– С ним все будет в порядке. Но следует позаботиться, чтобы он не простудился.

Берт стащил с себя куртку и закутал в нее Уильяма. Он стоял, держа парнишку на руках.

– Ты умеешь быстро бегать? – спросил у Роджера. – Тогда беги домой и скажи матери, чтобы она согрела постель для этого «утопленника», и чтобы она приготовила ему какое-нибудь горячее питье.

Роджер убежал, за ним последовал Берт, крепко прижав к груди Уильяма. Остальные ребята рысцой бежали вслед. Но когда они прибыли домой и мать вышла им навстречу, Бетони быстро куда-то испарилась. По лестнице она взобралась наверх на сеновал.

Там она постаралась спрятаться между утрамбованными кипами сена. На сеновале было тепло и сухо, пахло летом – клевером и солнцем. Она подобрала ноги и крепко обхватила себя руками, положив подбородок на колени. Плотно вжавшись между двумя кипами сена, она чувствовала себя орешком в скорлупке и блаженствовала в тепле и темноте.

Бетони не спала, но ей, как во сне, представлялись картины весны и солнечного света. Ей казалось, что она едет куда-то, сидя на отцовских плечах. Они шли между цветущими яблонями, и белые и розовые цветы достигали высокого синего неба. Она их видела и касалась кончиками загорелых пальцев, и на них оставалась желтая пыльца.

Потом Бетони почувствовала, как она сползает с плеч отца, она уже у него на спине… И когда она сползала дальше, то увидела ужасный шрам у него на шее. Там когда-то был сильный ожог, настолько сильный, что остались рытвины глубоко под кожей. Отец всегда говорил ей, что ему уже не больно. Он даже временами вообще забывал об этом шраме. Но не Бетони. Когда она видела этот шрам, сквозь ее мозг и тело пробегала молния ужаса и сочувствия. Она никогда не забывала об этом.

Снизу ей что-то кричала Дженни. Она звала ее домой.

– Бетони-и-и. Ты на сеновале, да? Бетони! Тебя мама зовет!

Бетони не двигалась. В висках у нее стучало. Потом Дженни ушла и наступила страшная тишина.

Затем она услышала голос отца. На этот раз у нее просто вспыхнуло пламя в сердце. Бетони пошевелилась, и кипа сена покачнулась и упала на пол. Отец услышал стук и еще раз, более строгим голосом позвал ее.

– Бетони! Я знаю, что ты наверху. Сейчас же спускайся. Ты себя ведешь как жалкая трусишка!

Послышался звук и звяканье ручки ведра, затем отец начал качать воду.

– Как хочешь, – крикнул он ей. – Хочешь помирать с голоду – твое дело!

Она слышала его прихрамывающую походку, когда он шагал по булыжникам, слышала, как со стуком за ним захлопнулась дверь дома. Бетони подумала, что теперь, уж точно, его не волновало – жива она или нет. Он оставил ее одну здесь в темноте, в голоде и холоде, на съедение крысам!

Опять наступила тишина. Она продолжалась бесконечно, бесконечно… Потом вдруг задрожала лестница, и кто-то поднялся на сеновал и направился к ее укромной норке.

– Выходи, – спокойным и холодным голосом сказала ей мать. – Уже девятый час, и ты ничего не ела уже семь часов.

Бетони сдалась на милость победителя, и мать за руку привела ее домой.

– И ты еще смеешь прятаться, – сказала ей бабушка Кейт. – Увела с собой детей на реку, и из-за тебя чуть не утонул твой брат!

– Тебе не стыдно? – поинтересовался у нее прадед. – А если у Уильяма начнется лихорадка! Мне кажется, тебе стоит серьезно подумать над своим поведением, девица. Да, я так считаю!

– Она уже достаточно думала, – заметила мать.

– Как дела у Уильяма, мама? – спросила Бетони.

– Ха, могу сказать, что не так уж плохо! Он сидит в постели, а все бегают вокруг него. И твой отец тоже. Тебе не стоит волноваться из-за Уильяма. Он сейчас ходит в героях и наслаждается этим.

– Ну, успокойся, Бетони, – сказала бабушка. – Все уже закончилось. Улыбнись.

Но Бетони, хотя ей и стало легче, когда она услышала, что Уильям пострадал не очень сильно, все еще не могла прийти в себя и развеселиться. Она была виновата в том, что случилось. Она всегда была во всем виновата. Весь мир против нее. Она знала, что теперь уже никогда не будет улыбаться.

Уильяма держали в кровати три дня. Вечером он спустился вниз к ужину. У него было такое розовое, чистое, свежее лицо. Дженни сказала, что он похож на мальчишек из церковного хора. Тщательно причесанные волосы чудесного золотистого цвета блестели.

Воистину, это был его день. Каждый, кто входил в кухню, задавал ему вопросы, как он себя чувствует. И все что-нибудь дарили.

– Мама! – воскликнул Уильям, стуча ножом и вилкой по столу. – Бабушка сказала, что сегодня у нас будет торжественный ужин. Где он? Что у нас будет – пикша под соусом из петрушки?

– Успокойся, – сказала ему Бет. – Подожди, пока за стол сядет отец.

– Кто, я? – спросил Джесс. – Я уже сижу! Я просто бегом бежал, здесь так хорошо пахнет!

– Тогда я начинаю вас угощать, – сказала Кейт.

Она открыла дверцы печки и вытащила оттуда большой глиняный горшок. Он дымился и урчал, и вкусно пахло рыбой. Бет принесла его к столу и поставила посередине. Все наклонились к горшку и увидели, что там плавают тушеные угри.

Нужно было видеть лицо Уильяма. У него просто отвалилась челюсть и раскрылся рот.

– Ну что, сынок? – спокойно спросил его Джесс. – Ты и не мечтал об этом?!

– Боже! Как я хочу скорее попробовать! – воскликнул Уильям, и все кругом захохотали. – Я хочу попробовать! Скорее!

– Конечно, и тебе понравится. Еще бы! Это – пища королей!

– Ты сразу поумнеешь, – добавила бабушка, кладя себе на тарелку порцию.

Бетони поймала на себе взгляд отца. У нее внутри все задрожало. Он уже давно не смотрел на нее таким мягким и теплым взглядом. Бетони почувствовала, как ей стало легче на душе. Она решила, что впереди еще много хорошего, и, главное, она изменится: станет доброй, умной и будет вести себя хорошо. Но в этот момент Дженни открыла свой противный рот и сказала то, до чего ей не было никакого дела. Она все испортила. У Бетони напрочь испортилось настроение.

– Вы только посмотрите, – сказала противная Дженни, – Бетони улыбается. Л ведь сказала, что больше никогда не станет улыбаться!

– Я этого не говорила. Нет, не говорила! – кричала Бетони.

– Ты написала это в своем молитвеннике. Я сама это видела, Роджер тоже видел!

– Ах ты, мерзкая жаба! Ты еще подглядываешь за мной! – заорала Бетони, она перегнулась через Уильяма и ударила Дженни по лицу.

– Бетони, сию же минуту отправляйся спать! – приказал ей отец громовым голосом.

– Она еще не ужинала, – сказала Бет. – Бетони, извинись перед Дженни и поешь, как хорошая девочка.

– Я не стану извиняться и не буду ничего есть, – продолжала орать Бетони, соскочив со стула. – Я отправляюсь спать и потом умру от голода!

Она выбежала из кухни, громко хлопнув дверью, и помчалась, спотыкаясь, вверх по лестнице, без свечки, чтобы осветить себе путь. Она сорвала с себя бусы, которые отец подарил ей на день рождения, швырнула куда-то в сторону, и они приземлились на часах, висевших на стене.

– Угри! – возмущалась она, ощупью добираясь до спальни. – Ужасные, вонючие, скользкие – вот гадость!

Она достала из-под матраса свой молитвенник, вырвала оттуда страницы и, порвав их на мелкие клочки, разбросала по полу. Даже в темноте они смутно белели на полу.

– Вот так! – сказала она, резко срывая с себя одежду. – Теперь уж я точно попаду в ад.

Она залезла в постель и лежала там, напряженная и замерзшая, натянув себе на ноги ночную рубашку, как саван. Сегодня, когда она наконец заснет, это будет вечный сон. Она желала тихо умереть во сне. Ее поднимут с постели и положат в мокрую землю в маленьком гробу, изготовленном ее отцом. И потом вся земля замрет от горя.

Но хотя она заснула еще до того, как ее сестра тихонько залезла в свою постель, сон оказался не вечным.

Она проснулась, как всегда, при тусклом свете свечки среди утренней темноты. Бетони слышала звук воды, переливаемой из кувшина в тазик, и слабый вскрик Дженни, когда та собиралась с силами перед омовением холодной водой. Настало утро, и потом придет день, который ей придется выдержать.

Жизнь всегда знает, что лучше для человека, и отодвигает грусть и печаль все дальше и дальше от тебя. И если вы оглянетесь назад, то иногда даже и непонятно, из-за чего были переживания и разгорелся весь сыр-бор. Кроме того, одни события наплывают на другие, и это помогает нашим ранам затянуться. Вот и у Бетони иногда даже случались моменты радости и смеха, как было в тот день, когда ее отец закурил трубку. И постепенно все стало на свои места.

Все случилось после ужина, холодным мокрым вечером. Как всегда, прадед развернул свой стул поближе к огню и взял в руки газету. Детям разрешили посидеть подле огня, чтобы погреться, прежде чем отправляться спать. К этому времени бабушка уже чисто убрала кухню, а мать подбирала носки и чулки, которые нуждались в починке. Отец обычно сидел и разговаривал с детьми, спрашивая, как у них дела и готовы ли уроки к завтрашнему дню. Но в этот вечер он удобно устроился на стуле, достал трубку и табак и, не говоря ни слова, закурил.

Они не могли прийти в себя, лишь не сводили с него взгляда. Конечно, множество мужчин курили, но не их отец! Они даже не могли помыслить об этом. Дети заорали хором, и бабушка, которая насыпала сахар в сахарницу, резко развернулась, прижав руки к сердцу.

– Ах, вы, маленькие дьяволята, почему вы так орете?

– Не могу понять, в чем тут дело, – сказал Джесс, пуская клуб дыма в потолок. – Может, их так волнует вид моей трубки?

– Трубка? – сказал прадед, глядя на него из-под нависших бровей. – С каких это пор ты куришь трубку?

– С часа сегодняшнего дня.

– Где ты ее достал?

– Мне подарил ее Оунер Джексон, когда я был в Апхеме и забирал наш заказ с его баржи.

– Тебе нравится курить трубку? – спросил его Роджер.

– Пожалуй, да. Такая милая маленькая трубочка, и мне она нравится, как кость собаке. Трубку вырезали из березы в Си-Форест. Посмотрите, у нее на чашечке еще осталось немного коры. О, черт побери! Она опять погасла!