Кэтрин Коултер - Наследник

МАГДАЛЕНА Эвишем-Эбби, Бери-Сент-Эдмундс, Англия, 1790 год

Лежа в полузабытьи, Магдалена ждала, когда опиум наконец заглушит жестокую ноющую боль во всем теле. В тусклом свете пасмурного зимнего дня она с трудом различала высокие своды потолка и темные, обшитые дубом стены комнаты.

«Скоро боль отпустит меня, скоро я избавлюсь от ее острых когтей, терзающих мои тело и душу. Только бы действия опиума хватило до моего конца. Господи, ну почему доктор так долго медлил, почему не дал мне его раньше? Я знаю, он хотел, чтобы я боролась. Он никак не мог поверить, что я не хочу бороться, не хочу жить — ничего не хочу».

Где он сейчас — по-прежнему с ней рядом? Она не знала, да ее это и не заботило. Казалось, он целую вечность провел у ее постели. Она слышала его мягкий голос, тихие, успокаивающие слова. Он старался облегчить ее страдания, но опиум дал только после того, как она крикнула из последних сил, чтобы он оставил ее в покое и дал спокойно умереть. И теперь, после того как она приняла опиум, боль наконец-то немного утихла.

«Моя маленькая Элсбет, бедное мое дитя! Еще вчера ты весело топала своими маленькими ножками, устремляясь навстречу моим распростертым объятиям. Девочка моя, скоро, очень скоро ты забудешь свою матушку. Если бы я только могла прижать тебя к своей груди еще раз! Но ты забудешь меня, мое место в твоем сердце займут чужие люди, и рядом с тобой будет он, а не я. Господи, если бы я могла убить его! Но нет — он будет жить, а я — я буду гнить в проклятом фамильном склепе Девериллов, всеми забытая и покинутая».

Темные миндалевидные глаза Магдалены затуманились, и тихие слезы покатились по ее нежным гладким щекам — время не успело проложить на них ложбинки морщин. Слезинки скапливались в уголках ее пухлых губ, и она слизывала языком соленую влагу. Вдруг кто-то осторожно вытер ее губы мягкой тканью. Кто это? Ах да, это доктор. Но она ничем не показала, что узнала его, — у нее уже не было сил даже на это. Она снова погрузилась в забытье. Ей так мало удалось пожить на свете, но сейчас у нее уже не осталось сил сожалеть о чем-то.

«Ну же, Магдалена, вспомни свои маленькие победы и редкие мгновения счастья. Вспомни все, что было у тебя хорошего в жизни. А почему бы и нет? Какое нелепое и жалкое зрелище ты, наверное, представляешь собой — одинокая и беспомощная! Что это, плач? Элсбет, это она. Жозетта, возьми же ее из кроватки, обними ее покрепче. Согрей любовью ее крошечное тельце. Успокой и защити ее, ибо я уже не в силах этого сделать».

Пронзительный, сердитый плач внезапно прекратился, и Магдалена успокоилась. Она снова откинулась на кружевные подушки и сосредоточила взгляд на дубовых балках потолка. Детская, где сейчас Элсбет была вместе с Жозеттой, находилась прямо над ее комнатой. Они были так близко. Еще совсем недавно, едва заслышав плач своей малютки, она легко и уверенно вмиг взлетела бы по ступенькам в верхнюю комнату.

«Нет, кажется, это было сто лет назад. Обо мне, моя малышка, тебе напомнит только могильная плита с выгравированным именем. Я стану для тебя всего лишь серым безжизненным камнем. Под его холодной тяжестью я буду спать вечным сном».

Магдалена перевела измученный взгляд на огромную картину в золотой раме, изображавшую особняк Эвишем-Эбби, которую последний граф Страффорд гордо повесил на самом видном месте — над каминной полкой. Магдалена отрешенно уставилась на полотно. Картина была написана так живо, что ей на мгновение показалось, что она снова перенеслась туда, в зеленый живописный парк, окружающий дом из красного кирпича. Там вековые липы по обеим сторонам посыпанной гравием аллеи дают прохладную тень, сквозь их густые кроны пробиваются яркие лучи солнца. Стройные ряды тисов и дубов окаймляют старый парк, и кажется, стоит ей протянуть руку, и она коснется их шелковистой молодой листвы. Магдалена так ясно помнила день, когда увидела их впервые, словно это было вчера. Ах, если бы она никогда не приезжала сюда, в этот проклятый дом, никогда не выходила замуж за этого человека, который, как предполагалось, должен был беречь и любить ее, а на самом деле ненавидел ее и презирал. Но изменить ничего уже было нельзя — она вышла замуж и переехала сюда жить, а теперь пришло время расплаты.

Магдалена смотрела на картину, не в силах отвести от нее взгляд. Типичный английский особняк: нагромождения дымовых труб и фронтонов, черепичная крыша. Сорок фронтонов — она сосчитала. Прямо за домом видны стены старого аббатства, за четыреста лет превратившегося в руины. Время безжалостно искрошило камень, и теперь некогда величественная постройка больше напоминала бесформенные груды развалин, и только кое-где остатки стен по-прежнему гордо вздымались ввысь. Как бы то ни было, неминуемо наступит день, когда и они развеются в прах.

А все потому, что король решил развестись с королевой и жениться на своей наложнице. Магдалена любила гулять среди старинных развалин. Здесь каждый камень был живым свидетелем истории и хранил память о мрачных и таинственных событиях прошлого. Поначалу было жутковато, и она боялась близко подходить к древним руинам. Что ж, теперь один из этих огромных камней перевезут на фамильное кладбище Страффордов и установят над ее могилой.

Магдалена перевела затуманенный опиумом взгляд на противоположную стену, где нашла глазами дубовую панель с причудливой резьбой. «Танец Смерти» называлась она: гротескный скелет, размахивающий затупленным мечом, приплясывает в окружении бесчисленного скопища жутких чудовищ, его отверстый беззубый рот выкрикивает какие-то слова.

«Мне так холодно. Почему никто не догадался подбросить больше дров в камин? Если бы я только могла укрыться с головой, но у меня нет сил даже пошевелиться. Еще немного — и меня охватит могильный холод, правда, тогда я уже не буду чувствовать ничего».

Магдалена снова обвела глазами комнату, на этот раз гораздо медленнее — на нее навалилась страшная усталость. Вскоре беспамятство придет ей на помощь и темнота совсем поглотит ее — из этой пропасти выхода нет. Лицо ее осветилось торжествующей улыбкой.

«И все-таки я выиграла, мой любезный супруг. Моя смерть — твое поражение». — Улыбка застыла на губах Магдалены, странная и загадочная.

В тишине вновь раздался детский плач. И в этот миг дверь спальни распахнулась.

— Доктор… Позвольте мне остаться с женой наедине!

Доктор медленно встал. Он выпрямился во весь рост, но граф Страффорд все же казался выше. Граф говорил отрывисто, тяжело и хрипло дыша. Не выпуская из своих длинных пальцев запястья графини, доктор спокойно промолвил:

— Мне очень жаль, милорд, но это невозможно.

— Черт побери, Брэнион, делайте, что вам говорят! Я хочу побыть с моей женой. У меня есть к ней несколько вопросов, и сейчас самое время получить на них ответы. Оставьте нас одних. Черт возьми, у меня есть на это право — я ее муж!

Граф шагнул к кровати, и доктор увидел, как его правильные черты исказили страх и гнев. Да, страх и гнев — странное сочетание, но это было именно так.

Доктор осторожно положил руку графини поверх одеяла. Ему хватило нескольких секунд, чтобы обуздать свои чувства — он ненавидел этого человека с тех пор, как узнал, как тот обращается со своей хрупкой и нежной женой.

— Сожалею, милорд, но ее светлость графиня больше ничего не слышит и не чувствует. Она скончалась несколько минут назад. Перед смертью страдания отпустили ее. У нее был легкий конец.

— Не может быть! О дьявол! — Граф кинулся к доктору, пытаясь его оттолкнуть.

Доктор поспешно отступил. Граф шагнул к постели жены, молча посмотрел на ее бледное застывшее лицо, потом взял ее за запястье и легонько встряхнул. Доктор Брэнион твердо положил свою ладонь на его руку:

— Графиня мертва, милорд. Мы больше ничего не сможем для нее сделать. Как я уже сказал, у нее был легкий конец.

Граф в оцепенении застыл у кровати. Так он стоял довольно долго. Наконец он отвернулся и сказал, обращаясь скорее к самому себе, чем к доктору:

— Черт, как не повезло! Не поспел вовремя. Проклятие! Дьявол бы побрал этих французов — лживые мерзавцы! Вечно норовят обвести тебя вокруг пальца, мошенники.

И, не взглянув больше на свою мертвую жену, граф резко повернулся и вышел из комнаты, громко стуча каблуками по дубовому полу.

ЭНН Эвишем-Эбби, 1792 год

Четыре человека окружили кровать, на которой среди мокрых от пота простыней лежала, скорчившись от боли, нагая женщина. Доктор давно уже бросил свой сюртук на спинку стула, расстегнул воротник свободной белой сорочки и закатал рукава. Губы его были плотно сжаты, усталые складки пролегли в уголках рта, лоб покрылся бисеринками пота. Доктор был молод, и сейчас в его руках находилась жизнь юного создания — ей едва исполнилось восемнадцать.

Акушерка и экономка с побелевшими лицами молча стояли в изголовье кровати, беспомощно опустив руки.

В комнате было так жарко, душно, что несчастная женщина, измученная болью и страданием, сбросила с себя простыни, не заботясь о том, что ее раздувшееся тело открыто взорам окружавших ее людей. Она уже не способна была ни о чем думать — даже о боли, которая то отпускала ее, то накатывалась снова, вызывая хриплые стоны и вскрики из ее пересохшего горла.

Молодая женщина только что пришла в себя и теперь лежала, тяжело дыша, в ожидании очередного приступа мучительных схваток. Она взглянула в лицо доктору, в ее огромных голубых глазах застыли страх и страдание.