– Привал! – скомандовал Миша. – Можно снять обувь и отдохнуть. Ну что скажете? – спросил он с довольной улыбкой именинника, будто эта великолепная панорама была делом его рук.

– Спасибо, Миша, что привёл сюда, – откликнулась Лика. – Это потрясающе! Ничего подобного в своей жизни не видела. У меня нет слов.

Она сбросила запылившиеся мокасины и, поджав ноги по-турецки, уселась под деревом. Саша сел в отдалении и тоже снял свои офисные туфли. Миша с Таней обнялись и зачарованно смотрели на горизонт. Говорить никому не хотелось, чтобы не нарушить очарование момента. Хотелось замереть и созерцать, впитать, вдохнуть и запечатлеть в своей памяти навсегда эту удивительную, грандиозную красоту, увиденную с высоты птичьего полёта.


С вершины горы они спустились по очень крутой тропинке до причудливой сосны в форме кольца и дальше по скалам и кручам, преодолевая осыпи, подошли к узкой поляне на кромке большого оврага. Пока спускались, Миша делился впечатлениями от поездки в Париж. В прошлом году они с Таней ездили туда в свадебное путешествие.

– Я понимаю, что несравнимы эти две вещи – живопись и природа, – говорил он. – Но, честное слово, не понимаю этих японцев… Стоят в Лувре по три часа перед каждой картиной. Возле «Джоконды» так вообще в транс впадают, оторвать невозможно. Мы несколько дней подряд туда ходили и всё время одних и тех же японцев встречали. Они бы там и спали, если бы можно было. А вот я жил бы тут, и мне бы никогда не надоело, если б не необходимость работать.

– Да что вообще все находят в этой Джоконде? – подал голос Саша, желая впервые поучаствовать в разговоре. – Страхолюдина без бровей, на мужика похожа.

– Ну, ты не прав, она милашка, учитывая, что девушке пять веков. А брови смыл реставратор, выбрав неверно растворитель при первой расчистке, кажется, в семнадцатом веке, и возможно, благодаря отсутствию бровей и появилась загадка. Брови большое значение играют. По ним определить эмоцию и характер можно. – Михаил открыл свою карту, сверился и продолжил: – К большому сожалению, это не единственная картина, пострадавшая от неумелых реставраторов… Итак, мы можем пройти сразу влево и по тропинке спуститься в Новый Свет. А можем ещё немного попутешествовать, если не устали. Если пойдём направо, пройдём по южному склону, то найдём природный источник и идеальную поляну для отдыха. Что будем делать?

Слушая этот короткий диалог, в котором Миша так элегантно обошёл Сашу, даже не пытаясь с ним спорить, как не спорит профессор с первокурсником, Таня с Ликой молча переглянулись, улыбаясь. И Лика почувствовала неловкость, граничащую со стыдом, это ведь с ней шёл Саша. Её попутчик. Сам-то он кто? Что сделал выдающегося? Спасибо ребятам, что взяли их в горы… «Одна его реплика – и всё ясно», – подумала Лика.

Михаилу явно нравилось путешествие. Он был в своей стихии. В отличие от Александра… Не подходящая для такого путешествия офисная обувь пришла в негодность, мозоли саднили, ноги подкашивались от напряжения, и он уже не раз пожалел, что пошёл в горы. Тем более что при таких обстоятельствах не приблизился к девушке ни на йоту и ни одной минуты не был с нею наедине.

– Так что будем делать? – повторил Михаил.

– Лично я – налево, в Новый Свет. И домой, – произнёс Александр.

– Я тоже, но не потому, что устала, – Лика заговорщицки улыбнулась и достала из рюкзачка конверт. – Мне сегодня необходимо попасть ещё на одно мероприятие.

– Что за мероприятие? А нам можно поучаствовать? – спросила Таня.

– Нужно, – Лика вынула из конверта открытку и протянула девушке. – Одна я не решусь туда пойти. Поэтому предлагаю источник и другие прекрасные поляны оставить на другой раз. Ведь мы же только открыли для себя это место и вернёмся сюда ещё. Ну, если не в этом году, то в следующем обязательно!

– Ого! – Таня зачитала приглашение вслух. – А от кого? Тут не написано. А, догадываюсь. У нашего отеля такая фишка для одиноких девушек? Мне такое приглашение не прислали же, – умозаключила она.

Саша нахмурился и протестуя поднял руку:

– Нет, отель здесь ни при чём. Он этими играми не занимается.

– Тогда кто? – удивилась Лика и, прищурившись, посмотрела на Сашу.

В её глазах читался ответ. Все поняли, на кого она подумала.

Саша широко улыбнулся и развёл руками:

– Понятия не имею.

Но у него это получилось так, что каждый мог с уверенностью сделать вывод: ещё как имеет!

– Хорошо, тогда спускаемся в Новый Свет и оттуда прямо в крепость, – принял за всех решение Михаил.

– Нет, сразу в крепость я не могу, – возразила Лика. – Мне переодеться нужно. Разве может прекрасная дама появиться на турнире, как сорванец в подранных штанах?

– Да, и мне нужно переодеться, – поддакнул Саша.

Все посмотрели на девушку. На её коленях действительно зияли дыры, и сквозь них виднелись ссадины с проступившей кровью.

– Ого! Что же ты молчишь? Это ты на скалах свой гардероб оставила? Давай-ка обработаем боевые раны, – засуетился Миша и достал походную аптечку.

Он склонился над её коленом и сквозь дыру просунул кусок бинта, смоченный в какой-то жидкости. Лика терпела, не охнув, хоть и сильно обожгло кожу. Саша отвернулся, разглядывая окрестности.

Закончив с оказанием первой помощи, Миша скомандовал:

– Вперёд! Спускаемся к трассе и ловим транспорт.

И ребята двинулась по крутому склону вниз. Скоро они оказались на шоссе.

12

Марина вернулась с утренней пробежки и направилась в душ. Даша поспешила навстречу– мама твоя только что на скайп выходила, сказала позже наберёт. Голос бодрый, выглядит хорошо, настроение, чувствуется, намного лучше. Она уже не сердится на нас. Думаю, теперь она и сама поняла, что тебе не стоило оставаться дома. Хотя нелегко ей далась эта роль. Но твоя безопасность того стоила. Представь, решили бы на тебя это дело повесить, лишь бы отчитаться ради галочки, что дело раскрыли… А у них, в общем-то, других кандидатур и не было. Счастье, что брат нас вовремя предупредил и научил, что делать.

– А что ещё мама говорила? Как себя чувствует? – оживилась Марина.

– Весь разговор – только вокруг Аллы Евгеньевны. Не хочет она возвращаться к жизни. Это понятно. Было бы странно, если бы хотела… Мама твоя бывает у неё два раза в день, но та отказывается заниматься восстановлением речи, не хочет ничего делать для своего выздоровления, ни на кого не реагирует. То три дня пищу не принимает, то плачет. К ней на дом приходит методист заниматься специальной гимнастикой, она и его игнорирует. В общем, всё в таком духе. А врачи говорят: после инсульта эти вещи запускать нельзя. Думаю, лучше бы она сразу умерла, чем так мучиться. Ну, не закопается же она теперь живьём.

– Это точно, ад ей уже не страшен. Больше, чем она себя наказала, её уже никто не накажет. А я всегда буду с этими воспоминаниями жить. Два месяца прошло, но тот вечер каждый день вспоминаю.

Алла Евгеньевна весь вечер на головную боль жаловалась и какие-то шипучие таблетки себе в минералку бросала, типа аспирина, потом в последний раз перед десертом всем снова налили шампанское и она опять что то сыпанула в бокал. Свет выключили и она так свой бокал крутила, крутила, пока кто то тост говорил, а потом передвинула и наши бокалы сравнялись, я же левша и мой бокал стоял слева, рядом с её. И когда она встала с ответным словом уже взяла мой, вместо своего. Но не пригубила даже, а поставила уже с другой стороны. Я подумала, что она уставшая, сделала это рассеянно, машинально, не отдавая себе отчёта. А после этого выключили свет, чтобы ввезти торт со свечами. Тут неожиданно появился Слава и взял шампанское. У меня до сих пор чувство вины. Он спросил: «Можно?» Скажи я: «Нет» – и он остался бы жить…

– Ну да. Он бы остался. А ты?

– Не знаю. Я не хотела больше пить. Я ждала чай с тортом. Знаю только, что я бесхарактерная и возможно, Алла настояла бы, чтобы я выпила за неё. Она всегда всё доводила до конца.

– Ты – бесхарактерная? Неправда. Характер есть у всех. Только у тебя – очень добрый, как у мамы. И это, видимо, навсегда. Если даже такая ситуация тебя не изменила, не сделала жестокой, значит, ты никогда уже не изменишься. Да и мама твоя заботится об этой фурии из ада, тратит на неё силы душевные и физические и не вспоминает, что она тебя к смерти приговорила. Вот ведь что интересно!

– Я думаю вспоминает, только не говорит об этом. Просто теперь видит перед собой несчастного, беспомощного человека и жалеет. У неё, как она говорит, хорошо развита обратная связь. Эмпатия. Ещё хочет, чтобы Алла Евгеньевна дала показания и с меня сняли подозрения. А для этого надо, чтобы она начала и, главное, захотела говорить. И не просто говорить, а рассказать правду.

Девушки помолчали.

– Даша, я давно хотела спросить: ты не знаешь, кто такая Ильзе Кох? Почему коллеги называли так за спиной Аллу Евгеньевну?

Даша посмотрела на подругу удивлённо:

– Ого! Ты слышала, что её так называли, и никогда не интересовалась, чьё это имя?

– Ну да, всё как-то не придавала значения. Сейчас почему-то вспомнила.

– Кличка у твоей сверхкрови ей в самый раз! Это имя – синоним нацистской жестокости. Ильзе Кох была женой и соратницей Карла Коха – коменданта концлагеря. Они жили на территории концлагеря Бухенвальд. Здесь-то и проявился её садистский характер. Желание властвовать над людьми, и особенно над мужчинами, переросло в патологическое стремление делать с ними всё, что захочется. Она любила выйти на территорию концлагеря и натравить овчарку на беременную или на слабого заключённого, отхлестать бичом, конец которого оснащён был кусочком бритвы, вставить пальцы бедолаги в тиски и заклеймить врага рейха калёным железом. Узники лагеря боялись не столько коменданта, сколько его жену, называя её «бухенвальдской сучкой». Она отличалась большим темпераментом, и вновь прибывших мужчин, ещё свежих и не изморённых голодом и непосильным трудом она затаскивала в первое попавшееся подходящее место и, если мужчина не мог удовлетворить её похоть, велела кастрировать. Не знаю, насколько это достоверно, но вот что чудовищно – эта «рукодельница» научилась шить перчатки и сумочки, которым страстно завидовали жёны офицеров. Изделия отличались невероятно мягкой и нежной кожей. Её квартиру украшали скатерти и абажуры, на просвет были хорошо видны рисунки – татуировки. Ильзе отмечала, что особенно хороши поделки из кожи русских и цыган, и делилась своим опытом с жёнами комендантов других лагерей. Благодаря этой дамочке многие узники предпочитали газовую камеру, избежав, таким образом, страшных мук. Примечательно, что её муженька свои же приговорили в сорок пятом к расстрелу за расхищение казённого имущества и убийство пастора – свидетеля его преступлений. Ильзу судили дважды. Первый раз – американцы, но вскоре выпустили, якобы за недостатком состава преступлений! Весь мир был в шоке. А немцы снова осудили – пожизненно. Благополучно прожив лет двадцать в тюрьме, «рукодельница» сплела удавку из простыни и свела счёты с жизнью. Так что, подруга моя, если бы ты интересовалась историей, то, вполне возможно, прежде чем выйти замуж, хорошенько бы подумала о перспективе родственной связи с дамой, заслужившей у коллег такую кличку!