Лидия Джойс - Музыка ночи

Он не должен выйти сухим из воды!

С этой мыслью Себастьян Гримсторп, граф Уортем, спрыгнул с двуколки, бросив поводья ждущему поблизости груму.

– Я скоро вернусь.

Он перешел через окутанную туманом улицу к элегантному входу клуба «Уитсан» и с едва сдерживаемым гневом толкнул дверь. Не обращая внимания на почтительные возражения портье за лакированной стойкой красного дерева, граф направился из холла прямо в столовую, еще сохранившую остатки былого великолепия. Но сегодня ему некогда восхищаться обстановкой прежнего достоинства и сигарным дымом. Сегодня его занимало лишь одно.

Как он и предполагал, Бертран де Лент сидел на своем обычном месте за портвейном и бифштексом, весело беседуя с друзьями. Себастьян намеревался подойти к нему, вытолкать его на задворки клуба и… Он не подумал, что будет дальше. Встреча лицом к лицу с преступником, впервые после нападения того на Аделу, лишила графа благоразумия, в глазах у него потемнело от ярости.

– Де Лент, ты подлец! – Он почти не сознавал, что этот рев принадлежит ему.

Над обеденным залом, словно топор, повисла тишина. Десятки голов повернулись к нему, в удивленном молчании было слышно, как звякнули о тарелку серебряные приборы де Лента и приглушенно шаркнул его стул по обюссонскому ковру столовой. Де Лент медленно встал, изучающе посмотрел на обвинителя и сардонически поднял брови.

– Право, Уортем, – сказал он, растягивая слова. – Если ты опять насчет шалости с этой твоей малышкой, то вряд ли уместно…

– Ты лживый подлец! – Себастьян не желал слышать, какую новую клевету придумает этот негодяй, чтобы запятнать имя его дочери. Впервые за тринадцать лет их знакомства он увидел в янтарных глазах де Лента неуверенность и с мрачным удовлетворением добавил: – Это был фарс дознания. Как ты имел наглость прийти сюда…

– Я говорил только правду. – Де Лент презрительно усмехнулся. – Правду, которая не удивила тех, кто знал, кем была ее мать. Голос крови, старина. Так что лучше оставь это.

– Нет! – Себастьян ринулся вперед, в секунду преодолел разделяющее их пространство и толкнул де Лента. Достаточно сильно, чтобы тот ударился о стену, вдребезги разбив фарфоровую посуду на соседних столах. – Она еще ребенок, будь ты проклят! Ребенок!

Де Лент посмотрел на руку противника, вцепившуюся ему в сюртук, затем перевел взгляд на его лицо. Глаза у него холодно сверкнули.

– Она была не ребенком, когда я ее…

Коротким ударом в челюсть Себастьян заставил его умолкнуть, зато вскочили с мест до сих пор безучастные свидетели. Руки ухватили графа за сюртук и воротник, оторвали его от де Лента и потащили через комнату к дверям. Себастьян отбивался, рассек одному бровь, другого со всей силой толкнул локтем в грудь. Он слышал протестующие голоса, слова, которые он тоже мог бы сказать до событий последнего месяца: «Довольно отвратительно, старина», «Знаешь, это вообще не дело», «Право, Уортем, обвинять человека в его собственном клубе»…

Все это лишь отголоски того, что он уже неоднократно слышал с тех пор, как выдвинул обвинение против де Лента, защищая свою незаконнорожденную дочь.

Себастьян перестал бороться, только молча смотрел на врагов, пока его выталкивали за дверь. Тем временем де Лент выпрямился и разгладил помятую одежду, как будто, удалив следы их столкновения, он мог столь же легко удалить пятно обвинений. В глубине души Себастьян знал, что враг это уже сделал, общество приняло сторону де Лента. Удар кулаком в челюсть в старом, уважаемом клубе – это, разумеется, скандал. Но судьба внебрачного ребенка графа от испанской проститутки не волновала ни посетителей клуба «Уитсан», ни подобных им людей. Изнасилование такой девочки могло бы дать пищу бульварным газетам, но, поскольку она не принадлежала к обществу избранных, ее судьба не могла привлечь их внимание.

Пока Себастьян не вынудил их.

– Это еще не конец, – сказал он, не повышая голоса, но его слова были услышаны даже сквозь шум. – Так или иначе, Адела все равно добьется правосудия. Клянусь!

Де Лент поднял бровь. Это было последнее, что мельком увидел Себастьян, прежде чем повернуться к двери.

– Убирайтесь! – прорычал он людям, толпившимся вокруг него в тесном пространстве. Своим друзьям или друзьям де Лента – он не знал, но теперь они уже не были ему друзьями.

Себастьян направился к выходу, стряхнув последнюю руку, которая пыталась его удержать.

– Все в порядке. Я покидаю клуб. Уходите. Они тут же отступили.

Когда дверь за ним закрылась, он помедлил на ступенях, подняв лицо к только что начавшему моросить дождю.

– Знаешь, ты будешь изгнан, – услышал Себастьян знакомый голос.

Он искоса взглянул на Стивена Холланда. Тот выбежал за ним и теперь стоял рядом, с тревогой в глазах, хотя руки были небрежно засунуты в карманы. Значит, один друг еще остался.

– Мне все равно.

Холланд пожал плечами, то ли в ответ на его слова, то ли на дождь, который портил ему вечерний сюртук.

– Не понимаю, чего ты хотел здесь добиться. Себастьян опять почувствовал раздражение.

– Он собирается выйти сухим из воды. Я не могу этого позволить.

– Но тут есть некоторое затруднение. Может, де Лент и подлец, однако лжецом его не назовешь. А он говорит, что насилия не было.

– Дьявол побери, Холланд! Если бы ты сам видел синяки, кровь, ее слезы, ты бы понял, что это могло быть только насилием, причем насилием гнуснейшего толка. Она еще ребенок… – Осознав, что снова кричит, Себастьян прикусил язык. – Ты должен верить мне.

– Я знаю, ты не лжец, Уортем. Но и де Лент не из породы лжецов. И это все, что я могу сказать по поводу случившегося.

Себастьян часто слышал подобные рассуждения за последний месяц, и это расстраивало. Окружающие считали, что его жизнь столь же небезупречна, как и жизнь де Лента, и его слова не имеют преимуществ перед словами де Лента. К тому же нравственность девушки, рожденной проституткой, вызывала сомнения, так что его обвинения не вызывали доверия.

Кивнув на прощание Холланду, он спустился по ступеням и побежал через улицу к своей двуколке.

Да, он поступил глупо, затеяв ссору с противником, словно какой-нибудь рыцарь из старого романа, защищающий честь девушки. Словно это могло освободить его от доли вины за то, что с ней случилось. Безрассудность его поступка очевидна, теперь Себастьян в этом убедился. Но когда один попрошайка у дверей конторы его поверенного сказал ему, где он может найти своего врага, Себастьян не думал ни о чем другом.

Бросив шиллинг дожидавшемуся груму, он вскочил на сиденье и дернул поводья. Единственное, чего он сейчас хотел, – это умчаться бешеным галопом прочь: от клуба, де Лента, своей прежней жизни. Но ему пришлось сдерживать лошадей, пока он ехал по оживленным вечерним улицам, хотя внутри у него бушевала ярость.

Только худший из распутников устроил бы кутеж в доме, где приютил юную невинную девушку. Только он, Себастьян, мог запятнать девушку просто своим родством так, что ее нравственность тут же вызвала сомнение. Это его вина, что Адела страдала от его милостивого небрежения, пока он хвалил себя за великодушие и щедрость, его вина, что она подверглась насилию и что этому не поверили. Ему нечем искупить свою вину, но, по крайней мере, он мог призвать ее насильника к ответу. Он в долгу перед ней.

Закончив размышления, Себастьян обнаружил, что город остался позади, а перед ним была почти безлюдная дорога. До сих пор он не знал, куда едет, но теперь вдруг понял, что бессознательно направляется в Хартуолд.

Мысль о спокойном, неиспорченном приюте согрела ему душу, когда он вспомнил, что здесь живет Дэниел, его кузен, единственный друг, который не выказал ни малейшего сомнения во время сурового испытания. Почувствовав рвение Себастьяна, кони выгнули шеи, раздули ноздри, и он послал их в стремительный галоп. Свободная дорога впереди не требовала от него внимания, поэтому он выбросил мысли из головы и слушал лишь грохот колес, стук копыт и свист ветра.

Что-то вдруг треснуло, лошади испуганно заржали, а Себастьян взлетел на воздух. Прежде чем удариться о твердую землю, он успел подумать: «Какой глупый способ умереть».

Потом в глазах его все потемнело.

Это был прекрасный день, чтобы умереть.

Впервые за свое долгое пребывание здесь Себастьян, подойдя к окну спальни, увидел зелень волнистых холмов Корнуолла, блестящую гладь серого моря и фарфоровую голубизну неба. В окно с поднятой рамой вливался приятный свет, характерный для ранней весны. Себастьян расценил это как тайный знак судьбы, которая улыбкой выражала согласие с задуманным им дерзким предприятием.

Он с громким стуком захлопнул дорожный сундук, уверенный, что неправильно уложил рубашки. Прежде это вызвало бы у него раздражение, ибо сам он еще ни разу не паковал свои вещи. Но теперь он не тот человек, каким был раньше, а мертвые слуг не имеют.

– Значит, собираешься покончить с этим? – произнес Дэниел, стоявший на пороге.

– Да, – коротко ответил Себастьян. И, подтверждая свое решение, положил руку на теплую от солнца крышку.