Симона Арчер слишком волевая для женщины… однако какая женственная! Странно, как живо он может вспомнить ее длинные ресницы на изящных щеках и трепет ее губ под его слишком пристальным взглядом. Он почти ощущал аромат ее волос.

Вероятно, он поедет в Новый Орлеан завтра. И следует позаботиться об объявлении о сбежавшем рабе.


Симона увидела это объявление в газете, которую ее отец и старший брат Алекс привезли домой из своей юридической конторы в городе:

«Три дня назад пропал Мартин, полевой работник, тридцати четырех лет, очень черный, около шести футов ростом, здоровый. Говорит по-английски и по-французски. Одет в полосатые хлопчатобумажные брюки и синюю хлопчатобумажную рубашку, кожаные туфли и фетровую шляпу с узкими полями. Возможно, находится в окрестностях Нового Орлеана. Сто долларов награды за информацию, ведущую к поимке, двести долларов, если будет приведен к нижеподписавшемуся на плантацию Бельфлер.

Арист Бруно»

Значит, раб убежал от собак.

К несчастью, имя владельца, напечатанное типографским шрифтом, вызвало очень интимные и яркие воспоминания. Смутная фигура, оставившая версальскую розу в ее окне, пока она спала. Вальс на галерее в лунном свете. Царапанье ткани его костюма по голой коже ее рук и запах табака и лавровишневой воды. Невероятная мягкость его губ на ее виске, поразившая и смутившая ее, оставившая ее почти безвольной… пока движущаяся тень не превратилась в то ужасное, со шрамом, лицо надсмотрщика, приведя ее в чувство.

Отец Симоны упомянул объявление месье Бруно за обедом:

— Должно быть, этот раб бежал, когда мы гостили в Бельфлере, воспользовался суматохой. Арист говорил о нем, Симона?

— Вы не слышали лай собак ночью, папа?

— Я думала, что он мне приснился, — ответила мать. — Я как будто снова скакала за гончими.

Все засмеялись, и разговор на эту тему закончился. Симона обвела взглядом свою семью: отец во главе стола, мать напротив, Алекс и его молодая жена, не ездившие на охоту. Никто из них не нашел ничего необычного в том, что свору гончих пустили по следу сбежавшего раба. В конце концов, это обычное явление. Так почему же ей так ненавистна мысль о том, что это сделал Арист?

В конце недели Симона поехала в город с Алексом и Орелией на концерт в опере. Джеф Арчер держал ложу в театре для своей семьи. Известная певица из Нью-Йорка, под впечатлением сообщений из Европы о недавней смерти Шумана в больнице для душевнобольных, исполняла его романсы. Мелодия не любила ее пение и убедила Джефа провести тихий вечер дома.

Симона заметила Ариста Бруно, как только вошла в ложу. Он сидел с мадам де Ларж и ее старым мужем. Седой и дородный месье де Ларж казался угрюмым и довольно сонным, но его молодая красавица жена, царственная, в атласном платье изумрудного цвета и знаменитых драгоценностях де Ларжей, весело болтала с месье Бруно.

«Ну, а что я ожидала? — подумала Симона. — Этот плантатор просто развлекался со мной на охоте, пытаясь избежать скуки в отсутствие своей любовницы».

Робишо также были в театре, но сидели с родителями Робера, так что, когда во время антракта Алекс отправился с обязательными визитами к некоторым своим клиентам, Симона и Орелия остались одни. Но ненадолго. Много молодых людей, их знакомых, подошли поздороваться с ней и прелестной женой Алекса.

Увидев, что Арист покинул мадам де Ларж, Симона украдкой следила за его продвижением от ложи к ложе, осознав наконец, что он направляется к ней. Она окаменела. Она была как тонко настроенная скрипка, ждущая смычка, и, когда услышала: «Мадам, мадемуазель», задрожала, как струна.

Но, подняв глаза на Ариста, увидела вежливое равнодушие на его лице, а затем они обменялись несколькими ничего не значащими любезностями.

— Вы наслаждаетесь концертом?

— Очень, месье, — вежливо сказала Орелия.

— Да, — ответила Симона, чувствуя непреодолимое желание бросить ему вызов, — хотя иногда ее голос звучит напряженно, вы не согласны?

— Возможно, вы правы, мадемуазель. Мадам и месье Арчер не сопровождают вас?

— С нами мой брат, месье. — «Возможно, вы правы, мадемуазель». Какая снисходительность! — А мадам де Ларж наслаждается немецкими романсами?

Искры понимания сверкнули в его глазах, и она их тщательно проигнорировала.

— Мне кажется, это ее муж любит Шумана. Вы передадите привет от меня вашим родителям?

— Спасибо, месье. Им очень понравилась охота.

— А вам, мадемуазель?

— Приятный уик-энд.

— Я рад, — спокойно сказал он и ушел.

Симона вздохнула, когда он снова появился через некоторое время уже рядом с мадам де Ларж. Его снисходительность бесила ее. Почему она никак не может перестать думать о нем?

Симона много бы отдала, чтобы услышать разговор между месье Бруно и мадам де Ларж, потому что Элен тут же подняла бинокль, и по покалыванию кожи Симона поняла, что разглядывают ее.

В эту ночь Симона спала плохо.


Несколько дней спустя Симона, возвращаясь на молодой кобыле в конюшню за час до захода солнца, увидела чужака. Он растаял в глубине неухоженного сада, окружавшего заброшенный дом, наследство ее матери, но тихие шаги лошади по сырой земле позволили Симоне приблизиться к нему настолько, что смогла хорошо его разглядеть.

Африканец с очень светлой кожей, как у Оюмы, и достаточно привлекательный. Так что если бы она видела его раньше, то вспомнила бы. Он явно не был рабом ее отца и не соответствовал описанию беглого раба Ариста Бруно.

Должно быть, он явился на свидание с одной из рабынь. Кто из них встречается с любовником? Немедленно, но недоверчиво она подумала о Ханне. Горничная должна быть в Беллемонте, ожидая ее, чтобы помочь принять ванну и переодеться перед ужином.

Симона придержала кобылу, прислушалась, но, кроме настойчивого хора сверчков и пронзительного сопрано лягушек, ничего не услышала. Только одинокий пересмешник вылетел из деревьев. Ни звука не доносилось с заболоченного рукава озера, но она напомнила себе, что пирогу можно оттолкнуть шестом от берега почти беззвучно.

Таинственная мимолетность этой встречи насторожила ее. Угроза восстания рабов оставалась всегда. Хотя Оюма уверил их в преданности рабов под его управлением, какой-нибудь смутьян мог посеять семена мятежа. Этот раб явно не хотел, чтобы его видели.

Серебристая колонна старого дома, почти полностью скрытая листвой, отражала свет предзакатного солнца. Дом выглядел заброшенным, безжизненным, ставни на его слепых окнах покосились. Но он мог скрывать тайны.

Под влиянием порыва Симона соскользнула с седла и привязала поводья к нижней ветви амбрового дерева. Похлопав кобылу и прошептав ей ласковые слова, она оставила ее и тихо направилась по старой дороге, бегущей между обветшалыми хижинами рабов к разрушенному дому. Встав в тени отдельно стоящей кухни, она долго наблюдала, постепенно убеждаясь в том, что из старого особняка за ней следят.

Более чем когда-либо она осознавала сейчас кишащую вокруг них черную жизнь, невидимую и неслышимую, кроме тех нескольких ночей, когда темнота наполнялась пением и стуком трещоток, давным-давно заменивших запрещенные барабаны.

«Они знают о нас все, — думала она, — а мы не знаем о них ничего».

Хотя Симона никого не видела, у нее было чувство, что кто-то стоит за одной из колонн, ожидая, когда она уйдет. Решившись, она дерзко вышла из тени кухни на приглушенный солнечный свет.

— Добрый вечер, месье, — крикнула Симона. — Кто вы?

Мужчина на галерее отодвинулся от колонны и вежливо произнес:

— Добрый вечер, мадемуазель.

«Если это любовник Ханны, моей горничной повезло», — подумала Симона. Окторон был одним из самых красивых мужчин, каких она когда-либо видела. Она не чувствовала опасности, идя к ступеням задней галереи, ей было очень любопытно узнать, кто с ним.

Когда Симона поднималась по ступеням, в дверном проеме, ведущем в центральный вестибюль плантаторского дома, появилась темная фигура. Она услышала вздох и затем с удивлением узнала в черной девушке, в ужасе уставившейся на нее, горничную, плакавшую в Бельфлере.

— Ты! — воскликнула Симона.

— Мамзель, — сказала девушка дрожащим голосом.

— Ты пришла так далеко, чтобы встретиться со своим любовником? — спросила Симона.

Казалось, это объясняло рыдания и желание быть проданной, возможно, чтобы соединиться с этим необыкновенным мужчиной. Но, увидев их мгновенно спрятанное удивление, она засомневалась в том, что они любовники.

— Нет, вы сбежали! — воскликнула она. — Вы оба! В Бельфлере что, эпидемия?

Мучительное разочарование, которое она испытала, сказало ей, что она просто отказывается смотреть правде в глаза.

— Мадемуазель, — быстро сказал мужчина. — Послушайте, что я вам скажу, прежде чем поднимать тревогу. Я — свободный человек. Могу показать вам свои бумаги, которые, уверяю вас, всегда ношу при себе.

Симона уставилась на него, потеряв на мгновение дар речи. Чистое парижское произношение его французского изумило ее. Было совершенно очевидно, что он не простой свободный цветной.

Удивительно красивый, одетый в хлопчатобумажные брюки и рубашку с открытым воротом, он выглядел как культурный, небедный человек, вышедший на вечернюю прогулку. Он мог бы быть белым, загоревшим на солнце, если бы не его кудрявые коротко остриженные волосы и колоннообразная шея, так восхищавшая ее в Ханне и которую она считала типично африканской.

— Кто вы, месье?

— Меня зовут Чичеро Латур. Я учу детей свободных цветных в городе. Может быть, вы слышали обо мне.

— Извините, нет. Так вы любовники, решившие соединиться?

— Нет! — выдохнула дрожавшая девушка. Хотя еще было не очень заметно, Симона не сомневалась, что девушка беременна.