— Нет, поужинаем в ресторане. Я закажу столик.

— Отлично. — Роберт был уверен, что она улыбается. — Маркус еще не вернулся?

— Сейчас иду его встречать.

— Ему и Хелен от меня приветы.

— Передам.

— Так, значит, в пятницу увидимся. До свидания.

— До свидания, Джейн.

Он положил трубку, но не встал из-за стола, дорисовывая последнюю коробочку, а дорисовав, положил карандаш, взял стакан и, глядя на рисунки, подумал, что почему-то эти коробочки напоминают ему выставленные в ряд чемоданы.


Маркус Бернстайн прошел в стеклянные двери терминала — то ли беженец, то ли уличный музыкант. Впрочем, он всегда так выглядел: мешковатое пальто, поля старомодной черной шляпы спереди загнулись кверху. Его удлиненное лицо с проступившими морщинами было бледным от усталости. В руке он нес разбухший портфель, а дорожная сумка из самолета перекочевала в багажное отделение автобуса, и когда Роберт отыскал Маркуса, тот терпеливо стоял у конвейера, ожидая ее появления.

Скромный, озабоченный человек; случайный прохожий не поверил бы, что на самом деле этот человек — непререкаемый авторитет в мире искусства и известен по обе стороны океана. Австриец по происхождению, он оставил родную Вену в 1937 году и после всех ужасов войны ворвался в мир послевоенного изобразительного искусства, словно яркое пламя. Глубокое знание живописи, проницательность и вкус привлекли к нему внимание, а поддержка, которую он оказывал молодым художникам, послужила примером для других дилеров. Но настоящая известность и популярность среди широкой публики пришла к нему в 1949 году, когда он открыл собственную галерею на Кент-стрит и выставил абстрактные работы Бена Литтона. Бен тогда был уже знаменит своими довоенными пейзажами и портретами, а после войны стал работать в новой манере. Выставка 1949 года стала и началом их творческого содружества, которое, преодолев споры и разногласия, переросло в личную дружбу. Та выставка также обозначила завершение трудного начального периода в деятельности Маркуса. От нее пошел отсчет долгого и медленного пути к успеху…

— Маркус!

Он вздрогнул, повернулся и увидел направляющегося к нему Роберта. На лице Маркуса выразилось удивление; похоже, он и правда не ждал, что его встретят.

— Привет, Роберт. Как мило с твоей стороны.

Он уже тридцать лет прожил в Англии, но все еще говорил с явным акцентом. Впрочем, Роберт его не замечал.

— Я бы приехал в аэропорт, но мы не знали точно, на какой самолет ты попадешь. Летел хорошо?

— В Эдинбурге была зима.

— А у нас тут дождь с самого утра. Смотри, вот твоя сумка, — Роберт подхватил ее с движущейся ленты. — Пойдем…

В машине, дожидаясь у светофора на Кромвель-роуд, он рассказал Маркусу о мистере Лоуэлле Чики и об «Оленях». Маркус довольно хмыкнул, судя по всему, он был уверен, что эта покупка лишь вопрос времени. Светофор сменил красный огонек на желтый, потом на зеленый, машина тронулась с места, и Роберт сказал:

— Сегодня утром прилетела из Парижа Эмма Литтон. Без единого стерлинга в кармане, так что заехала в галерею, чтобы обналичить чек. Я угостил ее ланчем, выдал двадцать фунтов и отправил на вокзал.

— Куда же она поехала?

— В Порткеррис. К Бену.

— Он сейчас там?

— Кажется, она считает, что должен быть там. Во всяком случае, надеется.

— Бедняжка, — сказал Маркус.

На это Роберт ничего не ответил, и они смолкли, каждый погрузившись в свои размышления. На Милтон-Гарденс Маркус выбрался из машины и поднялся на крыльцо, нащупывая в кармане ключ, но так и не успел его нащупать, потому что дверь открыла Хелен, и силуэт Маркуса в его мешковатом пальто и шляпе вырисовался теперь на фоне освещенного холла.

— С приездом! — радостно приветствовала она мужа и, поскольку он был намного ниже ее, наклонилась и обняла его, а Роберт, достав из багажника дорожную сумку Маркуса, подивился про себя, почему они никогда не выглядят смешно.


Казалось, что уже давно стемнело. Но когда лондонский экспресс прибыл на узловую станцию, где Эмме предстояла пересадка, она обнаружила, что вовсе и не темно. Небо светилось звездами, налетавший порывами ветер нес запах моря. Она стояла на платформе возле своего багажа, ожидая, когда отойдет экспресс, над головой у нее под неугомонным ветром жестко шуршали длинные листья пальмы.

Состав тронулся, и она увидела на противоположной платформе носильщика с тележкой, на которой лежали посылки. Заметив Эмму, он опустил ручки тележки и крикнул через путь:

— Вам помочь?

— Да, пожалуйста.

Он спрыгнул на рельсы, перешел на ее сторону, кое-как собрал в обе руки ее багаж, Эмма так же через рельсы последовала за ним, он подал ей руку, и она взобралась на другую платформу.

— Вам куда?

— В Порткеррис.

— Поедете поездом?

— Да.

Перед дальней платформой стоял поезд поменьше, он пойдет вдоль берега до Порткерриса. В вагоне Эмма была единственным пассажиром. Она заплатила носильщику, поблагодарила его и в полном изнеможении плюхнулась на сиденье. Казалось, этому дню не будет конца. Немного погодя в вагон села деревенская женщина в коричневой, похожей на горшок шляпе. Как видно, она ездила за покупками и поездка прошла успешно: ее кожаная клетчатая сумка была набита битком. Медленно тянулись минуты, и только ветер глухо стучал в закрытые окна вагона. Наконец раздался свисток локомотива, и они поехали.

За окнами вагона смутно маячили в темноте и проплывали мимо знакомые места. Эмма не могла сдержать волнение. До Порткерриса были всего лишь две маленькие остановки, но вот наконец и широкая просека, по весне усеянная примулами, за ней туннель, а по выезде из него внизу море, черное, как чернила, только что миновало время отлива, и мокрый песок казался гладким атласом. Порткеррис сиял огнями, над изогнутым берегом бухты словно повесили ожерелье, и плывущие огоньки рыбачьих лодок отсвечивали золотом в темной воде.

Поезд начал сбавлять ход. За окошком уже скользила платформа. Проплыло название «ПОРТКЕРРИС» и осталось позади. Вагон остановился напротив блестящего жестяного щита с рекламой крема для обуви — Эмма помнила этот щит с тех пор, как вообще стала что-то запоминать. Ее спутница, которая за всю поездку не произнесла ни слова, встала, открыла дверь, степенно вышла и скрылась в ночи. Эмма стояла в раскрытой двери, высматривая носильщика, но единственный железнодорожный служащий находился в другом конце поезда и неизвестно зачем объявлял: «Порткеррис! Порткеррис!» Она увидела, как он перестал переговариваться с машинистом, сдвинул кепку на затылок и упер руки в боки.

Возле рекламы сапожного крема стояла пустая тележка. Эмма сложила на нее вещи и, взяв в руку только маленький чемоданчик с самыми необходимыми вещами, пошла по платформе. В конторе начальника станции горел свет, на платформу ложились желтые пятна. На скамейке сидел какой-то человек и читал газету. Эмма, стуча подметками по каменным плитам платформы, прошла мимо, и тогда он положил газету и назвал ее имя. Эмма остановилась и медленно обернулась. Он свернул газету и встал. Под фонарем седые волосы окружали его голову словно нимбом.

— Я уж думал, ты не приедешь.

— Бен! Привет!

— Поезд опоздал или я перепутал время?

— Да нет, поезд не опоздал. Может быть, чуть задержался на разъезде. Как ты узнал, что я на нем приеду?

— Получил телеграмму от Бернстайнов. — «Роберт Морроу, — подумала Эмма. — Как это мило с его стороны». Бен бросил взгляд на ее чемоданчик. — Багаж у тебя небольшой.

— Если не считать, что вон там, на платформе, стоит нагруженная тачка.

Бен повернулся и стал всматриваться в ту сторону, куда указала Эмма.

— Ну и пусть стоит. Заберем потом. Пошли.

— Но кто-то может взять вещи, — запротестовала Эмма. — Или пойдет дождь. Надо сказать носильщику.

К этому времени носильщик кончил болтать с машинистом. Бен окликнул его, сказал о багаже.

— Поставьте его куда-нибудь, завтра мы заберем. — И дал носильщику пять шиллингов.

— Не беспокойтесь, мистер Литтон, я все сделаю, — ответил носильщик и пошел по платформе, позвякивая монетами в кармане форменной куртки.

— Ну так чего мы ждем? — спросил Бен. — Тронулись.

Ни машина, ни такси их не ждали, они отправились домой пешим ходом. Миновали череду коротких узких проулков, спускаясь по каменным ступеням, по маленьким аллеям, все вниз и вниз, пока наконец не вышли на ярко освещенное портовое шоссе.

Эмма устало шагала рядом с отцом со своим дорожным чемоданчиком в руке — вот уж не думала, что ей придется самой тащить его, — и искоса поглядывала на Бена. Она два года его не видела. Пожалуй, никто не изменился так мало, как он. Ни пополнел, ни похудел. Его волосы все такие же белоснежные, какими Эмма помнила их всю свою жизнь, не поредели. Лицо, задубленное годами работы на воздухе, под солнцем и морским ветром, было покрыто темным загаром и какими-то красивыми черточками, которые никак не подходили под прозаическое название морщин. Твердые скулы и волевой подбородок Эмма унаследовала от него, а светлые глаза, как видно, от матери; глубоко посаженные, под густыми бровями глаза Бена были такого темно-карего цвета, что при определенном освещении казались черными.

Даже его одежда, кажется, не изменилась. Просторный вельветовый пиджак, узкие брюки, потрясающей элегантности и невероятной древности замшевые ботинки — такие бы не надел ни один мужчина. Рубашка на нем была блекло-оранжевая, а вместо галстука повязан клетчатый носовой платок. Жилетов он не признавал.

Они подходили к его кабачку «Невод», и Эмма ждала, что сейчас он предложит ей зайти выпить. Пить ей не хотелось, а вот есть очень хотелось. Интересно, имеется ли в коттедже хоть какая-то еда? И куда они направляются — в коттедж или в мастерскую? Вполне возможно, что Бен живет в мастерской и предполагает, что и Эмма поселится там вместе с ним.