— Не знаю, — голос по-прежнему тусклый, — не спится чего-то. Хотела с собакой сходить, но боялась тебя разбудить, у меня вся одежда в спальне.

А почему никто не поинтересовался его мнением? Может, он и не возражал бы, чтобы его разбудила некая особь женского рода! Непонятно почему, вроде бы и некстати — но настроение у Теда было самое легкомысленное, если не сказать хуже.

— М-м? — как всегда, тихонько, на ухо... и волосы так вкусно пахнут...

Все его гордые планы были разрушены одной короткой фразой:

— Не надо, не сейчас... — еще и поморщилась, словно к ней на колени лезет пес с испачканными лапами.

А почему, собственно, не сейчас? На взгляд Теда, именно сейчас было самое время! Но сказать что-либо на эту тему он не успел.

— Ты не возражаешь, если я дам твой телефон Ренфро? — спросила Рене, вставая. — А то у него может возникнуть что-нибудь срочное.

Он вздохнул, кивнул — а что еще остается делать? — и отправился в ванну. Говорят, в подобной ситуации неплохо помогает холодный душ...

Вернувшись, Тед обнаружил, что Рене сидит рядом с телефоном, глядя перед собой. Лишь, когда он подошел сзади и положил ей руки на плечи, подняла на него глаза.

— Я должна сказать родственникам сама, не хочу, чтобы они узнали, — Рене сглотнула, — из газет.


Утренние газеты пестрели заголовками вроде «Неожиданная развязка дела о разводе».

Минимум информации, зато максимум домыслов — надо же чем-то подогреть интерес читателей! Суть сводилась к одному: Виктор Торрини подозревается в двоеженстве. А домыслы... Репортеры еще не пронюхали, кто именно настоящая жена Виктора, а потому выдвигали самые разные предположения, называли даже имена каких-то актрис и манекенщиц. То, что Мария — простая деревенская девушка, с грехом пополам окончившая шесть классов, никому и в голову не приходило.

Тед не собирался предоставлять им недостающие сведения, он хотел лишь одного — уберечь от их назойливого внимания Рене...


На первый взгляд, она выглядела вполне нормально: элегантная, деловитая, с отработанной светской полуулыбкой. Ответила на вопросы полицейского — весьма корректные и носившие скорее формальный характер; немного побеседовала с мэтром, выслушала сообщение о том, что признание ее брака недействительным не займет много времени, одобрила заявление для прессы и любезно распрощалась.

Пожалуй, никто, кроме Теда, и не заметил бы чуть сдвинутые брови, все тот же тусклый голос — и взгляд, сосредоточенный на чем-то, видимом только ей.


За то время, пока они были в конторе, кто-то, похоже, успел известить газетчиков, где именно находится вновь ставшая «объектом сенсации» мадемуазель Перро.

Свора репортеров, столпившихся у входа, заставила ее отшатнуться и беспомощно взглянуть на Теда. Но в следующую секунду она уже взяла себя в руки и, когда он шагнул вперед, расчищая дорогу, все с той же светской маской на лице невозмутимо прошествовала к машине, не отвечая на выкрикиваемые вопросы и вздрагивая от бьющих прямо в глаза вспышек. Встать у нее на пути никто не осмелился.

Дома она молча переоделась и легла на диван, уткнувшись лицом в обивку и подтянув колени к животу. На приглашение пообедать помотала головой.

— Спасибо, мне чего-то не хочется...

Побродив по квартире, Тед в конце концов обосновался на кухне и от нечего делать приготовил спагетти в соусе — запах такой, что и мертвого разбудит! Авось учует и придет... Но есть пришлось в одиночестве.

Весь день в доме царило скорбное молчание, прерываемое лишь хлюпаньем собачьего языка — после изрядной порции спагетти пес каждые полчаса бегал пить — и вздохами, доносившимися с дивана. К вечеру Тед не выдержал — присел на корточки, подсунул под Рене руку, обхватывая и притягивая к себе, и шепнул:

— Солнышко... ну хоть бы ты у меня поплакала, что ли! — лишь потом сообразив, что она лежит на правом боку и не слышит.

Повернувшись, она обняла его за шею и положила голову на плечо. Ноги быстро затекли от неудобной позы, но он сидел неподвижно, боясь сдвинуться с места и спугнуть ее.

— Расскажи мне все, — голос был тихим, еле слышным. — Я должна знать...

— Зачем?

— Расскажи, пожалуйста...

Тед колебался лишь пару секунд.

— Подвинься! — растянулся рядом с ней, делая вид, что еле помещается и вот-вот скатится с дивана. Рене тут же (как и было задумано) обхватила его обеими руками, придерживая и прижимая к себе.

Все так просто... а он уже несколько часов не знал, как подойти и что сказать, чтобы она не лежала одна, уткнувшись носом в стенку. А на самом деле нужно было просто подойти...

Губы сами потянулись, чтобы дотронуться до виска, где знакомо билась тоненькая жилка, пробежать по щеке... Тед понимал, что не стоит этого сейчас делать — но удержаться просто не смог.

— Ну, что же тебе рассказать? — Он знал, чего она от него ждет, только вот говорить на эту тему значило снова сделать ей больно. — Ладно... Его настоящее имя — Витторио Спинелли, и он родился на Асинаре — это такой островок к северу от Сардинии. Место глухое, нищее. Виктором Торрини он стал с двенадцати лет, когда переехал к троюродной бабушке в Турин. Его отец попал в тюрьму за убийство, и мать не захотела, чтобы мальчик рос с клеймом сына убийцы. Ну вот... эта троюродная бабушка его официально усыновила. Кстати, та старуха, которая в доме у тебя жила — это она и есть. Но на Асинаре этого никто не знал — когда он приезжал к матери, то для всех по-прежнему оставался Вито Спинелли. И когда он получал документы, то каким-то образом ухитрился получить их сразу в двух местах — на Асинаре как Вито Спинелли и в Турине как Виктор Торрини...

Тед хотел рассказывать покороче, но никак не получалось. Если выбросить что-то из рассказа — то вся картинка развалится.

— ...Я думаю, что сначала он планировал хапнуть побольше денег, через пару лет развестись с тобой и жениться на Марии. Но потом, когда узнал, что она беременна, быстро и без особой помпы женился на ней, а священнику объяснил, что не хочет устраивать никакого празднества, потому что его мать умерла всего три месяца назад и он вроде как в трауре. Сразу увез ее в Турин. О том, что Мария — его жена, там знала только его приемная мать. Окружающие считали, что она просто их дальняя родственница, вдова. Ну вот... все остальное ты знаешь.

— А Мария? Как ему удалось заставить ее считаться вдовой? Думаешь, она... с самого начала знала?

— Трудно сказать. Он мог наболтать ей все что угодно. Все, кто знаком с ней, говорят одно и тоже: милая, красивая, набожная, но... в общем-то, не слишком умная. И безумно любит Виктора.

Рене вздохнула и спросила — уже о другом:

— Как ты вообще догадался обо всем этом?

— Помнишь, когда он приходил к тебе в «Хилтон» — ты крикнула ему: «Я никогда не была твоей женой!» Он тогда испугался, здорово испугался. Не тогда, когда ты сказала, что разводишься, что увольняешь его — тогда он разозлился — а именно в этот момент. Это было как-то... неправильно. Вот тогда у меня впервые возникла мысль — даже не мысль, смутное подозрение — что он испугался потому, что ты случайно сказала правду.

— Я совсем не то имела в виду...

— Он тоже это быстро понял, но сначала испугался. Так вот — мэтр Баллу попросил меня поискать деньги, которые Виктор мог украсть, а я стал проверять вообще всю его биографию. Кстати, на имя Марии и мальчика в Италии есть несколько крупных страховок и квартира в Турине на ее имя. Наверное, если покопать, может еще что-то найтись, но не слишком много.

— Думаешь, он действительно воровал у меня деньги?

— Думаю, сравнительно немного. Да, было вначале несколько сделок, не слишком выгодных для «Солариума»; возможно, он что-то с этого и имел... скорее всего — наличными, потому что никаких следов обнаружить не удалось. Но последние года три придраться вообще не к чему...

— Ему понравилось быть хозяином, и он захотел получить все. Зачем воровать у самого себя?! — мрачно подытожила Рене.

Да, и кто бы запретил вдовцу жениться вторично... и усыновить собственного сына?! Нет, Виктор был не настолько глуп, чтобы решиться на убийство — пример отца, окончившего свою жизнь в тюрьме, был поучителен — но если все произойдет само, скажем, рак... или несчастный случай во время очередного приступа безумия?! И ведь он мог преуспеть!

Теду показалось, что Рене подумала о том же самом и вздрогнула, как в ознобе.

— Не надо, не думай об этом, — быстро сказал он. — Все уже кончилось. Газеты еще немного пошумят и найдут что-нибудь другое. А для тебя это будет уходить все дальше и дальше в прошлое... — Рука его мерно и неторопливо скользила по ее плечам, по спине — успокаивая, приручая, как зверька, готового при малейшей тревоге снова юркнуть в свою норку. — Помнишь, когда-то я спросил тебя: «Что же мы будем делать?» И ты ответила: «Жить!» Вот и давай жить...

Ее губы были сладкими и нежными — такими же, как тогда... Поцелуй длился вечность, и с каждым мгновением Тед все яснее чувствовал, что она оживает, что ее губы уже не просто откликаются, а сами тянутся к нему за лаской. Не страсть, тепло и нежность — вот то, что она готова была дать ему и хотела получить в ответ...

Звонок в дверь прозвучал, как набат — Тед даже не сразу понял, что это такое, а потом вспомнил и чертыхнулся. Принесла же нелегкая! Он, правда, сам договорился с Робером, что в девять тот придет за собакой — но черт бы его побрал с его точностью!

Войдя, старик окинул Теда коротким взглядом, и оба они смутились: Робер — как человек, который в неподходящий момент вкатился в чужую спальню; Тед же, прекрасно понимая, что выглядит несколько предосудительно: и взлохмаченные волосы, и несомненные признаки... возбуждения, которое сразу унять не всегда удается — внезапно почувствовал себя юнцом, застуканным строгим отцом за соблазнением любимой дочери. Каждому хотелось что-нибудь сказать, но слова не шли на ум. Ситуацию еще больше усугубило появление Рене с красноречивым рубчиком от подушки на щеке и припухшими губами — и то, как она мило порозовела и юркнула на кухню.