— Рене! — как всегда, ее имя заменило ему любые другие, незначащие и ненужные слова. — Рене...

«Любимая, любимая, любимая! Я не хочу, чтобы тебя снова не было...»

Легкие руки легли ему на плечи, погладили по голове, чуть взъерошив волосы — так бережно, как никто и никогда еще не дотрагивался до него.

Какая-то волна подхватила Теда и понесла, смывая и отбрасывая в сторону последние остатки здравого смысла — наверное, поэтому он внезапно сказал то, что не собирался и не должен был говорить:

— Скажи, а если бы я предложил тебе сейчас уехать – что бы ты сделала?

— Куда уехать?

Не поняла... Он знал, что она не поймет, и не стоило вообще говорить об этом — и все-таки...

— Куда-нибудь... в Канаду, например.

— Зачем?

Тед криво усмехнулся, все так же уткнувшись Рене в живот и не поворачивая головы, чтобы не встретиться с ней взглядом.

— Просто чтобы быть вместе... вдвоем. — Представил, как нелепо сейчас выглядит: взъерошенный, с тощими ногами, почти на полметра торчащими за пределы слишком короткого дивана. — Ладно. Все это глупости. Я просто так спросил — в шутку... — Повернулся и встретил щекой теплую каплю.

— Теди... — она редко называла его так. — Теди, предложи мне это — когда все кончится!

Глаза Рене были полны слез, но она не плакала — улыбалась.

— Когда что кончится?

— Когда я смогу не бояться. Когда я верну себе свое имя... и свою жизнь.

— И тогда ты бы согласилась? — он рассмеялся, чтобы она не принимала вопрос чересчур всерьез.

— Предложи!

Она по-прежнему улыбалась, но глаза были серьезными — слишком серьезными для человека, который всего лишь услышал не слишком удачную шутку.


На этот раз мэтр, несмотря на возражения Рене, потребовал беседы при закрытых дверях, тем самым подтвердив худшие подозрения Теда.

Разговор длился долго — больше двух часов. Все это время Тед просидел в приемной, глядя на какой-то нелепый куст, растущий в углу, и думая о том, что сейчас происходит в кабинете. Он примерно представлял себе, что там говорится:

«Вы сами понимаете, что эти отношения могут вас скомпрометировать... Вы должны занять подобающее вам положение и помнить о своей репутации... Ваша жизнь на какое-то время станет объектом пристального внимания прессы...»

Примерно так или в других выражениях — сути это не меняет. Близкие отношения с человеком, столь мало соответствующим статусу мадемуазель Перро, никак не вписываются в ее дальнейшую жизнь — как бы хорошо им вместе не было.

Потом она скажет ему... Или это сделает мэтр Баллу? И все, что Теду останется сделать — это облегчить ей расставание: «Ну как же, милочка, ничего другого я и не ждал!»

И жить без нее... Без ее удивленных каштановых глаз, без пушистого светлого ежика, который так забавно теребить — даже без этой чертовой собачонки! Жить, как он жил раньше...

А может, это и к лучшему? Если всего за несколько дней он так привык... прикипел к ней — то что было бы, если бы они пробыли вместе дольше? Ведь все равно рано или поздно пришлось бы расстаться.

Он сам виноват — можно же было остановиться, подумать... не тащить ее, наконец, в постель! Не упиваться этими ощущениями, достойными влюбленного мальчишки, а сохранить дистанцию, остаться друзьями — так было бы лучше для них обоих. Ведь ей тоже наверняка не по себе сейчас от мысли, что придется жить дальше — без него...



Дверь вдруг открылась, и Рене вышла в приемную. Как всегда элегантная, светски-невозмутимая — но чуть сдвинутые брови и побелевшие суставы пальцев, слишком сильно сжимавших сумочку, выдавали ее волнение — весьма очевидно для Теда, хотя, кроме него, этого, пожалуй, никто бы не заметил.

Шагнув ей навстречу, он спросил:

— Можно идти?

Вблизи Рене показалась ему расстроенной — или рассерженной? — и взъерошенной, как только что подравшийся воробей. Она молча кивнула, и они направились к выходу.

Молча спустились, молча дошли до машины...

Казалось, она до сих пор не в силах отойти от не слишком приятного разговора — сосредоточенный взгляд в никуда, безмолвно шевелящиеся губы; пару раз она даже слегка поморщилась, словно услышав что-то, что пришлось ей особенно не по душе.

Они доехали почти до самого дома, прежде чем Тед решился спросить:

— Ну что... Ты хочешь обсудить со мной то, о чем вы там говорили?

— Нет! — это прозвучало резко и отрывисто. — То есть да... — добавила она уже мягче, — но не сейчас, — и снова зашевелила губами, глядя перед собой.

Да, похоже, она решила сказать ему все сама. Что ж — спасибо и на том...

Господи, только бы она не стала предлагать ему деньги!

Лишь у самой двери он понял, что Рене снова с ним: на губах ее появилась обычная неуверенно-виноватая улыбка, глаза — любимые, до боли родные — взглянули на него сквозь вуальку.

Отперев дверь, Тед пропустил ее вперед и предложил:

— Я сбегаю принесу что-нибудь поесть? По-моему, тебе сейчас не до стряпни... — Не дожидаясь ответа, заторопился вниз — ему тоже нужно было собрать силы перед этим разговором.

Купив обед в ближайшем ресторанчике, Тед не стал торопиться — прошел вдоль канала, немного постоял, глядя через перила на темную медленную воду, и только после этого направился в сторону дома.

Когда Рене выскочила в прихожую — улыбающаяся, совсем не похожая на ту холодноватую светскую даму, которая недавно ехала в его машине, он подумал, что ошибся и все не так плохо. Обнял, подул в макушку и повел в спальню, не желая отпускать ни на мгновение: пусть побудет рядом, пока он переодевается и заодно полюбуется на уникальную пару трусов — таких она еще не видела! Трусы были испещрены занимающимися любовью в самых разных позах скелетиками — весьма актуально и с намеком, учитывая то, что они оба не отличались особой полнотой.

Малоприличные трусы вызвали у Рене лишь слабую улыбку Тед уже оделся, натянув джинсы и черную футболку, когда она внезапно сказала, словно продолжая начатый разговор:

— Он собирается запускать все документы в пятницу. И считает нужным, чтобы к этому моменту я жила в каком-нибудь, респектабельном отеле. Чтобы у прессы не было лишних вопросов.

— Вот так... — То, что он и предполагал.

Теперь остается только помочь ей и сделать процедуру расставания как можно менее болезненной...

Тед отошел к окну и спросил, стараясь, чтобы голос звучал легко и весело:

— Ну, и когда ты собираешься уезжать?

— Куда? — этот странный вопрос застал его врасплох.

— Ну... в отель.

И тут, даже не успев договорить, Тед понял, что сморозил что-то не то — понял по лицу Рене, в котором, казалось, вот-вот не останется ни кровинки.

— Но... я думала, мы — мы вместе переедем — нет? Я надеялась, что ты согласишься... — голос ее звучал все тише, пока не замер, как у лишившегося питания магнитофона.

— А я, то тебе там зачем? — усмехнулся он.

Зачем? Да он что, не понимает?! Захотелось закричать, объяснить... а что объяснять? Ведь он всегда все сам понимал — даже то, о чем она не говорила!

Тед продолжал — все с той же странной жесткой усмешкой:

— Ну я же сделал то, что ты просила: спрятал тебя, свел с адвокатом... и нашел собаку даже...

И внутри стало холодно и пусто: это и правда все, о чем она его просила. Он и так сделал для нее слишком много и не обязан возиться больше с ее проблемами... и с ней — неумелой, некрасивой... никакой...

Ему часто приходилось видеть испуг в глазах Рене — но такого выражения он не видел никогда. Как у бездомного котенка, которого взяли с улицы, накормили, погладили, и когда он, поверив, что все плохое позади, разыгрался, выгибая спинку и толкая лапкой бумажный шарик — вдруг выкидывают из теплого дома обратно на улицу. Ужас, непонимание — ведь только что все было хорошо?! — и покорность, потому что цепляться коготками за диван уже бесполезно...

— Я тебя чем-то обидела? — Рене чувствовала, что ее голос звучит противно-тоненько и жалобно.

 Если Тед больше не хочет быть с ней... конечно, он просто из жалости делал вид, что она ему нравится, а теперь рад, наверное, до смерти, что может наконец избавиться от нее. И надо сохранять достоинство... и ни в коем случае не плакать...

Она беспомощно повторила:

— Я тебя обидела, да?

— Нет... нет-нет, ты меня ничем не обидела... но я тебе вроде как не нужен больше! — попытался объяснить Тед, глядя на испуганные глаза и поникшие плечи и чувствуя себя почти палачом. — И... ну я же не дурак, догадываюсь, почему мэтр Баллу меня сегодня выставил. Он наверняка тебе что-нибудь обо мне говорил: что я тебя могу скомпрометировать... или еще что-то в этом роде...

— Да, говорил! Ну и что?! — Рене неожиданно выпрямилась, и из голоса ее исчезли слезы — он стал жестким и упрямым. — Он не вправе мной командовать в таких вещах! Мы с ним поговорили, и он это понял! — Добавила, уже тише и жалобней: — Только если ты сам не хочешь... я так и боялась, что ты не согласишься...

— Рене...

Не было сил больше смотреть ей в глаза — наверное, именно потому Тед шагнул вперед. Обнял, прижал к себе и спросил, силясь улыбнуться:

— Ну зачем я тебе? От меня одни неприятности...

«Ты у меня в душе, в сердце — везде. Я соглашусь на все, как угодно, где угодно — только с тобой. Даже если потом я не смогу жить без тебя...»

И, поняв этот вопрос как отмену приговора, Рене заплакала — так неожиданно, что он даже испугался; замотала головой, вжимаясь лицом в сразу промокшую футболку, худенькие руки обхватили его спину. Сквозь звуки, похожие на беспомощный скулеж побитой собачонки, прорывалось нечто вроде: «Ты!.. Я!..»