— Это не имеет никакого отношения к существующей действительности, — упрямилась я.

Мила не отступала:

— Варвара, не спеши, пожалуйста, с выводами. Подумай. Ведь это касается не только тебя, но и твоего малыша. Он тебе не простит, что ты лишила его отца. Вам надо постараться забыть взаимные обиды и стать для малыша хорошими родителями.

— Подумаю, — буркнула я в ответ, чтобы прекратить неприятный разговор. На самом деле я уже давно все для себя решила: Антона в моей жизни больше не будет никогда.

Я смирилась с тем, что буду растить ребенка одна. Это решение мне далось нелегко. Я думала о том, чтобы позвонить Антону и сказать правду, ведь он действительно имел право знать, что у него будет ребенок. Но чем больше я размышляла над этим, чем дольше откладывала этот звонок, тем больше сомневалась, что это нужно мне и моему малышу.

Антон живет в другой стране, у него непростая работа, он все равно не сможет быть рядом со своим ребенком. Я решила, что свидания урывками будут наносить малышу больший вред, чем их полное отсутствие. Лучше знать, что у тебя нет отца, чем жить в постоянном ожидании редкой мимолетной встречи.

На первых порах мне помогут родители. Они и сейчас рьяно взялись за подготовку к появлению малыша. Я не думала ни о каких роддомах, кроватках, пеленальных столах, присыпках и подгузниках. Все делала мама. Эта поддержка меня успокаивала: в конце концов, я не оказалась один на один со своим горем. Мои родители приняли ситуацию таковой, какая она есть.

Прощаться с прошлым вообще тяжело. Мне же было очень важно проститься не просто с любимым человеком, но и с разочарованиями, которые принесла наша любовь. А забыть боль и обиду сложнее. Однако я прекрасно понимала, что пока не порву с прошлым, не смогу начать новую жизнь. И я старалась. Старалась, как могла. Но не всегда получалось. И если днем я настолько себя загружала работой, что даже подумать о своей беде было некогда, то ночами долго могла лежать без сна и лить горькие слезы.

В конце концов я смирилась, убедив себя в том, что это моя судьба и мне было суждено все это пережить. Даже если бы очень хотела, я ничего не смогла бы изменить. Если счастья еще избежать можно, то горе приходит само, и спасения от него нет. Поэтому надо с достоинством принимать любые удары судьбы, не останавливаться и жить дальше. И я жила дальше, привыкая к окружающей меня действительности и постепенно забывая свое прошлое…


В тот день мне предстояло ультразвуковое исследование. Это была последняя возможность точно узнать пол будущего ребенка перед родами. Мой малыш до сих пор не признался, кто он. В прошлый раз врач сказал, что, похоже, у меня будет мальчик, но уверенности в его голосе я не услышала, поэтому сегодня хотела своими глазами удостовериться в принадлежности моего малыша к тому или иному полу.

Я очень волновалась, хотя прекрасно понимала, что волнение глупо и бессмысленно. Собственно говоря, острого желания иметь только мальчика или только девочку у меня не было. Более того, я до сих пор достаточно прохладно относилась к ребенку, которого носила под сердцем. Мне было страшно признаваться в этом даже самой себе. Я чувствовала себя какой-то ущербной. Боялась, что мне не присущи материнские чувства и инстинкты, и поэтому я не смогу стать хорошей матерью.

Ультразвуковое исследование проводила молодая неразговорчивая врач. Когда я вошла в темный кабинет, она не стала, как обычно делают другие врачи при виде беременной женщины, сюсюкать и глупо улыбаться. Меня это немного удивило, но даже понравилось.

Врач показала рукой на кушетку возле ультразвукового аппарата и сказала: «Ложитесь и поднимите платье».

Дрожащими из-за накатившего ниоткуда волнения руками я оголила свой огромный живот и медленно улеглась на спину.

От холодного геля, размазанного на животе, у меня пробежали мурашки. Всеми силами я попыталась справиться с дрожью.

— Барышня, — обратилась ко мне врач.

— Да? — откликнулась я.

Врач с недоумением посмотрела на меня и повторила:

— Барышня.

— Слушаю! — теряя терпение, повысила я голос.

— У вас барышня.

Только теперь до меня дошел смысл ее слов. У меня будет девочка, дочка.

Я знала, зачем шла в кабинет ультразвуковой диагностики, но от этой новости немного растерялась. В один миг я почувствовала, что у меня в животе сидит не безликий младенец, а живет моя девочка, которой нужны мои забота и ласка. Сердце защемило, и мне показалось, что внутри меня проснулось новое, доселе неведомое чувство. Оно было настолько робким и незначительным, что я не смогла распознать его, а это во мне начал просыпаться материнский инстинкт.

Сначала на мониторе мне был виден лишь трогательный профиль — малышка, удобно устроившись, лежала ко мне бочком. Словно почувствовав, что я на нее смотрю, она медленно повернула голову и уставилась на меня, приоткрыв глазки. Я даже вздрогнула от неожиданности.

— Она смотрит на меня… — произнесла я вслух.

— Нет, она просто среагировала на ультразвуковой датчик, — безразлично ответила врач.

Я ей не поверила. Моя дочка смотрела на меня. Она, так же, как я ее, изучала меня. Я долго не отрывала от нее взгляда, пытаясь увидеть или почувствовать ее эмоции. В какой-то момент малышка повернулась ко мне спиной. Видимо, решила раньше времени не открывать все свои секреты.

Самым мучительным временем суток для меня были вечера, которые я обычно проводила в одиночестве. Я чувствовала себя брошенной, никому не нужной и поэтому очень несчастной. Пыталась занимать себя чтением книг, приготовлением новых блюд, разговорами по телефону. Но чувство одиночества неотступно следовало за мной.

В один из таких вечеров я решила не бороться с тоской, а, выпив валерьянки, лечь пораньше спать. Как ни странно, несмотря на боль в позвоночнике и ногах, я быстро уснула. Но уже через несколько часов вновь лежала без сна. У меня отошли воды, и я с испугом смотрела на мокрое пятно на постели и лихорадочно соображала, что делать.

Истерики не было, был страх — ведь рядом со мной никого, кто смог бы помочь.

«Какая же я глупая, что не согласилась переехать к родителям»! — в ужасе бормотала я. Сейчас бы, по крайней мере, не пришлось ползать в скрюченном состоянии по квартире и собирать сумку в роддом, которую я так и не сложила раньше, до последнего надеясь, что беременность сама собой рассосется, что все это сон.

Первым делом я позвонила своему врачу, который совершенно спокойным голосом заявил, что раньше чем часа через четыре к нему приезжать не стоит. На мои протесты он лишь ответил, что если я хочу ехать, то пожалуйста, но тогда роды у меня будет принимать дежурный врач. Услышав мои всхлипывания, он все же в конце меня успокоил, сказав, что раз у меня это первые роды, я все равно раньше чем часов через десять не рожу.

Я положила трубку и разрыдалась. Все мои усилия сохранить самообладание оказались тщетными. Размазывая по лицу слезы и шмыгая носом, я пошла принять душ, надеясь на то, что от теплой воды схватки ослабнут. И действительно, помогло. Монотонный шум льющейся воды действовал умиротворяюще. Постепенно я перестала всхлипывать и сосредоточилась на своих ощущениях. Было больно, но пока терпимо. Раз в пятнадцать-двадцать минут мое тело скручивало. От осознания того, что через пару часов боль станет совсем невыносимой, я решила, что лучше мне все-таки в этот момент быть в роддоме.

Выбравшись из душа, я вызвала «скорую» и стала ждать. Скоро за мной приедут. Волнение волнами накатывало и отступало, но истерики больше не было. Уже когда снизу позвонил врач, я ринулась к телефону:

— Милочка, извини, что разбудила, — протараторила я в трубку.

— Что, началось? — сонно спросила подруга.

— Да-да, — скорчившись от очередной схватки, выдавила я. — Ты можешь приехать ко мне в роддом? Мне одной страшно.

— Конечно, — сразу же согласилась Мила. — Куда ехать?

Как я ни старалась стойко сносить предродовые муки, силы мои были на исходе, и анестезиолог сделал эпидуральное обезболивание. Уже через двадцать минут мне полегчало, я почти смогла расслабиться и даже поговорить с Милой, которая все это время не отходила от меня ни на шаг.

Мила была единственным человеком, которому я позвонила перед тем, как поехать в роддом. Почему именно она? Наверное, потому что она совсем недавно сама стала мамой и лучше, чем кто-либо другой, понимала меня в этот момент. К тому же больше звать было особо некого. Мама бы жутко нервничала, чем раздражала бы меня. Неуместной посчитала я и чрезмерную активность Нонки. Мне хотелось, чтобы рядом со мной находился спокойный, уравновешенный человек, каким и была моя подруга Людмила.

Ровно через десять часов после начала схваток, как и предсказал врач, родилась моя девочка. Она яростно закричала, чем вызвала мою улыбку. В ту же секунду, как я взяла ее на руки, во мне проснулось сумасшедшее, непередаваемое, ни с чем не сравнимое чувство любви и нежности. Я прижала ее к себе, прикрыла от счастья глаза и стала нежно поглаживать малюсенькие пальчики. Все сомнения в том, что я не смогу полюбить своего ребенка, моментально развеялись. Разве можно не любить это крошечное чудо? Разве можно сомневаться, что быть матерью — самое большое счастье?

Дверь в палате хлопнула, и от неожиданности я открыла глаза. Рядом со мной стоял Антон. Он смотрел не на меня, а — сквозь меня — на нашу дочь. В его глазах застыли слезы, а на лице было написано безмерное счастье.

— Можно я возьму ее на руки? — осторожно спросил он.

Я кивнула в знак согласия и протянула ему крохотный сверточек.

Сказать, что я была поражена появлением Антона, значит, не сказать ничего. Я была потрясена, ошарашена, и у меня в голове крутилась сотня вопросов. Даже в своем полуобморочном состоянии я не могла избавиться от любопытства.