Но не сделала этого.


Не так поймет.

13

Выходные проскочили на удивление быстро.

Обычно они – если у Парамонова не было очередного текста, которым срочно надо было плотно заняться, – текли медленно, лениво и неприятно, подтверждая своим вялым течением, что старость все равно рано или поздно придет, но до нее Олега ожидает множество пустых и тягостных дней.

Здесь же – раз, и понедельник.


Причем суббота, когда они с Ольгой посетили авиационный музей, до сих пор вызывала у него самые странные чувства.

Нет, он не жалел о произошедшем.

В конце концов, это было приятно. Очень приятно.

Даже сейчас воспоминания о коллеге, приподнявшей на теплом бережку маленького заброшенного озерца подол своего когда-то белого платья, несли в себе явно эротический, провоцирующий оттенок.


Не боялся он и последствий.

Ольга была милым, ясным и чистым человеком.

Не то чтобы он дозрел до свадьбы, но ей и в самом деле нужен ребенок, а денег у него хватит и на двоих, и на троих.

Он и раньше, когда ситуация заставляла думать о женитьбе, боялся не финансовой или какой-либо другой ответственности.

Он опасался главного.


Если ему так тяжко, так плохо живется, что даже до ружья дошло, нацеленного в себя, то надо ли выпускать в эту жизнь еще одну, в прямом смысле слова родственную душу?


Хотя, с другой стороны, у него, постоянно напряженно размышлявшего на эту тему, перед глазами были и оптимистические, если так можно сказать, примеры.

В том смысле, что иногда яблочко от яблоньки падает довольно далеко.


Вот семья близких друзей его отца, Могилевских.

Отец тоже из оборонки, дневал и ночевал в КБ.

Когда обернулся и посмотрел на детей, то сильно удивился.

Вовчик, старший, закончив, разумеется, МАИ и три года отбыв номер по распределению, упорно и весело шел по жизни. Преодолев все запреты отца – и чуть не порвав из-за этого с семьей, – поступил-таки в другое высшее учебное и стал… клоуном!

Настоящим клоуном!

Его и в цирке теперь можно видеть, но уже редко. И на телевидении у него свое шоу. Действительно смешное.

И уж точно не идиотское, которым потчевали многие старые кривляки.

Оно и понятно, у клоуна за плечами два высших образования.

И тут как-то встречались на вечере памяти Главного Конструктора – сказал Парамонову, что хочет третье, МВА по-английски.

Мастер бизнес-администрирования.


И правильно делает; его бизнес сильно разросся, десятки, если не сотни, сотрудников, огромные рекламные и производственные бюджеты. Но самое веселое, что клоун-бизнесмен по жизни так и остался клоуном.

Даже на той встрече: где Вовчик – там смех, хохот или, по крайней мере, у самых серьезных – улыбки. Вот что значит «нашел свою стезю».


А что, клоун-бизнесмен, даже в масштабах всей страны, куда лучше и полезнее, чем клоун-политик или клоун-чиновник. Во всяком случае, если Вовчик съюморит в какую-нибудь не ту сторону, то, кроме него, никто не пострадает…


А почему он вспомнил про Вовчика?

Ах да.

Про родственные души.

Самой родственной душой у Вовчика всю жизнь была Лида, его родная сестра.

Вот уж где было полное взаимопонимание.

Но если Вовчик был король гэга и прикола, то Лидочка была царевной Несмеяной. То есть случалось, что и она звонко хохотала – в том числе над шутками брата – но в основном глазки ее были устремлены в себя, внутрь.


Умные, такие притягательные для Парамонова глазки.

Когда раньше отмечали праздники – майские, ноябрьские, Новый год – Олег всегда старался быть к ней поближе.

Взрослые замечали, посмеивались.

Ну и пусть смеются, думал тогда маленький Олежка. Вырастем – женюсь на ней.


Умная, красивая.

И в отличие от брата – два института не последовательно, а параллельно.


Повзрослев, стала еще красивее.

И еще необычнее.


Она буквально сводила с ума Парамонова. Большинство его тогдашних достижений было направлено на то, чтобы доказать Лидочке, что с ним можно связать жизнь.

Но выбрала она не его.

Как всегда своенравно, против воли родителей, она вышла замуж за сослуживца, парнишку с Урала.

Очень хороший малый, даже Парамонов, изначально не любивший любого своего конкурента, должен был признать: очень хороший.


Когда у Лидочки начались эти странности – он стал ее верной тенью.

Странности поначалу не напрягали: ну, в печали человек, с кем не бывает? Устала, может.


Потом такой уставшей она становилась все чаще и чаще.

Самое страшное, что непонятно было, отчего.


Через два года она ушла с работы. Она просто не могла думать о работе, напряженно размышляя о чем-то своем, посторонним недоступном.


Могилевский-отец прошел все этапы понимания ее состояния.

От нулевого – когда она еще после десятого класса вдруг не пошла сдавать экзамен в вуз. Отказалась – и всё. Сказала, не до того. А до чего же талантливой девушке, всю школу проучившейся на «отлично» и последний год вообще не расстававшейся с многочисленными репетиторами?


Лида легла в постель, не вставала и ни с кем не разговаривала.

Поворачивалась только к брату, когда он садился рядом и брал ее за руку.

Могилевский буквально сходил с ума. Сначала от злости: все родители к «поступательному» году своих деток становятся немного маньяками. Потом, когда понял, что все серьезно, – от страха за дочь. Через некоторое время к ней вызвали известного психиатра.


Это уже потом Вовчик ему рассказывал, а тогда все было покрыто глубоким мраком. Потому что девушка из «психушки» – в МАИ? Нет, это нереально.


Она и не была в «психушке». Ни дня.


Доктор приезжал к ним по вечерам, Лидочка послушно пила лекарства. Поначалу став от них бревном, кулем – потеряв все свое очарование и интеллектуальное могущество. А потом, дней через пять, может быть, через неделю, вдруг постепенно восстановившись до прежней Лидки. Ну, может быть, чуть более Несмеяны, чем даже раньше.


Всем было велено забыть.

Могилевский – не без помощи отца Парамонова – решил все вопросы с не вовремя сданными экзаменами.

Они были сданы честно и ненатужно – естественно, на одни пятерки, просто позже, чем у других абитуриентов.


Лида стала студенткой.

На второй год взяла еще одно образование, вечернее.


Казалось, все налаживается. Могилевский-отец гнал от себя дурные мысли. А большинство посторонних ни о чем и не догадывались.


Дальше – диплом с отличием. Точнее, два красных диплома.

Потом – муж, не сразу, но принятый в семью: парнишка был толковый и влюбленный безмерно.


Потом дочка родилась чудесная, новоявленные дед и бабка были счастливы.


И одновременно – все учащающиеся приступы хандры. И соответственно, все учащающиеся приезды психиатра.

У нее уже был собственный психиатр. Знающий ее и ее заболевание вдоль и поперек.


Ей постепенно становилось хуже.

Доктор сражался за девушку, как мог: все, что имелось в тогдашнем небогатом арсенале, шло в бой.

Как раз появились на Западе антидепрессанты очередного, уже третьего, поколения. Они тоже – через многочисленных знакомых – были доставлены Лидочке (в России к тому времени депрессия и болезнью не считалась, максимум – производной от других недомоганий).


После применения патентованных новинок ей стало явно лучше.

Заметно лучше.

Это даже Парамонов почувствовал, все еще надежд не потерявший. Даже не надежд, разводиться-то молодые супруги точно не собирались, а не потерявший чувств.

Обрадовался очень.

Они часто по телефону беседовали, особенно когда Лидка уже ушла с работы.


Так вот, ей явно становилось лучше.

И все тихо, боясь сглазить, ждали счастливого конца.


А потом Олегу позвонил Вовчик и произнес несвойственный ему текст. Ни по построению фраз, ни по содержанию.

Он сказал:

– Должен тебя проинформировать, Олежек. Моя сестра Лида сегодня умерла. Покончила с собой. Похороны послезавтра, ты в морг приедешь или на кладбище?

Парамонов не знал, что ответить.

Поверил-то он мгновенно – не раз сверял ее состояние с собственным – а горло перехватило.

Тогда Вовчик решил за него.

– Приезжай на Николо-Архангельское, к двенадцати тридцати. – И назвал участок, на котором будет расположена Лидочкина могила.


На похоронах было как на похоронах.

Тихо плакала Лидина мама.

Могилевского-папу поддерживал под руку отец Олега.

Доктор Лидочкин тоже пришел. На нем лица не было, хотя никто его не винил.

Вот тогда-то и узнал Парамонов – от него, вдрызг расстроенного, – страшные цифры суицидов при депрессиях. Оказалось, не только у каждого хирурга собственное кладбище, но и у каждого психиатра – тоже.

Тогда же, в беседе с ним, доктор и предположил причину происшедшего.

После интенсивного длительного лечения ей впервые стало существенно легче. Она избавилась от груза беспредельной тоски, который давил ее годами.

Но у депрессивных фаз есть «хвосты» – уже не так сильно, как в активный период, однако тоска и тревога могут возвращаться.

Проблема же в том, что «леченый» и уже привыкший к более комфортному состоянию больной, столкнувшись с новой атакой, оказывается перед ней более уязвимым. Как солдат, вернувшийся с фронта на побывку и вынужденный после ее окончания, отдохнувший и разнеженный, снова ехать в окопы, под пули и снаряды.