Нет, лучше все довести до конца.


Он шел уже знакомым путем к прозекторской, как вдруг почувствовал за спиной шаги.

Повернулся, не выпуская ружья из рук – так и есть, врачиха шла за ним. Короткий ствол карабина теперь смотрел на нее.

– Ну и кто из нас сумасшедший? – недобро улыбнулся мужчина. – Зачем вы идете?

– Вам плохо, – сказала докторша. – А я врач.

– Идите обратно, – сказал мужчина.

– Не могу, – беспомощно развела руками женщина. – Я клятву давала. Гиппократа.

– О господи! – простонал тот. Но больше ничего говорить не стал, пошел дальше в немом сопровождении докторши.


Дверь открылась сразу.

В первом помещении никаких операционных столов не было. Кушетка, два обычных письменных стола и открытая дверь в туалетную комнату.

А вот следующее уже было похоже на операционный зал. Разве что не очень современный, без всех космических приспособлений, анестезирующих и поддерживающих жизнь больного во время операции.

Зато было много света, пластика и нержавеющей стали.


– Плохой антураж, – сказала за спиной врачиха. – Не это должен видеть человек в последний миг своей жизни.

– Вы что, издеваетесь? – разозлился мужчина. Он уже откинул назад сложенный приклад, служащий одновременно предохранителем, и явно не собирался менять планов.

– Послушайте, Олег Сергеевич, – стараясь быть спокойной, снова вступила докторша, – вы вправе распоряжаться своей судьбой.

– Спасибо, – галантно поблагодарил он. – Я тоже так думаю.

– Но вы не вправе ломать судьбу близким. Вы представьте, как жить жене, чей муж застрелился!

– У меня нет жены, – спокойно ответил Олег Сергеевич, клацнув затвором. Патрон ушел в патронник.

– Дети самоубийц по сравнению с обычными вдвое чаще становятся самоубийцами! – Она повысила голос.

А он, отвечая, не повысил:

– У меня нет детей.

– А родители?

– У меня нет родителей.

– Но кто-то же, черт возьми, у вас есть? – Она уже почти кричала. – Вы же не один на свете? Кому-то ведь вы по сердцу этим выстрелом ударите?


Мужчина на мгновение задумался.

– Да. Наверное, некоторым будет неприятно. Но сердце точно никому не разобью.

– А про меня что скажете?

– А что про вас? – Он даже удивился. – Вы – случайный свидетель. Психов не видели? Вас в дурдом на практике не водили?

– Водили! Ну пожалуйста, не делайте этого! Я брошусь на вас!

– Пожалуйста, не делайте этого! – Он машинально повторил ее слова. – Мне придется причинить вам боль и вытолкать из помещения.

– Хорошо, но давайте хотя бы поговорим. – У нее начал дрожать голос. – Нельзя же так!

– Не о чем нам говорить, – устало сказал он. – Все сказано. Пожалуйста, уйдите, я прошу вас.


Он вдруг почувствовал, что не хочет делать неприятное этой усталой, не слишком красивой, но, видно, неплохой женщине.

– Пожалуйста, выйдите, – еще раз повторил он. – Это мое дело, мое решение. Оно вас не касается.

– Но это невозможно, – сказала она. – Так нельзя.


По ее лицу он понял, что она решилась на действие.

Что ж, он тоже решился.


Он быстро поднял карабин, развернул коротким стволом к себе, приставил ко лбу и нажал на спуск.


Женщина не успела.

Она схватилась за цевье, когда щелчок, оглушительный в тишине пустого здания, уже прозвучал.


Она охнула.

Его лицо тоже исказилось гримасой. Руки безвольно опустились.


И всё.


«Сайга» оказалась у докторши, она держала карабин поодаль, на вытянутых руках, явно боясь оружия.

Как его разрядить, она тоже не знала.


– Говорил же продавец, дерьмо эти картонные гильзы, – тихо сказал мужчина. – Нужно было брать металлические.

– Я вам его не отдам, – прижимая ружье к себе, сказала женщина.

– Не волнуйтесь. Я не буду повторять, – сказал он. – Духу не хватит. Весь вышел.

– И слава богу. Понимаете, нет таких причин, чтобы здоровый человек сам себя убивал. Нельзя так.

Она отложила ружье в сторону, взяла враз обессилевшего Олега Сергеевича под руку и повела его в первую комнату, к кушетке.


– А если нет причин, чтобы жить? Тогда как? – спросил он, бессильно опустившись на кушетку. Из его глаз текли редкие слезы, он смахивал их ладонью, потом – салфеткой, которую подала ему Татьяна Ивановна.

– Не думайте сейчас об этом, вам надо просто полежать.

– Как не думать? Представляете, каково не знать, зачем живешь?

– Но я тоже не знаю, зачем живу. – Врача переполнила жалость к этому измученному человеку. Она погладила его по волосам.

– А что такое тоска смертная, вы знаете?

– Я знаю другое. Не вы себя родили, не вам и убивать, – сказала она и обняла Олега за плечи. – Завтра, быть может, вы на все посмотрите иначе. А если бы эта дрянь выстрелила, завтра бы у вас просто не было.

– Вы думаете? – Он, как маленький, прижался к ее груди. Она обняла его крепче.


Как все происходило дальше, почему и, главное, зачем, они вряд ли смогли бы объяснить. Но мужчина обнял женщину, потом начал ласкать ее руками и искать ее губы.

Докторша не сомневалась, что отшатнись она – и продолжения не будет.


Она не отшатнулась. Наоборот, теснее прижалась к нему, легла рядом на узенькую кушетку и сама расстегнула пуговицы халата.


– Вот теперь действительно ужас, – сказал, приходя в себя, Олег. – Мало того, что на ваших глазах стрелялся, так еще и…

– Второе решение – не ваше, – прохладно сказала Татьяна. Она, не смущаясь его, одевалась, на глазах становясь той докторшей из первых мгновений их знакомства.

– Видно, я слишком перетрусила, и эмоции вырвались таким образом. Вам не в чем себя винить.

– Я не виню, – сказал он. – Мне просто стыдно.

– Опять не в тему. Мы взрослые люди. И профессия у меня несколько… циничная. Кстати, ружье я вам сегодня не отдам, уж простите.

– Я понял, – вздохнул Олег. – Значит, следующая встреча возможна?

– Но не в нынешнем контексте, – усмехнулась докторша. – И еще: обещайте мне повстречаться с человеком, телефон которого я вам дам.

– Психиатр? – догадался Олег.

– Угадали, – улыбнулась Татьяна. – Марик – талантливый доктор. Может, даже гениальный. Уверена, вам станет легче.

– Он – ваш муж? – Чутье Олега из-за всех передряг сильно обострилось.

– Был, – коротко ответила Татьяна. – Не сошлись характерами. Пытался все время меня лечить, – снова улыбнулась она. – Но как врач Марк Вениаминович – лучший. Да и человек весьма нетривиальный. Обещаете мне, что пойдете к нему?

– Обещаю, – сказал Олег. Все происшедшее теперь казалось ему извращенным сном, который поскорее хочется забыть.

Разве что Татьяна Ивановна была исключением.


Уже уходя, в дверях, Олег вдруг остановился.

– А… – начал было он, но запнулся.

– Что «а»? – спросила она.

– Зачем вы всё это сделали? Потому что вы меня спасали?

Она посмотрела на него и, что для этой дамы было нехарактерно, неожиданно рассмеялась:

– А вы всегда понимаете, что и зачем вы делаете?

2

Теперь он волновался, что безнадежно опаздывает на работу.

Это даже было в некотором роде забавно.

Только что столько всего произошло, и на тебе: он ощутимо боялся предстоящей беседы с Львом Игоревичем, главным редактором их издания: тот просил его прийти пораньше. Надо же, нажать на спуск «Сайги» – чтобы гарантированно оставить половину собственной головы на стенах морга – не побоялся. А, опоздав, беседовать с Петровским страшно.


«Хорошо, – сам себе сказал Олег Сергеевич, – давай проанализируем эту ситуацию. Почему страшно-то?»

Что может сделать Петровский ему, боящемуся?

Обругать – вряд ли. Лев Игоревич – человек вежливый и деликатный.

Снизить зарплату, лишить премии?

Нет, по тем же соображениям. Да и размер редакционной премии никак не влиял на прожиточный минимум Олега Сергеевича.

Уволить?

Тоже невероятно. Во-первых, кто ж в нынешних условиях пойдет на его место?

И во-вторых, Олег Сергеевич точно знает: он – лучшее перо в их научно-популярном журнале. А если отбросить привычную для Олега Сергеевича скромность, то, может, не только в их журнале. А еще во многих других.


Потому что пишет Олег Сергеевич Парамонов действительно здорово: легко, понятно и увлекательно, как и должно писать авторам научно-популярного журнала, издаваемого Российской академией наук.


Несмотря на скромность, подобные размышления Парамонову были приятны. Они ласкали усталый, истерзанный болезнью мозг и делали беспросветную жизнь чуточку терпимее.


Впрочем, не более того.


Кстати, когда Олег Сергеевич задумался над словами врачихи, судорожно выискивая в памяти людей, которых напряжет его безвременная и необъяснимая для окружающих смерть, он вспомнил как раз Льва Игоревича.

Тот точно бы расстроился. Может, даже всплакнул бы на похоронах. И не только потому, что – сам не очень пишущий – весьма чтил парамоновский писательский дар. Он и мозги его ценил, за последние двенадцать лет, столько они проработали вместе, сделав Олегу Сергеевичу не одно предложение карьерного роста. Правда, все тщетные.


И Ольга Анатольевна тоже наверняка расстроится, их художественный редактор. Она же – по мизерным академическим штатам – технический редактор и корректор их издания. Очень расстроится.

Будина – одинокая, симпатизирующая ему женщина, не раз пытавшаяся сблизить их жизненные курсы. И ни разу не обидевшаяся на неудачу очередной попытки.