— Нет.

— Пойдемте со мной. Я кое-что покажу вам.

Симона колебалась. Если и было что-то постыдное в истории ее семьи, она не хотела узнать это от него. Она заставит Тони рассказать то, что открыла ей маман.

Но она обнаружила, что не может отказаться. Она должна была услышать то, что мог рассказать ой Чичеро Латур.

— Это недалеко, — говорил он. — Дорожка заросла, но я помогу вам пройти. Только не отставайте от меня.

Он протиснулся в густые заросли, и Симона последовала за ним.

— Мой отец был белым, — рассказывал он. — Отец моей матери также был белым. Во мне только одна восьмая часть африканской крови, однако это делает меня «дикарем». Мой отец послал меня в Париж получить образование. Я мог остаться там совершенно свободным человеком. Но я вернулся, чтобы организовать школу для детей свободных цветных… и бороться с рабством.

Он привел Симону к простой мраморной усыпальнице, покрытой стелющимися растениями, которую она помнила с детства.

— Я знаю об этом, — сказала Симона, пожимая плечами. — Месье маркиз, муж моей двоюродной бабушки, похоронен здесь.

Он не ответил, только вытащил из сапога страшного вида нож. Симона задохнулась… как она могла так рисковать! Но что-то в этом мужчине успокаивало страхи и внушало доверие. Она оставалась рядом с ним, пока он срезал растения, одолевшие мрамор. Постепенно появилась надпись:

«Жан-Филипп, маркиз де ля Эглиз.

1804–1824».

— Посмотрите на даты, — сказал он. — Месье маркиз, его отец, похоронен во Франции. Мать Жана-Филиппа была рабыней-окторонкой, но ваша двоюродная бабушка, у которой не было своих детей, вырастила Жана-Филиппа как своего белого сына, и она также вырастила вашу осиротевшую мать, свою племянницу. Они росли, считая себя троюродными братом и сестрой, и влюбились друг в друга.

Симона была в смятении. Ее рассудок говорил ей: «Нет! Нет! Нет!» Но она чувствовала вторжение злого рока, потому что уже слышала эту историю, правда не такую ужасающую версию.

— Когда он решил жениться на вашей матери, ваша двоюродная бабушка сказала ему, что это невозможно, потому что он африканец. Он заявил, что женится на ком захочет, и она лишила его наследства, а потом и жизни.

— Это был несчастный случай! — запротестовала Симона. — Тетя Анжела была убита горем. Вот почему она ушла в монастырь и оставалась там до самой смерти.

— Это не был несчастный случай, — сказал Чичеро Латур. — Ваша двоюродная бабушка застрелила его, когда он пытался увести вашу мать силой. Чувство вины привело ее в монастырь.

— Нет!

— Настоящую правду никогда не говорили. Ваша двоюродная бабушка могла бы сказать, что стреляла в самообороне, но она не могла признать молодого человека, которого все считали ее сыном, незаконным ребенком своего мужа и горничной. Так что она заявила, что это трагическая случайность. Но каждый раб в Новом Орлеане знает правду.

— Я не желаю слушать! — рассвирепела Симона, поворачиваясь к нему спиной. — Неужели вы думаете, что эта фантастическая история заставит меня молчать?

— Спросите вашу мать. Или спросите Оюму.

Симона быстро пошла по дорожке туда, где оставила свою лошадь.

Чичеро Латур последовал за ней, тихо говоря:

— Мне придется оставить Милу в этом старом доме на несколько дней, пока я договорюсь о ее переправке на Север. Мне слишком рискованно возвращаться, и все это время Милу будет без еды.

— Почему вы говорите это мне? — воскликнула Симона. — Вы с ума сошли? Я не могу помочь ей!

Кобыла заржала, услышав приближение хозяйки. Девушки не было на галерее. Симона подумала о пустом разрушенном доме и представила пауков, и летучих мышей, и пресмыкающихся, которые могли скрываться там.

— Мы просим вас только об одном — молчать. Через несколько дней нас обоих здесь не будет, — спокойно сказал Чичеро. — Но если вдруг вы снова приедете сюда, вы могли бы принести Милу хлеба и сыра. Она должна есть ради своего ребенка.

Симона села в седло, не отвечая ему, и услышала его шепот:

— Да хранит вас Господь.

Не оборачиваясь, Симона чувствовала, что он смотрит ей вслед.

Почему он столько рассказал ей о себе? Неужели он не понимал, как рискует? Наказания были строгими, и не только за обращение к белой женщине, но и за помощь и укрывательство беглого раба. Вполне вероятно линчевание. Она должна была просто сказать отцу или Алексу, что он спрятал беглянку в старом доме. Если она этого не сделает, ей самой грозит тюремное заключение.

«Зачем, — сердито думала девушка, — Чичеро Латур доверился мне?»

Элен де Ларж налила чай Аристу Бруно на затененной бугенвилиями и выходящей во внутренний дворик галерее своего уютного каменного дома на улице Шартр. Передавая ему чашку, она спросила с очаровательным извинением:

— Может быть, вы предпочитаете виски, дорогой?

— Спасибо, не сегодня.

Его аристократическое лицо было унылым, почти угрюмым, как будто что-то мучило его.

Красавица Элен сосредоточила на любовнике напряженный взгляд сверкающих темных глаз. Небрежно развалясь в парчовом кресле, раскинув ноги, он сонно смотрел на нее, излучая такую мужскую силу, что у нее кровь разгоралась в жилах. Ей уже доложили с неприличным рвением о знаках внимания, которые он оказывал на охоте девице Арчер, и она не могла отбросить чувство тревоги.

— Я видела ваше объявление о сбежавшем рабе, — заметил она в надежде узнать причину его угрюмости. — Он был ценным?

— Довольно, — ответил Арист, пожимая плечами.

— Там было еще несколько подобных объявлений. Это становится эпидемией, не так ли?

— Проклятые аболиционисты, — мрачно сказал он. — Им следует оставаться на Севере и заниматься своими делами. Пикенз говорит, что механик, который ремонтировал мою сахарную мельницу, болтал с рабами об освобождении и подстрекал их к бегству.

— Но какая глупость! Немногие смогли бы пройти отсюда до свободных штатов!

— Они не уплывают из Нового Орлеана на кораблях, — сказал Арист. — Законодательные власти ввели новые ограничения, такие суровые, что ни один раб не смог бы выбраться из порта.

— Тогда беглеца найдут. Он несомненно воспользовался тем, что Бельфлер был полон гостей.

— Да.

— Мне так жаль, что мы пропустили охоту, Арист.

— Вы ведь не любите скакать верхом за гончими, дорогая… Как здоровье месье Филиппа?

— Не очень хорошо. Он почти не встает с постели.

— Мне жаль.

Она вздохнула, затем беспечно сказала:

— Как я понимаю, мадемуазель Арчер утешала вас в наше отсутствие.

— Мадемуазель Арчер — замечательная наездница.

— Я это слышала. — Элен была очень проницательна и сообразительна. Она произнесла эти слова, многозначительно скривив полные губы, давая ему понять, что слышала всю историю.

Он не засмеялся.

— Ваши информаторы не подвели вас, — признал Арист. — Симона сама руководит разведением своих великолепных арабских скакунов.

— Но это не подобает женщине!

— Очень необычно, — согласился он.

Но от взгляда его полуприкрытых глаз у нее холодок пробежал по коже. Его рассеянность исчезла, и, хотя он не шевельнулся, он казался более оживленным. Она немедленно насторожилась. Значит, эта Арчер — угроза. Элен слишком тщательно и слишком долго строила планы, чтобы потерять Ариста теперь, когда месье де Ларж с каждым днем становился все слабее.

Она наклонилась вперед, привлекая внимание к своему декольте, почти обнажившему роскошные груди, и сказала:

— Арист, вы не останетесь пообедать со мной? — Прежде чем он успел ответить, она добавила: — Я буду одна, если вы не останетесь. Месье уже попросил снотворное.

— Сожалею, мадам, — беспечно сказал он. — Сожалею, но у меня встреча с друзьями в клубе.

Арист поставил на стол чашку и встал.

Элен постаралась не показать, как унижена небрежным отказом, и протянула ему руку для поцелуя. С едва заметным раздражением в голосе она сказала:

— Ну что же, я не должна мешать вашей карточной игре. До свидания, мой друг.

Наблюдая за его уверенной походкой, она решила познакомиться с этой Арчер и выяснить о ней как можно больше. Она давно предвидела возможность того, что Арист заинтересуется более молодой женщиной, и выработала свою стратегию. Но Симона Арчер — не молоденькая девица. Она представляла совершенно иную проблему.

Ее охватили дурные предчувствия. Месье де Ларж уже одной ногой в могиле, в любой момент он может оказаться там полностью.

В ужасе от этой мысли, она пошла в спальню к своей скамеечке для молитв и попросила прощения у Девы Марии. Затем стала обдумывать, как очернить Симону Арчер в глазах Ариста. Она не собиралась терять его, когда брак с ним был так близко, что, казалось, до него можно дотянуться.


Арист шел к клубу, поздравляя себя с избавлением. Мысль о том, чтобы лечь в постель с Элен, когда-то такая соблазнительная, была странно неприятной теперь, когда ее муж, этот великодушный старый джентльмен, возможно, умирал. Пришла пора порвать эту связь, и раньше представлявшую для Ариста не больше чем промежуточный эпизод, приносивший удовольствие и молчаливо одобренный его старым другом, любящим и заботливым мужем, который больше не мог удовлетворять свою молодую жену.

Арист подумал, что, наверное, следует выполнить свое обещание прокатиться верхом с этой восхитительной искренней мадемуазель, так забавлявшей его и гостей во время охоты. Он представил, что бы подумал его отец, услышав, как она защищала оленя, и громко рассмеялся. Старик бы рассвирепел, если еще вспомнить, что она обогнала его сына на своем прекрасном арабском скакуне.

Мысли об отце напомнили ему, что, если бы тот был жив сегодня, он бы сказал, что Аристу пора завести семью. Он попросит Элен начать подыскивать ту юную и послушную, воспитанную в монастыре жену, которую выбрал бы ему отец. Элен будет польщена и искусно предупреждена, что ей не стоит рассчитывать на слишком многое.