Была и вторая причина, по которой профессор Лазман не отказал, несмотря на загрузку, позвонившему журналисту. Он в своей частной практике, приносившей хороший доход, на нехватку пациентов не жаловался. Однако в рыночных отношениях, субъектом каковых Марк Вениаминович, несомненно, являлся – не считая его деятельности в государственной клинике, – реклама, как известно, лишней не бывает. Тем более в таком уважаемом издании.


Встретиться договорились в клинике, куда Парамонов и приехал минута в минуту к оговоренному сроку. Олег никогда не опаздывал: отчасти потому, что был точным человеком и уважал своих собеседников, отчасти потому, что не имел автомобиля и, соответственно, пользовался метро, избегая тем самым ужасающих московских пробок.


От проходной, где все было лишь немногим строже, чем в обычной больнице – сейчас везде сидят охранники в форме, – его провела приветливая медсестра. Шли они через бесчисленные коридоры с бесчисленными дверями, закрываемыми одними и теми же, похожими на железнодорожные, гранеными ключами. Щелк-щелк, несколько шагов – и снова щелк-щелк.

Почему-то эти звуки неприятно напрягли Парамонова.


Олег даже смутился: девчонка-медсестра здорово была похожа на ту красотку, Валентину, с которой он в свое время больше года крутил любовь. Крутил в разных местах, своих квартир у молодежи в те годы, как правило, не было. Но среди тривиальных – лес, парк, общага – были и явные нестандарты.

Нестандарт, связанный с Валентиной, заключался в ее работе: она трудилась медсестрой в областной психбольнице на улице Восьмого марта. Там, где, как оказалось, лежала и худред их журнала Ольга.

Но, в отличие от Ольгиных, воспоминания Парамонова об этом учреждении были вполне симпатичными, разве что сильно сексуально окрашенными.

Потому что именно там, по выходным, на Валюшкиных дежурствах, можно было оттянуться бездомному студенту по полной программе.


Подруга проводила влюбленного парня по таким же длинным нескончаемым коридорам. И с такими же – запирающимися на ключ – дверями.

Пока не оказывались, если повезет, в пустой ординаторской, там был кожаный диван.

Если же дежурный врач был на своем месте или в опасной близости от него, то шли в бельевую комнату.

Там, конечно, кожаного дивана не было. Зато были мешки с чистым бельем, привезенным из прачечной. Поначалу Парамонов не нашел им применения, довольствуясь пустым, запертым на тот же «железнодорожный» ключ помещением и обществом молодой красивой подруги.

Валюшка стойко терпела акробатические этюды в положении «стоя». Но затем, как человек более опытный, показала Олегу и иные, гораздо более привлекательные возможности. Как раз связанные с вышеописанными мешками.


На них можно было неудобно лежать – сложив их на бок по три в ряд – либо, как наглядно продемонстрировала подруга, гораздо более удобно сидеть. При этом на набитый, но мягкий мешок усаживался юноша, а уж девушка, предварительно освободившись от ненужных в данном случае деталей туалета, садилась к нему лицом на его колени.


Единственный риск – вдвоем свалиться с неустойчивого мешка, что тоже было весело. Зато безопасность полная: врачи в бельевую никогда не заходили, а сестры всегда знали, когда комната занята.


Парамонов почему-то вспомнил, как его вдруг царапнула эта ее опытность. Он, конечно, понимал, что у девчонки – не первый. Но одно дело – понимать, другое – натыкаться на ощутимые доказательства этой самой «непервости».

А впрочем, все тогда было здорово.


Хотя нет.


Это сейчас Олегу кажется, что все тогда было здорово.

А он-то и в те времена уже имел тараканов в мозгу.


То боялся, что чего-нибудь подхватит постыдное.

То переживал, что девчонка залетит и будут проблемы.

То – когда любовь с его стороны давно прошла свой пик и надо было принимать неизбежные решения – вдруг вылезали нелепые опасения, что брошенная им Валюшка возьмет да и удавится с горя.

Чушь? Несомненно. Они еще не успели расстаться, а он уже имел доказательства ее многочисленных измен. Да даже и не измен; просто Валюшка очень легко относилась к отпущенным ее цветущему организму возможностям и щедро одаривала ими многих симпатичных ей парней. Не забывая, естественно, и сама получать разные виды удовлетворения, вплоть до материальных.


Хотя опять неправильно.

Валюшка уж точно не была проституткой. Она скорее была современной жрицей любви. При этом не отказывалась и от иных видов благодарности, коли они сами шли ей в руки. Ведь она тоже более чем щедро награждала ею избранных.


Но не об этом сейчас думал Парамонов. А о своих мгновенных ужасах, когда представлял брошенную им девушку, лезущую головой в петлю из намыленной веревки.

Ведь знал же, что чушь!

Точно знал!

Но услужливое воображение раз за разом прокручивало эту поганую картинку, и он раз за разом получал свою порцию мгновенного ужаса.


Ну и как это называется?


Впрочем, и на этот вопрос ответ у Парамонова имелся.

Это называется «навязчивые мысли». Сопряженные с тревожными ожиданиями. Есть и еще симпатичные определения, типа обсессивного расстройства – психиатры на каждую человеческую загогулину имеют свой специфический термин.

Но все эти «радости» имеют одну и ту же природу. По сути – сбой работы нервной системы, когда «больное место», разок прокрутившись в мозгу, вместо того, чтобы, как это и положено у здоровых людей, затем уйти в дальний угол подсознания, раз за разом, методично и безжалостно, возвращается в активную область сознания, снова и снова прокручиваясь перед уже и так изнемогшей жертвой собственного воображения.


Не успел Парамонов додумать свою печальную думу, как оказался в кабинете профессора Лазмана.

Неплохой, надо сказать, кабинет.

Достаточный размер. Мебель, похоже, неказенного типа – может, сам прикупил: Олег был в курсе уровня благосостояния интервьюируемого.

Однако никаких излишеств.

Как в анекдоте про нового русского, оценившего Третьяковку следующим образом: «Чистенько. Но бедненько».


– Ну, о чем будем беседовать, Олег Сергеевич? – приветливо спросил профессор, предварительно угостив гостя хорошим кофе.

– О душевном здоровье нации, Марк Вениаминович, – улыбнулся Парамонов. – Каково оно, это здоровье? Что ему мешает, и как с этим бороться.

– Хорошая темка, – одобрил Лазман. – Как раз встреч на двадцать. Послушайте, – вдруг предложил он. – А может, обойдемся без отчеств? А то имена у нас короткие, а отчества – не очень. Особенно у меня.


Олег с удовольствием согласился: возраста они были примерно одинакового, а социальная разница его абсолютно не смущала. Профессор-психиатр – конечно, круто. Но и классно пишущий младший редактор – тоже вещь неповсеместная.


– Ну, так с чего начнем? – еще раз осведомился Лазман для разгона.

– Давайте попробуем сравнить душевные болезни с какими-нибудь более известными, – предложил журналист. – Все знают о проблеме сердечно-сосудистых заболеваний, об онкологии. Но что-то я ничего не слышал о состоянии души нашего населения.

– Давайте попробуем, – вздохнул Марк. И продолжил:

– Трудность здесь, пожалуй, очевидна. Смотрите, никто не стесняется сказать: «У меня был сердечный приступ». Или: «Мне вырезали аппендикс». А вот признаться в заболевании шизофренией или эпилепсией – тут прямо-таки гражданское мужество нужно. Хотя тому же эпилептику просто необходимо, чтобы ближнее окружение знало о его болезни. Ведь у человека приступ – а все стоят, как идиоты, бледные и испуганные, вместо того чтобы немудреными способами помочь.

– А почему сложилось такое отношение к душевным заболеваниям?

– Здесь и давняя история сказывается, к блаженным в России особое отношение, – задумался Лазман, – и новейшая, к сожалению. Не забывайте, что еще двадцать лет назад в психушку прятали не только больных, но и инакомыслящих. Причем в тюрьму, даже при Сталине, сажали по суду. И на определенный срок. Здесь же могли упрятать, так сказать, «по рецепту врача». И на сколько угодно.

Второй момент – отношение общества к больным. Тоже заметно отличается от западного. Вместо сочувствия – испуг и желание понадежнее отгородиться.

– А разве не стоит надежно отгородиться от какого-нибудь безумного маньяка?

– Стоит, конечно. Но маньяков, которых действительно нужно держать взаперти, единицы. А людей с нездоровой психикой – миллионы. Не отгородишься.

– Так уж и миллионы? – усомнился Олег.

– Никак не меньше, – подтвердил Лазман. – Теперь возьмем упомянутых вами маньяков. Вот тянет человека к детям. Не по-доброму тянет. Или агрессия у больного ярко выраженная. Если бы он не побоялся прийти к врачу – его, вполне возможно, смогли бы скомпенсировать. Выгод две: человек смог бы продолжить жизнь в социуме. А общество не имело бы внутри себя опаснейшего врага-убийцу. И наконец, последнее в этом ряду. Душевное заболевание, как и другие, обычно развивается не сразу. Но если о профилактике болезней сердца, рака, СПИДа вы слышите на каждом углу, то часто ли вам встречалась информация о профилактике и лечении психических расстройств?

– Ни разу не встречалась, – честно сказал Парамонов.

– Вот поэтому мы и имеем то, что имеем, – грустно сказал Лазман. – И кстати, речь идет не только о невидимых миру душевных страданиях больных. Речь идет и о тривиальной экономике. Инвалидизация по душевным заболеваниям очень высока. Возьмите ту же эндогенную депрессию. Очень частая потеря трудоспособности, я уж не говорю о суицидах. Причем по самым работоспособным возрастам. И цепляет людей, как правило, с высоким уровнем образования и интеллекта. Успешных, другими словами, людей.