Таким образом, создавался «промежуток» между психиатрическим стационаром и домашним лечением.

И хотя уже упомянутый выше депутат даже сюда отказался положить жену с послеродовым психозом, но для многих людей госпитализация в больницу «как бы» общего профиля – уже была психологически возможной.


Марк Вениаминович официально числился здесь палатным врачом на четверть ставки, хотя роль его сильно превышала занимаемую должность. Он консультировал многих тяжелых «чужих» больных, таким образом тренируя и обучая относительно молодой персонал отделения.

За это заведующий отделением – старый доктор, умудренный опытом, но не вполне знакомый с новейшими разработками – помогал в госпитализации «личных» больных Маркони.


Вот и сейчас здесь лежали несколько человек, которые требовали его повышенного внимания.

Вадик Пименов, совсем еще молодой парень, сын весьма состоятельных родителей. Умница и отличник: не так давно закончил свой сложный, с математикой пять раз в неделю вуз, сразу поступил в аспирантуру.

Неплохой спортсмен. Да и просто очень симпатичный парень.


Раз в год-полтора Вадик начинал мучиться и метаться. А когда становилось совсем плохо – сообщал в очередной раз ужасавшимся родителям и ехал с ними «сдаваться» Лазману.

Если бы этого не произошло, он – со стопроцентной вероятностью —… ушел бы в запой! Причем тяжелый, с интоксикацией, с питьем всего, что попадет под руку и – без медикаментозного лечения – совершенно безысходный.


В отличие от пьяниц, нисколько не переживающих по поводу своего порока-заболевания, Вадик мучительно от всего этого страдал.

Когда пытался бороться в одиночку – прятал от себя самого спиртное, уезжал на дальнюю, лесную дачу родителей. Истязал себя баней или физическими нагрузками. Обзывал свою безобразную потребность последними словами. Чтобы не терять человеческого лица, готов был руки на себя наложить – и все равно срывался.


Началось это в армии, куда он пошел против воли родителей, чтобы испытать и закалить себя.

А вышло так, как вышло.


Причем Марк вовсе не был уверен в вине армейского периода.

В старых учебниках – том же классическом труде середины девятнадцатого века Маньяна – такое течение заболевания называлось дипсоманией. И великий французский доктор, ставший предтечей всей современной клинической психиатрии, также не считал болезненные эпизоды виной подобных больных.


В сегодняшних классификаторах термин «дипсомания» редко встретишь.

А Вадик – вот он, пожалуйста. Лежит на крайней койке в третьей палате. Еще измученный, истощенный. Но уже улыбается.

Через три-четыре дня уйдет в свою контору, где его с нетерпением ждут.

Вылеченный, освободившийся от своего чудовищного и неодолимого влечения.


Надолго ли вылеченный – на этот вопрос ни Марк Вениаминович, ни любой иной доктор ответа бы не дали.

Хотя суперсовременные препараты – Лазман получал их не из больничной аптеки, а от друга из организации «Врачи без границ» – помогали купировать приступ достаточно быстро и без видимых последствий.

И это счастье, что Вадим, единственный сын своих родителей, попал в руки Марка. А вшили бы ему «торпеду» – как обыкновенному алкоголику – только бы усилили и без того страдавшему от комплекса вины юноше суицидальные стремления.


– Как дела, парень? – улыбаясь, спросил Лазман.

– Отлично, – ответил Вадик. – Очень хочется на работу.

– Скоро будешь, – обещал врач.


Марк уже собирался выйти из палаты – больных у него здесь было пять человек – как вдруг остановился, еще раз всмотрелся в лицо пациента.

– Спрашивай уже, – сказал он. – Хочешь – здесь, а хочешь – пойдем по коридору погуляем.

Молодой человек покраснел. Потом – побледнел. Потом – покрылся испариной.


Наконец встал, оказавшись уже в тренировочных штанах, накинул курточку и вышел с врачом в коридор.

Убедившись, что уединиться не удастся – новые пациенты лежали даже в коридоре, – Марк попросил у сестры ключ и вывел Вадика на больничный двор.

Здесь они присели на зеленую деревянную скамейку и… замолчали.


Лазман хоть и не имел лишнего времени, но больного торопить не стал: ощущение, что доктор готов уделить пациенту неограниченное время – очень полезно для Вадика. Это дополнительная степень его поддержки. А психологическая поддержка таким, как Вадик – ой как нужна.

Да и кому она не нужна в нашей нервной жизни?


– Марк Вениаминович, я с Майей сегодня говорил.

– Нашла она тебя все-таки? – улыбнулся доктор. Похоже, прежние отмазки про внезапную командировку на этот раз не сработали.

– Да. Она решила, что у меня другая женщина, и маме пришлось сказать.

– Что она сказала? – Марк быстро оценивал сложившуюся ситуацию.

– Что я в больнице, – мрачно ответил Вадик.

– Общего профиля? – улыбнулся доктор.

– Типа того, – сказал Вадик и замолчал.


– И когда она собралась тебя навестить? – наконец спросил Лазман.

Вадик с подозрением посмотрел на психиатра, читающего его мысли.

– Сегодня. После обеда.

– Та-ак, – сказал Марк. Ситуацию на самотек бросать не следовало. А следовало, наоборот, сдвинуть все сегодняшние планы и проконтролировать их встречу самому: душа – тонкая штука, и все, чего ты две недели добивался таблетками и психотерапией, может быть порушено одним неосторожным высказыванием.

– Как бы сделать, чтобы мне на улице ее встретить? – высказал наконец свою просьбу Вадик.


Отделение-то все – на ключах, а с Вадикиным заболеванием свобода может быть не только полезной.


Лазман задумался.

В принципе, можно было бы и рискнуть: Вадик вышел из приступа, был полностью критичен и тяги к алкоголю на данный момент не испытывал.

Но как знать, что будет, если разговор влюбленных вдруг станет острым? Или даже закончится разрывом?

И еще одно было соображение.

Насколько Марк знал, Вадим дружил со своей девушкой много лет, а четыре последних года они жили в гражданском браке. За это время парень срывался трижды.

Ну и до каких пор удастся скрывать?


– Вадик, а не пора ли ей все объяснить? – спросил он.

– Я боюсь, – тихо сказал юноша.

– Ты ее очень любишь? – тоже перешел на почти шепот Лазман.

– Очень.

– А она тебя?

– Думаю, тоже.


– Тогда надо объясняться, – принял решение доктор. – И видимо, не тебе, а мне. А уж потом будете вы разговаривать. Все равно всю жизнь не промаскируешься.

– А захочет она за психа выходить? – Губы парня скривились.

Лазман взял его за руку.

– А если б у тебя был диабет? Или язва? Она бы не отказалась от тебя?

– Сравнили, – Вадим рукавом куртки вытер глаза. – Да лучше б рак был.

– Не лучше, – спокойно сказал доктор. – Давай с тобой посчитаем. А потом – с ней.

– Что – посчитаем? – не понял пациент.

– Что отнимет у вас двоих твоя болезнь, – объяснил Марк Вениаминович. – За какое время до приступа тебе становится плохо?

– За неделю я уже чувствую.

– О’кей, – мотнул головой Марк. – Неделя – инициальный период. Плюс неделя интенсивной терапии. Плюс – неделя, когда ты такой, как сегодня.

Итого три недели. Три недели в полтора года. Из них действительно плохая – одна неделя. По-моему, вполне терпимо.


Вадик озадаченно молчал: с такой точки зрения на свою проблему он действительно еще не смотрел.

(На этом и строится целая система психотехник, когда врач, не имея возможности изменить ситуацию, пытается – и часто успешно – изменить отношение больного к этой самой ситуации. Проще говоря – научиться ладить со своей болезнью, сосуществовать с нею.)


Вадик молчал. Марк, хоть и бросил украдкой взгляд на уличные часы, но парня не торопил.


– А вы ее дождетесь? – наконец спросил юноша.

– Куда ж мне деваться? – вздохнул доктор. И подумал, что общаться с девушкой все-таки будет в вестибюле на первом этаже, а не в кабинете заведующего отделением, где планировал первоначально.

Все же не хотелось ему, чтобы неподготовленная девица увидела этот быт изнутри: с ключами, решетками на окнах и тяжелыми больными.


Ну все, решение принято. Они вернулись в отделение.


Следующий больной Марка – Анатолий Иванович. Директор крупной компании, выпускающей какую-то сложную научно-техническую продукцию.

Рекуррентная (приступообразная) шизофрения была диагностирована у него четверть века назад. Приступы были тяжелыми и довольно продолжительными.

Просто удивительно, что бизнес не разваливался, пока шеф по два-три месяца приходил в себя.

И еще удивительно, что за двадцать пять лет болезни никто, кроме близких родственников, его тайны не разгадал. Вот оно, преимущество психосоматического отделения.

Анатолий Иванович – хороший друг заместителя главврача всей больницы. Поэтому с ним обходились еще более хитро: фиктивно клали в кардиологию, а реально боролись с приступами в психосоматике.

– Ну что, Анатолий Иванович, как ваши дела? – улыбнулся Лазман.

Тот ответил, точно как Вадик:

– Очень на работу хочется. Соскучился.

– Я не возражаю, – согласился врач.


У больного начинался светлый период. Судя по предыстории, он будет долгим.

Вообще, в этом случае болезнь шла по доброкачественному варианту. Хоть сами приступы были с серьезной симптоматикой – органические поражения тоже усматривались на энцефалограммах и новомодных ЯМР-томограммах – интеллект и личность больного оставались сохранными. И что очень важно, проблемы, так волновавшие Вадика, здесь были успешно решены: и серебряная свадьба отпразднована, и дети здоровые выросли, и материальное благополучие семьи обеспечено.