— Что случилось? — спросил Джованни и прикрыл дверь в гостиную.

— Ах, Джованни, честно говоря, я и не думала, что наступит день, когда я приду к тебе за помощью! Но больше мне не к кому обратиться, одна надежда на тебя. Речь идет об Онофрио.

Как часто, еще мальчиком, он представлял себе подобную сцену, как мечтал отомстить за причиненные ему обиды! Но сейчас, глядя на жалкую, униженную Марию Ольдани, он вспомнил другое — дядино участие в его судьбе, серебряные монеты, с которых начиналось его сегодняшнее благополучие.

— Успокойтесь, тетя, и расскажите все по порядку, — мягко попросил Джованни.

Тетя рассказывала старую как мир историю о непутевом сыне, промотавшем в короткий срок приданое жены и отцовское состояние, а Джованни вспомнил свадебное извещение, к которому он так старательно подбирал красивый шрифт и украшение из цветов и за которое удостоился первой похвалы от синьора Мотта.

— Если ты нам не поможешь, — закончила свой рассказ тетя Мария, — дяде придется продать магазин — это последнее, что у нас осталось.

Когда-то он сказал дяде: «В долгу я не останусь». Настало время держать слово.

— Пусть дядя не беспокоится, — с улыбкой сказал Джованни. — Передайте ему визитную карточку моего адвоката, он все уладит.

Он уплатил из своего кармана все долги двоюродного брата, до последнего чентезимо, и даже когда дядины дела поправились, он и слышать не хотел об этих деньгах.

— Да благословит тебя бог, — сказал ему дядя Этторе, когда все неприятности остались позади. — Ты заслуживаешь счастья.

Казалось, господь и правда благословил его: через семь месяцев после свадьбы Веральда родила прекрасную девочку, ее назвали Марией Карлоттой. Семья переехала в недавно купленный особняк на улице Сербеллони. Джованни чувствовал себя счастливым, у него было все, чего только можно желать, — очаровательная жена, прелестная маленькая дочка, богатство. Но когда Марии Карлотте исполнилось три года, она заболела полиомиелитом. Через два месяца малышка умерла.

Потом у них родилось еще двое детей, Антонио и Анна, но никого из них он не любил такой щемящей любовью, как свою первую дочь.

Когда много лет спустя у его сына родилась девочка от второго брака, Джованни попросил назвать ее в честь его умершей дочери. Эту внучку он любил больше всех остальных своих внуков, — может быть, из-за того, что ее звали Марией Карлоттой, а может быть, она напоминала ему дочь, а значит, и Веральду.

1975

ГЛАВА 1

Все разместились за длинным дубовым столом, придавшим своей массивностью особую внушительность приемной, выдержанной в строгом стиле. С портретов, украшавших белые стены, строго смотрели солидные мужчины. Приглядевшись, можно было обнаружить в них определенное сходство с торжественно восседавшим во главе стола нотариусом Аристиде Визентини, который в эту минуту намеревался огласить перед собравшимися наследниками волю покойного.

Визентини был последним представителем семьи потомственных нотариусов, и его контора на улице Джардини уже много лет занималась делами Джованни Ровести. Ровесник единственного сына издателя, Антонио, он учился с ним вместе в знаменитом лицее Парини, с тех пор, правда, прошло сорок лет, и сейчас обоим было под шестьдесят. Но если подтянутый, следящий за собой нотариус выглядел моложе своих лет, то Антонио казался глубоким стариком. Вялый, болезненного вида, он давно потерял интерес к жизни и без борьбы сдался на волю наступающей старости. Антонио и смолоду производил впечатление меланхолика, теперь же во всем его облике чувствовалась глубокая апатия. Великий Ровести умер два дня назад, а его безвольный сын уже решил свое будущее: издательство он передаст в крепкие, надежные руки, а сам переедет в Венецию. Ни для кого не было секретом, что там, во дворце Вендрамина Калерджи, за игорным столом казино он будет предаваться последнему из доступных ему теперь пороков. Страстное когда-то желание возглавить издательство с годами ослабевало, а потом и вовсе сошло на нет. Наследство интересовало его лишь настолько, насколько позволяло без всяких усилий доживать в свое удовольствие отпущенные ему годы.

Мария Карлотта сидела между ним и Соней. В знак траура девочку нарядили в платье из черной тафты, на редкость некрасивое по сравнению с элегантным брючным костюмом ее матери. В прошлом модная манекенщица, про которую много судачили в светских салонах, Соня была настоящей красавицей. Черный с серебристым отливом лен костюма придавал ее красоте какую-то особую силу. В тридцать семь лет она выглядела удивительно молодо: стройная фигура, свежая кожа, великолепные пышные волосы без единого седого волоска. В мочках ее ушей и на длинной ухоженной шее мерцали крупные черные жемчужины. Еще со времен юности, когда она без памяти была влюблена в Джулио де Броса, не обращавшего на нее никакого внимания, Соня душилась одними и теми же, очень дорогими, но слишком резкими духами, и, возможно, эта верность духам означала и верность той давней любви.

Сидящего рядом с Соней Пьетро Ровести раздражал этот запах. Пьетро родился от первого брака Антонио, сейчас ему было уже тридцать. Глубоко привязанный к своей матери, Федерике Франчи, он питал к Соне неприязнь, граничащую с ненавистью. Напротив него сидела Анна, его тетка. От отца она унаследовала только одну черту характера — железную хватку.

Анна тоже ненавидела Соню — «Выскочка, — говорила она, — втерлась в семью без зазрения совести!» — хотя справедливости ради надо сказать, что и остальных она не жаловала своей любовью, называя за глаза исключительно оскорбительными прозвищами. Соня была у нее шлюхой, Мария Карлотта — безродной дворняжкой, потому что родилась, когда Антонио еще не был разведен с Федерикой; самого Антонио она звала Эйнштейном, а его сына от первого брака — профессором, причем надо было слышать, с каким презрением она произносила это слово. Даже ее собственный муж Франко Фальконери не избежал общей участи: из инженеров был разжалован женой в прорабы. Анна с годами успела забыть, с какой энергией в свое время добивалась взаимности одного из самых красивых и блестящих молодых людей Милана. В конце концов он уступил ее натиску, решив, что не так уж плохо жить в свое удовольствие, купаясь в лучах славы могущественного Ровести.

Лишь двоих из семьи она помиловала, это были ее собственные дети, Патриция и Джованни. Задавленные диктатом матери, они ничего не добились в жизни: Джованни безуспешно пытался стать менеджером, Патриция вообще ничем не занималась.

Наследники за дубовым столом молча ждали, когда нотариус приступит наконец к чтению завещания.

— «Настоящим завещанием, — отчетливо произнося слова, начал читать Визентини, — назначаю свое имущество следующим образом: издательство переходит к моим детям, Антонио и Анне, в равных долях, так же как и особняк на улице Сербеллони в Милане…»

Присутствующие рассеянно слушали пункты завещания: они давно знали, кто и что получит после смерти Джованни Ровести. Охотничье поместье отходило внуку Джованни, вилла в Стрезе — его младшей сестре Патриции, яхту «Каприччо» и виллу в Порто-Ротондо получал Пьетро, а венецианский дом издательства становился собственностью Сони и Антонио. Своей любимице Марии Карлотте Ровести завещал самое дорогое, что у него было, — старика Римлянина. Все расценили это как причуду выжившего из ума деда, — какую ценность может представлять собой устаревший печатный станок?

Под монотонный голос нотариуса Соня мечтала о богатых великосветских приемах, которые она теперь будет устраивать в своей любимой Венеции; Анна продумывала план, как бы выжить из старинного дома на улице Сербеллони семейку брата; Пьетро видел себя на борту красавицы яхты в окружении полезных для него людей. Антонио же, слушая отцовские распоряжения, лишь удивлялся: откуда у старика за неделю до смерти взялись силы исписать столько страниц?

— «Все драгоценности моей жены Веральды, — читал между тем нотариус, — за исключением гарнитура из бирюзы и бриллиантов, должны быть поделены уважаемым ювелиром Роберто Кортезини на две равноценные части и переданы во владение моей дочери Анне и моей невестке Соне. Вышеупомянутый гарнитур, а также восьмая часть ценных бумаг, хранящихся в Банко ди Кредито, переходят к моей бывшей невестке и матери Пьетро Федерике Франчи».

Пьетро вспомнился вдруг последний семейный сбор. Была пасхальная суббота. Обед уже закончился, официанты подали кулич и разливали шампанское. Старик поднял бокал.

— Я хочу выпить за стадо козлов, — сказал он с какой-то злорадной улыбкой и, видя, что все смотрят на него с недоумением, разъяснил: — За вас, присутствующие мужчины!

В столовой воцарилась гробовая тишина, официанты деликатно вышли.

— Мне недолго осталось, — продолжал дед, — поэтому скажу вам откровенно: вы с вашими дурацкими амбициями готовы развалить то, что я строил всю жизнь. Но сколько бы вы ни суетились, вам это не удастся, даю слово. — И, спокойно встретив взглядом поток злобы, устремленный на него из каждой пары глаз, он поднес к губам бокал.

Неожиданно он побледнел и закашлялся. Все подумали, что это конец, однако старик дотянул до середины августа. Но теперь, слава богу, руки у них развязаны. Они полностью перестроят работу издательства и выведут его в лидеры европейского рынка.

— «…девятого августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года». Дальше следует подпись: Джованни Ровести, — закончил нотариус и смолк.

Все, кроме Марии Карлотты, которая успела за это время составить из лежащих на столе скрепок длинную цепь, насторожились: в завещании не было ни слова о тысячах миллиардов, которые должны были лежать в Швейцарии, в одном из банков Лугано.

— А миллиарды? — первой задала волновавший всех вопрос Анна. Она вскочила с места и обвела глазами сидящих, как бы стремясь удостовериться, понимают ли они серьезность происходящего.