С семейным архивом все обстояло куда хуже. Нет, он не пропал совсем, но кто-то его «отредактировал» – исчезли некоторые документы, касавшиеся деда, его переписка, фотографии, альбомы. Тетя консультировалась с юристом, которого ей рекомендовал Ленский, но Паша предчувствовала, что некоторые вещи пропали безвозвратно. Например, все фотографии сестер. Что это было? Зачем маман так поступила? Пусть даже не лично, но это было ее решение, Паша не сомневалась.

– Мерзавка, какая мерзавка… – сто раз повторила тетя, когда обнаружила пропажу. – Готовилась к вступлению в наследство, на всякий случай концы подчищала. Нас как будто и не было, а она была.

В том-то и дело, что Паша никак не могла отделаться от этого самого «как будто не было». Конечно, тетя Геля, порой вздорная, порой трогательная и смешная, точно была, а вот мама – нет. «У нас, с нами, мы…» – Паше все время казалось, что тетя говорит во множественном числе о себе. Паша «помнила» некоторые вещи, а маму нет, не помнила. И весь этот последний месяц для нее тоже был «как будто». Паша лишь по телефону поговорила с Татьяной, и с Ленкой виделась всего два раза – встречаться почаще пока не получалось, потому что тетя Геля и ее, нет, теперь их дела занимали все время и внимание.

С тетей произошли прямо волшебные изменения. Да, она была немолода, но от ветхой прозрачной старушки не осталось и следа. И вообще, из тети просто била энергия. Паша вспомнила вдруг про чепец и кофе в постель и улыбнулась – тетя просыпалась ни свет ни заря, и в постели ее можно было увидеть лишь перед сном.

Рано утром в дверь скреблась – чтобы не разбудить «малую» – Шура. Тетя Геля возражала против этого словца, но Шура упорно гнула свою линию. Паше было смешно, тем более что, в конце концов, «малая» вытеснила из Шуриного словаря полоумную и психованную.

Где-то в районе кухни громким шепотом начинались переговоры. Звукоизоляция в квартире была отличной, но Паша не закрывала на ночь дверь своей комнаты и становилась свидетельницей примерно одного и того же диалога.

– Геля, нада што в магазине? – Это, конечно, Шура.

– Успокойся, мне есть кого попросить.

– Малую? А я на што? Малая еще бестолковая, напутает.

– Шура, – тетя говорила уже вполголоса, – не смей так отзываться о моей племяннице.

– А я не отзываюся, я и говорю, хорошая девка, толька молодая очень. И спит она. Так, Геля, што тебе нада? Я щас иду в бакалею…

Паша натягивала на ухо одеяло и пыталась подремать еще чуть-чуть. Шура ревновала «свою» Гелю к Паше, и та ее прекрасно понимала и на Шуру совершенно не сердилась. Отличная Баба-Яга, своя в доску, и на самом деле Паша с ней уже почти подружилась.

А вот с кем она так и не наладила отношения, так это с Ленским. Они с тетей вели за спиной у Паши сепаратистские переговоры. И ведь, пожалуй, Шура была абсолютно права – Паша оказалась бестолковой, если не сказать больше. Она бездарно упустила время, и теперь та чудесная остроумная фраза, которую она придумала месяц назад, уже не годилась, она как-то… подпортилась, потеряла свежесть. А сама Паша потеряла Ленского, безвозвратно.

Заговорила о нем именно тетя, которая до сих пор как будто не помнила, что этот господин был когда-то и Пашиным знакомым.

– Я видела газетку, – объявила она, когда Паша завтракала. – Ну и что ты там наобводила? И зачем тебе эти собеседования или как их там называют? Можно подумать, что речь пойдет о должности министра, а не о месте секретарши… – Да, тетя не питала ни малейшего почтения к Пашиной специальности и не собиралась этого скрывать.

– Я уверена, девочка моя, что ты достойна большего. Андрюша тоже так считает, он говорит…

Паша чуть было не подавилась глотком кофе.

– Конечно, мы это обсуждали, – несколько воинственно продолжила тетя. – Я что, не имею права беспокоиться о судьбе своей единственной племянницы?

Лучше бы она обсуждала судьбу единственной племянницы с Шурой, честное слово, эпитеты «ненормальная» и «бестолковая» устраивали Пашу куда больше, чем снисходительное участие Ленского.

– Тетя Геля, спасибо за заботу, но я сама устроюсь.

– Прошка, я не собираюсь лезть в твою жизнь… Хорошо. Я понимаю, что не имею права лезть в твою жизнь, – тетя явно решила прибегнуть к запрещенным приемам, и Паша глубоко вздохнула, чтобы не закричать: «Да имеешь право, имеешь…» – но мне так хочется тебе помочь. Я никогда ни о ком не заботилась, жалкая умирающая старуха, и теперь, когда мне осталось немного… – ну вот, теперь тетин голос задребезжал и сорвался, и Паша сдалась.

– Ну и что там говорит Ленский? – преувеличенно бодрым тоном спросила она.

– Естественно, ему в туристической фирме нужны люди со знанием иностранных языков. У него для тебя имеется несколько вариантов… – Так и есть, тетушка моментально позабыла, что почти одной ногой стоит в могиле. Еще бы у Ленского не было для тетиной племянницы кучи вариантов – нервы-то у товарища, поди, не железные. – Одним словом, ты должна ему позвонить.

Бедный Ленский, мало того, что решился рискнуть ради незнакомого человека, так теперь еще готов был взять на работу ненужного сотрудника. Да, что и говорить, тетя умела вести себя с мужчинами. Паша этим умением не обладала и точно знала, что звонить не станет – нельзя испытывать терпение человека до бесконечности.

– И еще, Прошка. Ты только не подумай, что я вмешиваюсь. Не знаю, что между вами произошло, но глупо игнорировать такого мужчину. Пускай он в чем-то оказался не прав, нельзя так долго дуться.

О, господи, только не это!

– Я не игнорирую, – ровным голосом возразила Паша, – и не дуюсь. Если ты намекаешь на какие-то особенные отношения, то сильно ошибаешься, мы просто хорошие знакомые.

– Подумать только, сколько Андрей делает для «просто хороших знакомых», пожалуй, даже чересчур. Хотя должна признаться, что лично мне он стал почти как сын. Ну ладно, позвони ему, он ждет.

Тетя Геля, решив, что дело сделано, окончательно вышла из образа «умирающей старухи» и, взяв сигареты, отправилась на балкон – «обкуривать» отцовские картины она считала святотатством. А Паша закружила по комнате – с тетей, вернее, с последствиями ее бурной деятельности надо было что-то делать. И звонить все-таки нужно, иначе она будет выглядеть просто последней хамкой, хотя куда уж больше. Только на работу она к нему не пойдет.

Паша дотянула до вечера. Если она не позвонит сегодня, то вряд ли сделает это завтра. Значит, нужно звонить прямо сейчас, пока решимость не испарилась. И не надо готовить речь заранее, так будет только хуже, потому что Ленский сразу поймет, что она готовилась, может быть, даже репетировала вслух. Паша ушла к себе в комнату и набрала номер.

– Привет, это я, – сказала она якобы легким тоном, стараясь не тараторить и не дрожать голосом. Все-таки нужно было заранее решить, как с ним говорить – на «ты» или на «вы». Но она же не собирается у него работать, значит, говорим легко и чуть-чуть небрежно.

– Добрый вечер, – очень вежливо отозвался Ленский и… всхлипнул.

– Это Чипс, да? – преувеличенно обрадовалась Паша.

– Он самый. Пошел вон… прошу прощения, это я не вам.

Ужасно. Он сказал «вам», значит, они пребывают в ледниковом периоде. Он вежлив до отвращения, значит, он все еще сердится. И правильно делает.

– Я вот что подумала, – сказала Паша решительно, – он, в смысле Чипс, был ведь и моим тоже, хотя и очень недолго. Я очень люблю собак, мне всегда хотелось иметь свою собаку, и я по нему очень соскучилась… – господи, что она несет… – и может быть, ну раз мы знакомы, я могу с ним иногда гулять? Если вы не против, конечно.

Ленский молчал, возможно, он лишился дара речи от того бреда, который она несла. Теперь и ей не мешало бы отключиться, чтобы окончательно не умереть со стыда. Но Паша не успела, потому что он ответил, причем очень серьезно:

– Я не против, вопрос, согласен ли Чипс.

– А… а вы спросите.

– Мы с ним уже несколько дней не разговариваем, он наказан за плохое поведение. Так что сами спрашивайте, он у аппарата.

Все правильно, она тоже наказана, на пару с Чипсом. Нужно было положить трубку, но Паша не могла, потому что этот крошечный предмет сейчас казался ей спасательным кругом. Она или выплывет, или утонет. Окончательно.

– Привет, дружище, – с деланой бодростью произнесла она, стиснув трубку. В ответ – хлюпанье. – Ты, может быть, думаешь, что я тебя предала тогда, но это не так. То есть так, но не совсем. Поверь, на самом деле я тебя очень полюбила и не хотела терять. – В ответ тяжелый вздох.

– Просто тогда у меня были сложные обстоятельства… и мне не хватило смелости, но теперь все по-другому. А ты мне здорово помог, несмотря ни на что. Понимаешь, я не хочу потерять тебя снова, хочу, чтобы мы остались друзьями и… – Она вовремя остановилась и не сказала, что очень благодарна, но на работу к нему, Чипсу, не пойдет.

– Чипс весь в слезах, – сообщил Ленский, – он согласен. И когда вы готовы отправиться на прогулку?

– А когда можно? – у нее все-таки задрожал голос.

– Да хоть сейчас, то есть минут через сорок.

Паша собралась за десять минут. Брючки от Ленки, куртка от нее же. Черт, ну почему у нее не оказалось хотя бы завалящей туши для ресниц! Паша взглянула на себя в зеркало – щеки горят, глаза вылезают из орбит. Это она так собирается гулять с Чипсом? Ну да, а что такого?

– Прошка, что ты носишься? – спросила вернувшаяся с балконной «прогулки» тетя. – У тебя романтическое свидание?

– Да. Нет. То есть да, с Чипсом.

– А, ну передавай ему привет. Если там поблизости случайно окажется Андрюша, и ему передавай.

Сорок минут длились целую вечность, она едва выжила.

Чипс в качестве приветствия покрутил обрубком хвоста и затрусил впереди, будто они гуляли с Пашей каждый день. По телефону он был куда любезней.