока еще говорят и думают по-русски. Спокойной ночи, инфанта.

Он стал быстро удаляться, ступая широкими, размером ровно в два моих, шагами.

Я тупо смотрела ему вслед.


— Вечно твой отец что-нибудь отмочит, — говорила мама, любовно наглаживая роскошной белизны постельное белье. — Привел неделю назад этого Леньку и сказал: будет жить у нас. Хотя бы по телефону меня предупредил, что ли. Представляешь, я так и не знаю, откуда он и что у него на уме. — Мать побрызгала на сложенный вчетверо пододеяльник из бутылочки с головкой — дырявым мухомором, потом долго водила по одному месту утюгом. — В каком-то смысле нам полегче стало — дров наколет, печки затопит, снег почистит. Но ведь и забот прибавилось. Аппетит у него дай боже, да и… — Мать понизила голос почти до шепота. — Говорят, бабы в больнице так и липнут к нему, и он вроде бы не прочь. Еще какую заразу домой принесет.

— Из папиной больницы?

Мать неопределенно пожала плечами.

— Мне кажется, он какой-то… странный и, как бы это сказать…

— Ни в какой советский стереотип не укладывается, — задумчиво подхватила я.

— При чем тут это? Ты же знаешь, меня саму тошнит от всех этих стереотипов, однако же существует…

— Что, мама? — самым невинным голосом спросила я.

— Ну, во-первых, он молодой, а сам крест на шее носит, — неожиданно нашлась мать. — Как может современный человек верить всерьез всем этим поповским…

— Глаза у него красивые, — неожиданно для себя изрекла я. — Глаза — зеркало души. Так, кажется, говорят, а, мама? Может, это тоже чьи-то бредни?

Мать посмотрела на меня недоуменно и слегка встревоженно.

Я повалилась на диван и, задрав ноги, разразилась глупым девчоночьим смехом.

— Ты мне так и не рассказала, как дела в институте, — невозмутимым голосом продолжала мама, переждав приступ моего смеха.

— Да вроде нормально. Я ведь уже доложилась по телефону, что все зачеты и экзамены сдала не хуже других. Правда, по твоей любимой истории схлопотала…

— Я не про то, — неожиданно перебила меня мать и, поставив утюг носом кверху, посмотрела на меня испытующе и слишком многозначительно. Так она обычно смотрела на своих учеников, пытаясь вызвать у них доверительные чувства. — Наверное, у тебя появились знакомые ребята. Может, по кому-то из них ты скучаешь. Я говорила отцу: зачем ей ехать к нам на каникулы? Какие здесь могут быть перспективы в смысле…

— В смысле чего, мама? — притворилась глупенькой я.

— Ну, я имела в виду интересные общения и вообще…

Мать смущенно опустила глаза и схватилась за утюг.

— Ты хотела спросить, есть ли у меня в Москве… — начала было я свою фразу и вдруг, увидев входившего в комнату Леню, завершила ее совсем не так, как намеревалась —…есть ли у меня в Москве любовник, да, мама? — Меня снова стал разбирать смех, но я сумела сдержаться. Знаете, благодаря чему? О, это явление я сама до сих пор не могу объяснить. Дело в том, что из тихо работающего приемника вдруг полились звуки Гимна Советского Союза, и у меня по коже забегали мурашки — почему-то они до сих пор бегают у меня при звуках этой музыки. — Леня, как ты считаешь, у меня есть в Москве любовник?

— Нет, — сказал он и едва заметно мне подмигнул. — Нонна Викторовна, я прожил несколько лет в Москве. Поверьте мне, там никудышные мужчины. Наверное, всему виной эти, как их называют, стрессы. Правда, инфанта?

Теперь приступ смеха одолел маму.

За ужином мы вовсю играли в свою игру, а родные по мере возможности нам подыгрывали. Лучше всех получалось у бабушки.

Леня проводил меня до подножия лестницы и, наклонившись поцеловать по ходу игры руку, шепнул:

— Навещу. Есть о чем поболтать.

Я не сказала ни да ни нет. Этот парень был мне симпатичен. Влюбляться в него я не собиралась. Поскольку я была воспитана мамой и обстоятельствами провинциальной жизни таким образом, что глагол «влюбиться» являлся в моем представлении синонимом «выйти замуж», Ленину кандидатуру я отмела окончательно и бесповоротно как бесперспективную со всех точек зрения.

Наш дом кажется мне иногда большим фанерным ящиком, я слышу сверху, как скрипит мамин стул у зеркала, перед которым она расчесывает на ночь свои чудесные волосы, как папа идет на кухню за холодной заваркой, а бабушка достает из старого сундука Евангелие, по обыкновению роняя тяжелую дубовую крышку.

Но Лёниных шагов я не услыхала — я даже не слышала, как поднялась ляда, которую всегда закрываю на ночь. Я увидела вдруг в лунном свете верхнюю половину его туловища. В следующую секунду он уже стоял возле моей кровати.

У меня внутри на мгновение все замерло в предчувствии чего-то, но я тут же вспомнила про твердый предмет, который непременно старается войти… чтоб получить… Ну да, удовольствие, удовлетворение, то самое, что стремятся получить от женщины мужчины.

Я села в постели и сказала:

— Я мужененавистница. И даже, быть может, потенциальная лесбиянка. Но поболтать не возражаю.

Он сел на кровать, почти касаясь меня. Я унюхала запах его одеколона — это был модный в ту пору «Чарли». Прежде чем подняться ко мне, Леня побрился. Я это оценила. Я подумала, что, быть может, с ним приятно целоваться и… Он вдруг засунул руку под одеяло и стиснул мою лодыжку.

— Нам нужно обменяться энергией, — сказал он вполне серьезно. — Пока мы что-то вроде кошки и собаки: один все время шипит и поднимает лапу с когтями, другой лает и роет землю.

Он быстро просунул под одеяло вторую руку и стиснул мою левую лодыжку. Я ощутила легкое головокружение, а потом приятное покалывание во всем теле. И полностью расслабилась.

— Мне нравится твоя энергия, — сказал Леня. — Подвинься. Я хочу лечь рядом.

Я подчинилась ему. Не то, чтоб мне уж очень хотелось, чтоб Леня лег рядом — мне сделалось любопытно.

Он осторожно просунул правую руку мне под спину и прижал меня к себе. Нежно и совсем не властно. На мне была тонкая пижама. Леня был в одних тренировочных штанах.

— Никакая ты не мужененавистница, — сказал он, щекоча своим дыханием мое ухо. — Просто почти все мужчины настоящие козлы и жеребцы. Они ни черта не смыслят в том, как нужно обходиться с девчонками.

— Ты так со всеми обходишься? — поинтересовалась я, слегка от него отстраняясь.

— Ну что ты. Разве они поймут? — Леня тихо рассмеялся. — Обзовут импотентом или гомиком.

— Может, ты на самом деле… гомик? Только не обижайся — я вовсе ничего против них не…

Он снова рассмеялся.

— Нет, я не гомик. Я умею с женщинами по-всякому. И раньше мне нравилось делать так, как делают многие мужчины. — Он вдруг скользнул пальцами по моему животу, задержав их на долю секунды у меня между ног. Я напряглась. И снова вспомнила о том ужасном предмете, который затвердевает и…

— Не бойся. Шут никогда не осмелится стать первым мужчиной инфанты. — Он положил ладонь мне на грудь. — У тебя замечательное тело. Когда-нибудь ты позволишь мне его целовать. Как ты думаешь, когда это случится?

Мое тело еще никто не целовал, хотя я подозревала: это, должно быть, приятное ощущение. Кто-то из девчонок рассказывал, что ее любовник, прежде чем заняться сексом, то бишь совокуплением, долго и нежно целовал каждую клеточку и складочку ее кожи. Но тот мужчина был раза в два, а то и больше старше ее. Похоже, он таким образом возбуждал себя для, гм, совокупления.

Я рывком стащила через голову кофточку от пижамы и почувствовала себя совсем незащищенной от этого почти незнакомого мне парня. Это чувство мне понравилось.

…Он ушел от меня под утро. Так же тихо, не скрипнув ни одной половицей — у него было дневное дежурство в больнице. Я провалялась в постели до полудня, блуждая между сном и явью. Я вся словно из кусочков состояла, и они никак не хотели собираться в одно целое.

Расчесывая перед зеркалом волосы, я заметила на груди мелкие кровоподтеки. И на шее тоже. Я долго водила по ним кончиками пальцев.

Он поднялся ко мне на следующую ночь. Мы лежали обнявшись совершенно голые и смотрели на звезды. Нам было здорово, но я, любопытная и дотошная от природы, спросила:

— Он у тебя не… — И осеклась, чувствуя, как к щекам прилила кровь.

Леня еще крепче прижал меня к себе.

— Чего смутилась, глупышка? Вполне уместный вопрос. Понимаешь, я умею собой владеть. Каждым мускулом. Но это не значит, что я тебя не хочу.

— Но, если ты меня хочешь, почему тогда ты… Может, нам стоит попробовать?

— Нет, инфанта, тебе придется отказаться от этой мысли. — Он вдруг лег на меня сверху и, взяв в ладони мое лицо, нежно поцеловал в губы. Это был наш первый поцелуй. Случилось так, что до сих пор нам было не до поцелуев.

— Но почему? — удивилась я, ощутив у себя между ног его горячий довольно упругий пенис.

— Не надо всему на свете искать объяснения, ладно?

Леня смотрел при этом мне в глаза. Мне захотелось, чтобы он смотрел так на меня вечно.

Дни летели со скоростью неуправляемой ракеты. Если Леня дежурил в ночь, он обязательно поднимался ко мне после завтрака. Мы расстелили в углу за кроватью ватное одеяло. Это был укромный уголок. Там нас не могли застать врасплох.