Кэтрин Куксон - Навстречу любви

— Послушайте, доктор, я прекрасно себя чувствую. Давайте-ка выписывайте меня на работу.

— Не раньше следующей недели, Энни. Ты не в состоянии сейчас ни тереть, ни скрести.

— Доктор, сейчас это делается совсем не так. Вы отстали от времени. Я просто использую полотер.

— Хорошо, хорошо. Но ты должна вставать в половине шестого, не так ли? А утренний туман вряд ли полезен для твоих легких.

— Доктор… — Простоватое, добродушное лицо Энни Мулен скривилось. Она медленно подняла глаза на врача, сидевшего за широким столом из красного дерева, и продолжила бесстрастным голосом: — Я не выдержу еще одну неделю в этом доме. Хозяйка хочет, чтобы я ушла. Это ясно как божий день. Мне, конечно, прямо никто ничего не говорит, но она все время упоминает о вас, о клинике, об операциях… Ну, вы знаете, как это бывает… С утра до вечера только и делает, что мучает меня. Доктор, будьте добреньким, выпишите меня. И пусть меня разрежут, когда придет время. Только, надеюсь, это будет быстро. — Наклонившись над столом, Энни прошептала: — Помните, вы мне обещали, что это будет не больно. Я могу вам верить?

— Да, Энни, конечно, — тихо ответил он. — Не волнуйся об этом. Обещаю тебе.

Пожилая женщина кивнула, и ее лицо снова приобрело довольное выражение.

— Что ж, для меня достаточно вашего слова.

Она смотрела, как доктор выписывает медицинское свидетельство. Затем он встал и протянул Энни бумагу. Женщина молча застегнула пальто, небрежно сунула выписку в карман и направилась к двери.

Доктору хотелось окликнуть женщину и как-то приободрить ее, но вместо этого он неловко пробормотал:

— Спокойной ночи, Энни.

Затем задумчиво потер подбородок и нажал кнопку звонка. На этот раз в кабинет вошел мужчина.

Врач пробежал глазами карточку нового пациента: Гарольд Грей, тридцать четыре года. Даты посещения врача, диагноз за последние двадцать четыре месяца. И каждый раз период лечения составлял от двух до четырех недель.

— Как вы себя сейчас чувствуете?

— О, вы знаете, доктор, совсем плохо.

— А спина? С тех пор, как вы начали принимать новые таблетки.

— Ну… я бы сказал, немного получше, доктор, но…

— Отлично. Похоже, все получится. Теперь вы сможете выйти на работу.

— Но, доктор…

— Я продлил вам больничный еще на неделю. — Доктор быстро заполнил бланк и протянул Грею.

Тот поднялся с места, лицо его было напряжено.

— Я уверен, что все повторится снова.

— Возможно. Но когда это случилось впервые и вам сделали рентген, я ничего не обнаружил. И в последний раз на снимках даже придраться было не к чему. Не беспокойтесь, все хорошо. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, доктор.

Прощальные слова в устах мистера Грея сильно походили на угрозу. Выходя из кабинета, он хлопнул дверью.

Оставшись один, доктор собрал со стола все карточки пациентов и задумался. Это истории болезни разных людей. Старой Энни, медленно умиравшей от рака желудка. Женщина собиралась работать до тех пор, пока не упадет замертво, выполняя свои обязанности в каком-то богатом доме. Так сказать на боевом посту. И они оба знали, что для нее это лучший выход. Затем мистер Грей. Хочется просто плеваться при одном упоминании имени этого симулянта.

Доктор встал, миновал приемную, коридор и через минуту уже открывал дверь с табличкой «Справки», где за столом сидела женщина средних лет.

— Еще есть что-нибудь? — поинтересовался доктор.

— Нет, после звонка миссис Рэтклиф ничего.

— Уверен, что с ней лучше подождать до утра… Весьма нервная особа.

— Нам не следует забывать, доктор, что нервные особы очень хорошо оплачивают ваши услуги. Их не так уж и много, а поэтому мы должны лелеять таких пациентов.

Мужчина улыбнулся, склонил голову набок и весело сказал:

— У тебя избирательная память, Элси. Она когда-нибудь сыграет с тобой злую шутку. Почему ты запоминаешь только то, что неправильно и что вообще не имеет смысла помнить?

На лице медсестры появилась лукавая улыбка.

— Если я не могу запомнить все, что вы мне говорите, уже целых пятнадцать лет, то вряд ли это у меня вообще когда-либо получится.

— Пятнадцать лет? — Он выпрямился. — Неужели прошло целых пятнадцать лет, Элси, с тех пор, как ты поступила ко мне работать? Стоит задуматься. Не так ли?

— На вашем месте я бы сейчас не стала предаваться воспоминаниям. Вы ничего не ели с часа дня. И прежде чем отправиться к миссис Рэтклиф, вам не мешало бы перекусить. Затем вас ждет миссис Оджибли. А уж, как известно, она может продержать вас до следующего утра.

— Как скажешь, Элси, как скажешь, — проговорил доктор. — Все, тебе пора домой. Иди, дела подождут до завтра. Если бы ты так же хорошо управлялась со своей жизнью, как проделываешь это с моей, ты бы не была такой худющей.

Элси Райен посмотрела на доктора и сдержанно улыбнулась.

— Спокойной ночи, — попрощалась она.

— Спокойной ночи, Элси.

Доктор прошел через приемную и спустился по лестнице во внутренний дворик. Здесь он немного постоял и полюбовался картиной темного ночного неба, усыпанного крупными звездами. Обледеневшая черепица на крышах соседних домов тускло поблескивала в неверном свете. Круглый диск луны венчал дышащий покоем зимний пейзаж. Глубоко вдохнув морозный воздух, он медленно побрел по гранитной дорожке к воротам. Снова остановился.

Площадь перед клиникой выглядела непривычно пустынной. Обычно в это время по ней сновали люди, раздавались крики и смех студентов, выбегавших из Технического колледжа. Его взгляд скользнул направо. Там темной массой возвышался крупный завод-холодильник. Забавно, как быстро все меняется. Персон начал с маленькой мясной лавки в Сливном переулке — одно название без труда объяснит вам, какого качества было это мясо. А теперь! Он стал владельцем самого большого предприятия по производству замороженных мясопродуктов. Говорят, он миллионер. Миллионер, который не может написать собственного имени. Долгое время старый Персон был пациентом отца доктора, а затем не раз прибегал к услугам и самого доктора. Но однажды миссис Персон решила, что ее неграмотному и любящему крепкие выражения мужу необходим более мягкий климат, и они переехали на юг. Доктор бросил взгляд чуть дальше. Рядом с заводом располагались здания Армии спасения, примыкавшие к его собственному дому. Там тоже все спокойно и тихо. Никаких молитвенных песнопений. Его губы сложились в мягкую улыбку. Какая разница, как обращаться к Богу, если у тебя есть горячее желание воззвать к Нему и надежда, что тебя услышат.

Взгляд его упал на Ромфилд-Хаус, где он жил. Это строение состояло из трех отдельных зданий, объединенных в одно целое всевозможными архитектурными ухищрениями. Постройку Ромфилд-Хаус начинал его дед, преуспевший в торговле скобяными товарами и купивший четырехкомнатный дом в георгианском стиле на Ромфилд-сквер. Это сооружение находилось на самой границе городка Фелбурн и Сливного переулка. Амбициозный хозяин этого самого особняка вознамерился сделать из своего единственного сына Хью образованного человека. Когда Хью Хиггинс получил диплом врача, отец приобрел для него помещение в лучшей части Фелбурна. А вскоре купил и еще два дома, примыкавших к его собственному. Сын же объединил все три части в некое единое целое и перенес свою практику в одно из зданий. Затем доктор Хиггинс сделал для своего сына то же самое, что для него сделал его отец: выбрав для Пола стезю врача и оплатив обучение, дал ему возможность работать рядом с собой в этом же самом здании. Вместе с любовью к профессии доктор привил своему сыну и любовь к этому дому.

Именно так выглядела площадь. Технический колледж с одной стороны, завод — с другой, затем здания Армии спасения, церковь и между ними — дом доктора Пола Хью Хиггинса. Этот район Ромфилд-сквер являлся частью Фелбурна, что вплотную прилегал к Сливному переулку, с которого начиналась беднейшая часть города — трущобы. По мнению многих, не самое подходящее место для врачебной практики. Но Полу здесь нравилось. Он чувствовал себя единым целым с окружающей обстановкой, грубой и даже мрачной, с местными обитателями муниципальных квартир, не обладающими изысканными манерами, простодушными, хитрыми, честными, плохими и хорошими. Ощущение единения с проживающей здесь публикой проистекало из того, что он видел в себе сходные черты.

Глубоко вздохнув, он посмотрел на луну, осторожно пробиравшуюся между труб Технического колледжа, вернулся в дом и прошел на жилую половину.

Его жена сидела в гостиной на диване перед камином. Она даже не обернулась, когда услышала его шаги; он, тоже не взглянув на нее, направился сразу к огню. Они так давно жили, — каждый своей жизнью, — что уже привыкли не замечать друг друга. Постоянное притворство стало нормой поведения. Оба понимали это и испытывали все время дискомфорт и раздражение.

Он облокотился о край камина. Того самого мраморного камина, который она собиралась разобрать и выбросить вон. Он все же сумел настоять на своем и спас этого обитателя особняка, как спас многие другие старинные вещи и предметы интерьера, без которых дом выглядел бы голым и безликим. Простояв минуту перед огнем и безнадежно пытаясь подавить раздражение, он поднял глаза на портрет отца, висевший над каминной доской, и бесстрастным голосом произнес:

— Мы будем ужинать?

— Ужин ждет тебя на плите, — ответила она с плохо скрываемым недовольством.

Продолжая смотреть на портрет, он снова спросил:

— Лорна ела?

— Разумеется. Ребенок не может ждать до семи часов.

Он не поинтересовался, ужинала ли она. Зная, что муж ненавидит сидеть за столом в одиночестве, она нарочно уже наверняка поела.