Протянув руку к дверному звонку, Катя тут же ее пугливо отдернула. Отчего-то вдруг страшно стало. Сердце заколотилось так сильно, что пришлось привалиться спиной к стене, постоять немного, прикрыв глаза. Потом что-то вроде возмущения ворохнулось в груди – что это она, в самом деле? Воровать пришла, что ли?

Отлепившись от стены, она решительно нажала на кнопку звонка, отступила на шаг от двери, прислушалась. За дверью было тихо. Подождав, нажала еще раз. И опять – тихо. Вдруг простая догадка пришла в голову – сегодня же понедельник, черт возьми! Наверняка Анна на работе должна быть! И как это она сразу этого обстоятельства не учла? Выходит, зря приехала…

Она совсем было собралась уйти, как вдруг за дверью послышался слабый шорох, и женский голос, едва слышный, произнес с натужной хрипотцой:

– Кто там?

– Здравствуйте, это из Егорьевского детдома… Откройте, пожалуйста! Мне поговорить с вами надо!

Казалось, целая вечность прошла, пока с той стороны проворачивался ключ в дверном замке. Потом дверь открылась, и перед Катей предстала закутанная в длинный махровый халат миловидная женщина средних лет. Сразу заметно было, что она сильно простужена – нос красный, опухший, глаза тусклые, щеки бледные до синевы. А вообще вполне даже нормальная женщина. И на вид очень приятная. Темноволосая, кареглазая. Такую на улице встретишь – и вежливо улыбнуться захочется. Обманчивая внешность, выходит.

– Вы – Анна Вяткина? Я не ошиблась адресом? – на всякий случай уточнила Катя.

– Да, это я. А вы по какому вопросу? Что-то с Алешей случилось?

– Н-н-нет… – удивленно замотала головой Катя. Слишком уж Анна Вяткина спокойным тоном свои вопросы задала. Будто сынок не в детдоме сейчас находится, а во дворе неподалеку бегает.

– Действительно с Алешей ничего не случилось? – настойчиво повторила Анна свой вопрос.

– Нет. С ним все в порядке.

– А зачем вы сюда приехали? Что вам от меня нужно? Я каждый день вашей директрисе звоню, справляюсь о здоровье сына. И утром сегодня звонила. Мне сказали, с ним все в порядке. Ел хорошо, спал тоже хорошо. Что вам от меня нужно, девушка?

– Что нужно? Да я, собственно, и сама не знаю, что мне от вас нужно… Да, ваш сын здоров, он хорошо ест, он хорошо спит, но… Как бы это сказать… Я в детдоме психологом работаю, и мне бы хотелось…

За спиной с шумом отворилась соседская дверь, и обе они вздрогнули, посмотрели друг на друга растерянно.

– Проходите! – решительно отступила назад в прихожую Анна, давая ей дорогу. – Проходите быстрее! Не в дверях же разговаривать будем. Сюда проходите, на кухню. У меня в комнате не прибрано.

На кухне тоже оказалось не очень прибрано. Нет, грязной посуды и множества пустых бутылок здесь как раз и не присутствовало, но видно было, что хозяйская рука давно не добиралась до наведения кухонного блеска как такового. Чувствовалось во всем холостяцкое почти запустение. Окно давно не мыто, дверцы шкафов заплыли матовым грязным налетом, светлая занавесь на окне обвисла неловко, будто стесняясь своей несвежести. Особенно бросалась в глаза неприлично давней шершавостью сухая кофейная лужица на плите – у Кати аж руки зачесались, так захотелось ее уничтожить. Но самой хозяйке, видно, не очень этого хотелось. А может, все равно было. Запахнув халат, она уселась за стол, жестом пригласила Катю сесть напротив.

– Чего смотрите? Да, я здесь не прибираюсь давно. Руки не поднимаются. А раньше, помню, такую чистоту наводила, как на картинке… А сейчас – зачем? Сейчас – не для кого. Так о чем вы хотели со мной поговорить? Как вас зовут, кстати?

– Меня? Катя… То есть я Екатерина Валентиновна, психолог из детдома.

– Да, вы уже говорили. А хотите, Екатерина Валентиновна, я сама скажу, чего вам от меня нужно? Вернее, зачем ко мне заявились? Вам ведь страсть как посмотреть захотелось на меня, правда? Любопытство замучило – что там за баба такая, да? И правду ли говорят, что она от ребенка сознательно отказалась? Ведь так?

– Ну, в общем…

– Да так, так, я же вижу. И чтобы упредить все ваши наводящие вопросы, сразу и отвечу: да, я сама этот шаг сделала! Сознательно! И вполне смогу объяснить почему! Хо тите?

Она вдруг словно захлебнулась – махнув рукой, задышала часто и прерывисто, широко раздувая крылья носа. Тусклые простудные глаза раскрылись, полыхнули странным огнем. Нет, не огнем сумасшествия. Скорее это был злой огонь давно отчаявшегося доказать свою истину человека.

– Вот скажите… Почему именно вы, а не кто-то другой из детдома ко мне приехал? Вы не задавались себе таким вопросом? Почему именно вы?

– Но я же сказала – я психолог, и…

– Да ладно, психолог! При чем тут психолог? Я же вас как человека спрашиваю, а не как психолога. А знаете, почему вы ко мне приехали? Сказать?

– Скажите…

– А потому, что вас ко мне страшно потянуло. Других не потянуло, а вас – потянуло. А знаете почему?

– Ну, и почему?

– А потому что у вас, по всей видимости, похожая проблема в семье есть.

– У меня?! Ну, знаете ли! Меня мать в детдом никогда бы не отдала! Ей бы и в голову никогда не пришло!

– Ну да. Конечно, не пришло бы. А зря. Потому что вы маму свою не любите.

– Да с чего вы взяли? – вспыхнув до корней волос и отодвинувшись, тихо и возмущенно проговорила Катя.

– Да с того, милая, с того… По вам это сразу видно. Глаза у вас, знаете ли, особенные, пытливой виноватостью измученные. Да вы не стесняйтесь, чего вы…

– Я и не стесняюсь… Чего мне вас стесняться? Тем более это все неправда…

– Нет, милая. Наверняка я права. И нелюбви своей вы страшно стесняетесь. Потому что вам ужасно стыдно. Как это – маму не любить? А только знайте – вы в этой проблеме не одиноки. Сейчас просто времена такие. Очень жестокие. На любовь страшный дефицит пошел. Недолюбленные матерями дети вырастают и не любят своих матерей. Недавно я в Интернете наткнулась на блог таких недолюбленных, почитала, и волосы на голове дыбом встали. Ужас что пишут…

– Погодите, Анна! Не надо! Я не хочу… Я, собственно, не за этим…

– А я тоже, кстати, свою мать не любила, – будто не услышав ее отчаянного возгласа, медленно продолжила Анна, – с малолетства на нее обиды копила. Втихомолку. Потом они мясом обросли, с возрастом в ненависть превратились. А всю свою любовь я на этого идиота обрушила, на Алешиного отца. Такой залила любовью, что и сама без нее уже жить не могла… Теперь вот думаю – не его я вовсе любила, а любовь свою. Так бывает, наверное. С нами, с ущербными детьми.

– А Алешу вы что, разве не любили?

– Любила, конечно. А потом… Когда этот идиот ушел, у меня будто опору из-под ног выбили. Пустота внутри образовалась такая страшная! Смотрю на Алешку – и мужа-предателя вижу. А через пустоту перешагнуть не могу. Он на него так похож, как две капли воды! Не стало к ребенку любви, и все тут. Кончилась. Ушла вместе с мужем. А через силу… Через силу – не получалось. Ну вышло так, что теперь поделаешь! Вот я и подумала: зачем растить ненавистника?

– Господи, да что вы такое говорите… Какого ненавистника?

– А такого. Он так же стал бы обиды копить, как я на свою мать. Нет, я бы изо всех сил старалась, конечно, воспитывала, на путь истинный наставляла, образование давала… Кто спорит? Дело-то не в этом. Одного воспитания да наставления тут мало, ребенку ж любовь нужна. Настоящая. Ребенка просто стараниями не обманешь. Он отсутствие настоящей любви на энергетическом уровне чувствует.

– А вы знаете, какая она, настоящая?

– А никто не знает. Вернее, те знают, кому эта любовь, как талант, от Бога дана. Да и они тоже не знают… Вернее, не задумываются. Есть и есть, и хорошо. А другие… Другие, кому не дано, плюхаются в этом, как умеют. Кто холодной головой любит, кто страхами, кто собственной гордыней. И ведь уверены, что именно они и любят правильно! Пока потом с ненавистью собственного ребенка не столкнутся. Вот я давеча вам рассказала, как в Интернет на один молодежный сайт заглядывала…. Там как раз мой случай один мальчик описал. Его тоже мать после ухода отца невзлюбила. Нет, вы бы почитали, сколько ненависти он на родную мать выплеснул… Волосы дыбом встают! А она, бедная, наверняка и не подозревает ни о чем. Так и многие родители не подозревают… Откуда им знать? Они только свои заслуги в воспитании видят. А если ребенок плохой – так это он сам по себе плохой, а не родители.

– Так они ж не виноваты, если любить не умеют… Сами же сказали – не всем Бог такой талант посылает. Тем более они не и не знают, что любят… неправильно.

– Ну да… К сожалению, нельзя никого научить любить. И тем более – правильно любить. Нет в этой школе ни учеников, ни учителей. Замкнутый круг получается.

– А вы, значит, решили этот круг разорвать, так?

– Да. Решила. Пусть мой Алешка идет по жизни без ненависти. Ненависть к матери – страшная штука. Она из человека урода делает.

– Не знаю, Анна, не знаю… А относительно меня вы правы – я тоже свою маму не люблю. Значит, я тоже – урод? А с другой стороны, я как представлю себе… Если бы мама нас с Милкой, с сестрой моей, решила бы вдруг в детдом отдать из благородных побуждений, чтобы от уродства спасти… Не знаю, Анна. Дико звучит, по-моему. Пусть уж лучше неправильная родительская любовь, чем…

– Да ладно. Мне все равно, думайте про меня что хотите. Не хочу себе ненавистника под боком растить. Нет, я все для Алеши в материальном плане потом сделаю конечно же. И образование дам, и квартиру куплю. А сейчас… Сейчас для него же лучше будет…

– Нет, не лучше, Анна. Ему очень плохо без вас. Любой самый хороший детдом все равно хуже самой плохой матери.

– Ничего, привыкнет. Другие же привыкают.

– Но он вам не простит!

– Да пусть! Озлобленность непрощения лучше, чем с годами скопленная ненависть! Злоба – это совсем и неплохо, кстати. Она часто человека вперед движет. Озлобленные, например, карьеру хорошую делают. Я знаю. Сама видела.