Где-то вдалеке я слышал выстрел. Сирены. Смех, который доносился из того дома, где Алекс покупал наркотики. Я понял, что это тяжелые наркотики. Это был не тот дом, куда идешь, чтобы купить пакетик травки.

Проехала еще одна машина, и на этот раз водитель не затормозил и не посмотрел на меня. Прошло пятнадцать минут, но казалось, что целый час. Наконец, появился Алекс, он шел медленно, как будто украдкой, с расслабленной усмешкой на лице. Он упал на сиденье водителя, поискал ключи и откинул голову назад.

— Веди ты, — сказал он, — я под кайфом.

— Ладно. Не знаю, правда, куда ехать, — я вышел из машины и обошел ее, пока Алекс перелезал на мое место.

— Нет проблем. Я знаю, где мы. Просто я слишком взвинчен, чтобы водить.

— Что за наркота? — из меня выскользнул вопрос. Я ничего не мог поделать, и был рад, что задал его.

— Какая разница? Я же тебе не предлагаю. Ты слишком хорош для этого дерьма.

— Есть разница. Ты на чем сидишь?

Он фыркнул.

— Чувак, ты с какой планеты? Как думаешь, что за наркоту я стану покупать в таком доме, в таком районе? Ты что, «Копов» не смотришь?

— Крэк?

— Да... сэр, — он выдохнул. — Злишься, бро?

Он наклонил ко мне голову и улыбнулся.

— Не злюсь. Просто волнуюсь.

— Не надо. Я же немножко, чтобы успокоиться.

— А в чем дело?

Я очень мало знал об Алексе. Только то, что внутри него был большой темный омут, и то, что он принимал наркотики, чтобы избавиться от боли, о которой я никогда не узнаю, от тихих голосов, которых я никогда не услышу. Даже при том, что он любил потрепаться и обсудить со мной личные подробности — обычно речь шла об их приключениях с Эми — были вещи, которые он никогда не обсуждал.

— Жизнь, чел. Просто жизнь.

Он уставился в окно, стал смотреть на темные, полуразрушенные дома. Иногда указывал мне, в какую сторону повернуть.

— Я вырос в этом городе, чел. Никогда не уезжал и не собираюсь. И мать выросла, и отец.

— Да? — я чувствовал, что назревает признание.

— Да. Я знаю его. В смысле, Детройт. Его мрачные секреты. То, о чем ты даже и представить не можешь. Тебе тут не место. А мне — место.

Он покосился на меня.

— Просто заканчивай образование, чел, и вали отсюда. Не погружайся в мой мир. Не кури мою травку. Не пей мое пиво. Не слушай мои секреты. Они тебя заживо сожрут. Просто затянут.

— Доверься мне чуть больше, бро, — я узнал улицу и, свернув на нее, медленно поехал. — Что тебя гложет?

Алекс не отвечал почти в полмили.

— Я влюбляюсь в Эми, чувак. Помнишь о соглашении, которое я заключил с ней? Я не могу рассказать ей. Не знаю, как. Я думал, мы только трахаемся, но тут нечто большее. Я не могу ей сказать, потому что она не хочет этого. Она так хороша, Кейд. Правда. Ты ее не встречал, но это правда. А та ее идея о книге? Это дерьмо сводит меня с ума, но я люблю это. Мне нравится дразнить ее этим. Я хочу, чтобы она написала ее. Хочу, чтобы она стала потрясающим писателем. И она станет. Но если я признаюсь, что случайно, мать твою, влюбился в нее, она все прекратит. Она не захочет встречаться с наркоманом, который сидит на крэке.

Он говорил, как будто каши в рот набрал, не своим голосом с этим детройтским акцентом.

— Она точно знает, кто я, и не хочет быть частью этого.

— Откуда ты знаешь?

— Я ее спрашивал, думала ли она о том, что между нами может быть нечто большее. Не сработает, она сказала. Она курит просто ради удовольствия. Когда она закончит обучение, то все это бросит, и у нее будет настоящая работа, настоящая жизнь. Она так сказала. Для нее это просто студенческие забавы. А для меня это не так, и она это знает. Для меня это жизнь. Все, что мне светит.

— Но это же не обязательно, Алекс, — я завернул, подъезжая к нашей квартире. — Ты талантливый художник и чертовски хороший басист. Ты можешь выступать больше, если попробуешь. Найти хорошую группу.

Он вяло покачал головой.

— Не-е. Я по дороге с катушек съеду. Твою мать, через неделю я загнусь от передоза. Хотя, группа — это неплохо. Всегда хотел поиметь двух телочек за раз. Хотя Эми против. Я спрашивал.

— Чувак, не пугай меня. — У меня сердце из груди выпрыгивало.

— Я в заднице, чел. Я так ее хочу. Я бы завязал ради нее, если бы думал, что это поможет. Хотя бы попытался. Но у нее есть амбиции. Учить, писать. Она хочет быть профессором литературы. И писать для удовольствия. В такие планы не входит басист-торчок.

— Но ты же не наркоман, правда? Ты же сказал, только немножко.

Алекс рассмеялся, высунув голову из окна.

— Чувак. Это же намек. Все наркоманы говорят такое. Так ты и узнаешь наркомана.

— Тогда почему ты учишься?

— Наверное, это отчаянная попытка легализовать себя. Получить стипендию. За то, что я нищий голодранец.

Алекс наклонился и посмотрел на пепельницу.

— Где этот косячок? Я знаю, у меня же был.

— А тебе не хватит пока? — я не мог не спросить.

Он бросил на меня взгляд, в котором я увидел такую глубину отчаяния, что и не знал, что это есть в нем.

— Не надо. Не вставай между мной и моим кайфом. Ты мой сосед. Не мой друг. Ты ни хрена обо мне не знаешь.

Это задело меня. Я молча вел машину.

— Так расскажи, — наконец, выпалил я.

Алекс нашел косяк, зажал его во рту, закрыл окно, наклонил голову и, наконец, зажег его, глубоко вздохнув.

— Прости, чел. Это было грубо. Ты знаешь, что ты мой брат.

Он выдохнул дым, открыл окно снова.

— И рассказывать нечего. Мать была наркоманкой. Одна вырастила меня и младшую сестренку. Необразованная мама-подросток. Все та же история, ты ее сто раз слышал. Отца я не знал, зато в доме постоянно появлялись мамашины дружки. Некоторые — приличные, а некоторые — нет. Кто-то поколачивал ее, один отправил в больницу. Один из них изнасиловал мою сестру. Это было тогда, когда я был в банде, и... ну, скажем, он очень скоро об этом пожалел. Травка, выпивка, крэк — это все жизнь. Улицы, банды. Да ладно. Я окончил школу, с трудом, потому что маме не повезло в жизни и в том, что она выбрала, но дурой она не была. И я тоже. Просто... идиот. Наверное, есть разница. Мама сделала все возможное, чтобы воспитать нас в этих условиях. Но... знаешь, она была в ловушке. Из-за меня с Эми. Так что я научился использовать искусство, чтобы торговать. Думаю, ты это знаешь. В шестнадцать лет я вышел из банды. Стал занимать искусством, окончил школу. Даже получил стипендию в колледже. Нашел музыку, и это помогает. Но часть меня просто... вросла корнями в ту часть этого города, которая имеет значение для таких, как я. Иногда это как в тюрьме. Как же в этом, блин, фильме...Риддик. Блин, вот как он назывался. Риддик. И мир — тюрьма. Тут есть красота. Жизнь. Любовь. Но для некоторых из нас, это — все, что мы знаем.

Он затянулся, держа косяк в руках, пока я не стал думать, что он сейчас отключится, и потом Алекс выпустил струйку дыма из нома.

— Тебе здесь не место.

На это у меня не было ответа. Я припарковался рядом с нашим домом, и Алекс вывалился из машины, зашел домой и закрыл дверь.

Я подумал о том, чтобы написать Эвер, но не стал. Я уже несколько недель не получал от нее писем. Может, с этим было покончено. А потом, на следующее утро, я увидел, что от нее пришло письмо.

* * *

Кейден,

Мы и правда долго не писали друг другу. Оба. Почему? Разве мы больше не пишем друг другу? Я сказала что-то, что расстроило тебя? Ты в порядке?

Я порвала с Уиллом. Он изменял мне. Жил с другой, а на стороне трахал меня. Это как-то нелепо, ведь, знаешь, я думала, будет по-другому. Что, если он кого и заведет себе, я буду главной девушкой в его жизни, а та, другая — запасным вариантом. Но... нет. Не вышло.

Я скучаю по твоим письмам.

Я скучаю по тебе.

Нарисуешь мне что-нибудь? Пожалуйста?

Твоя (хотя так ли это? Можно ли назвать меня чьей-то?)

Эвер.

* * *

Я сидел за кухонной стойкой, смотрел на письмо. На адрес. Видел боль, которая глубоко укоренилась в этих строках, в словах, затаенную печаль в пробелах между ними.

«Твоя (хотя так ли это? Можно ли назвать меня чьей-то?)»

Как печально это звучало. Как трагично. И я полностью ее понимал. Этот крик души, который был глубоко похоронен, не выраженное, не произнесенное желание. Холод внутри, когда ты делаешь все без чувств, механически, а искусство используешь, чтобы почувствовать хоть что-то. Я знал, что с ней именно это и происходит, хотя она ничего не говорила об этом.

Я стал рисовать. В ее стиле, в абстрактном. Рисовал на бумаге линии, арки, спирали, ломаные линии, без всякого плана. Пока... когда я, наконец, отложил карандаш, абстрактные линии на бумаге соединились в два слова, спрятанные глубоко под переплетениями колючей проволоки и колючей лозы: «НЕ ОДНА».

Я прикрепил картину к мольберту, отнес в свою комнату и пошел учиться. Всю историю искусства, теорию рисования и математический анализ я думал о ней. Пошел домой — ни Алекса, ни травки, ни музыки — и уселся писать.

* * *

Эвер,

Ты кое-кому принадлежишь: самой себе. Не будь чьей-то, будь только самой для себя. Это единственный путь. Эти мудрые слова исходят от мудреца, который не может последовать своему собственному совету. Жаль, что так случилось с Уиллом. Жаль, что он сделал тебе больно. Он тебя не заслужил.