Но в последнее время Элли, погружаясь в жизнь людей, о которых писала, иногда ловила себя на том, что начинала размышлять о подробностях жизни собственного отца. Гадала, кто он, о чем мечтает, как смеется. Биографии начинаются с родителей. Кем были ее родители? Любили они друг друга? Или оказались всего-навсего двумя заблудшими душами, повстречавшими друг друга в темноте? Мейбл и мама Элли. Потерянные женщины. Элли посмотрела в сторону города, которого не было видно. Где-то там находятся ответы на все ее вопросы. История Мейбл начиналась там.

В отличие от других ее расследований это было гораздо сложнее. У нее не имелось ни имени, ни даже фотографии, только открытки, которые мама посылала бабушке летом 1968 года, все с почтовым штемпелем Пайн-Бенда. Не много для начала.


Блю искупался и сделал несколько сандвичей с жареным мясом, но его все еще одолевало беспокойство — тело ощущало усталость после длинного дня, а разум метался, перескакивая с одной мысли на другую. С той половины дома, где жила тетя Лэни, доносился легкомысленный смех из какой-то телевизионной комедии.

Он вымыл тарелки и поставил их в сушилку, потом посмотрел в окно на маленький домик под высокими, стройными соснами. Там горел свет, и он подумал, чем же сейчас занимается девушка, какую музыку она слушает?

Он вспомнил эту странную коллекцию дисков. Его опыт отношений с женщинами подсказывал ему: в том, что касается музыки, все они делятся на две категории. Были любительницы жвачки, которые так никогда и не вырастали из стиля, полюбившегося им в старших классах. Радио у них всегда было настроено на волну кантри, чего-нибудь старомодного или в лучшем случае рока. И были серьезные дамы. Эти предпочитали классику или кельтские баллады, может быть, немного «новой волны», но ни в коем случае никаких плебейских, по их мнению, направлений типа кантри или южного рока. Коллекция Элли напоминала его собственную. Всего понемногу. Он не знал, почему его это так задело, но, заглядывая в ее сумку, он словно получил предупреждение.

Блю отвернулся от окна и, твердо решив удержаться от соблазна провести ночь в компании бутылки и Интернета, вышел из дома, а Саша с надеждой потрусила за ним.

— Останься, — сказал он, закрывая двери, и по хорошо утоптанной тропинке отправился через луг к оранжереям.

Их было три. Самая старая и маленькая являлась его основным рабочим местом, где можно было с особой тщательностью заботиться о молодых растениях различных видов. Вторая, намного больше, была местом для проведения экспериментов, которые привлекали к нему особое внимание в ботанических кругах. Завтра прибывает человек из Стэнфорда, чтобы посмотреть эту оранжерею, и Блю с Маркусом всю неделю надрывались как проклятые, готовясь к этому визиту. Но самой любимой была большая оранжерея. При одном ее виде он уже ощущал, как его плечи расправляются, а напряжение оставляет тело. Ее крыша вздымалась бледной аркой на фоне темного неба, из-за стеклянных стен поблескивали розоватые лампы, расположенные в углах, чтобы не нарушать целостности экосистемы.

Он вошел внутрь и затворил за собой дверь, потом постоял минуту, закрыв глаза и настраиваясь, чтобы ощутить, почувствовать и услышать все. Воздух был напоен ароматом влажной земли, первобытным и плодородным, заставляющим думать о щедром урожае. Вторым по интенсивности был запах воды, слегка отдающий металлом. Блю мог мысленно представить себе эту влагу, собирающуюся на стеклах оранжереи и на листьях, серебряными каплями скатывающуюся с крыши и образующую лужицы. Над этими основными нотами в воздухе висел легкий, элегантный аромат самих цветов с их уникальными, характерными и не всегда гармонирующими друг с другом оттенками. Сегодня только что распустившийся цимбидиум перекрывал все остальные запахи, как звук трубы заглушает весь оркестр. Этот явный прекрасный запах он определил безошибочно.

Блю прислушивался и в густом, влажном воздухе, который так его успокаивал, улавливал еле слышные, короткие звуки, издаваемые ящерицами, и хлопанье крыльев птиц, разбуженных незваным гостем, и писк каких-то крошечных зверьков. Он даже представил себе, будто может слышать, как в этом плодороднейшем уголке шуршат насекомые — пауки, жуки и стрекозы. Целый мир насекомых.

Днем это была красота, почти невыносимая, и картина ее слегка затмевала не менее чарующее впечатление от ароматов, звуков и прикосновений. Ночью цветы и листья словно образовывали полог какой-то пещеры, таинственной, бесцветной и немного опасной.

Это лучше, чем виски, хотя в последнее время он иногда забывал об этом. Порой жизнь превращается в скучную привычку. Босиком продвигаясь сквозь мир, который он создал, направляясь к керамической скамье, Блю решил, что слишком уж зависит от бурбона по ночам. А может, и нет. Он нахмурился и сунул руки в прохладную, душистую черную землю в бочке, набрав полные пригоршни, чтобы полюбоваться, как она блестит при слабом свете. По его мнению, вся эта чертова страна слишком мало пьет, потому что до смерти боится быть самой собой. Надо бежать, надо что-то выполнять, надо быть в форме девяносто семь часов в день. Это не для него. Несколько рюмок за ночь не сделают из него пьяницу, и будь он проклят, если какая-то тощая пигалица с деревенским произношением заставит его отказаться от вполне цивилизованной привычки.


Утром Элли позвонила бабушке. Джеральдина Коннор ответила по мобильнику, который всегда носила в кармане передника. Элли платила за него и настаивала, чтобы бабушка никогда с ним не расставалась. Она сейчас была в саду — Элли слышала, как где-то поют птицы.

— Привет, бабуля, — сказала она. — Чем занимаешься?

— Здравствуй, дорогая! Выдергиваю сорняки. Как прошла поездка?

— Прекрасно. Я потеряла сальник в каком-то городишке в Арканзасе, но все обошлось, так что я добралась сюда в целости и сохранности.

— А хозяин дома? Он какой?

Элли заколебалась на секунду.

— Он очень мил. Домик хорошенький, и Эйприл есть где побегать. — Чтобы избежать комментариев, она быстро добавила: — У тебя есть чем писать? Я продиктую номер телефона.

Но Джеральдина что-то учуяла.

— Погоди, детка, — с ноткой раздражения проговорила она. — Я должна пойти в дом и взять карандаш. Так он молодой, этот доктор Рейнард?

— Не очень. Думаю, ему около тридцати пяти. — Элли подошла к столу и посмотрела на его дом. — У него есть оранжереи.

— Для чего?

— Понятия не имею.

— Я все равно считаю, что это безумие — принимать приглашение от человека, о котором ты ничего не знаешь. Бог весть, что он собой представляет.

Хлопнула дверь кухни, и Элли словно увидела красные хромированные пластмассовые стулья на кухне. Сейчас бабушка открывает шкафчик направо от раковины, ящичек для всякой всячины, в котором действительно полно хлама, и роется в нем, отыскивая карандаш.

— Я готова, — сказала бабушка.

Элли прочитала номер, написанный на аппарате.

— Это исследование должно занять у меня всего несколько недель, а потом я вернусь домой и закончу книгу.

— Детка, повторяю, что я справляюсь прекрасно. Тебе вовсе не надо перестраивать свою жизнь так, чтобы окружать меня заботой.

— Я приеду не для того, чтобы заботиться о тебе. Просто мне хочется проводить с тобой больше времени. Только если, — добавила она с улыбкой, — ты не против моего присутствия.

— Не говори глупостей.

— Тогда ладно. Я тебе напишу, но думаю, что к концу месяца уже все закончу. — Она взглянула на календарь на стене и подавила легкое чувство паники, возникшее при виде сегодняшней даты.

— Поступай как надо, детка. Я по-прежнему считаю, что ты гоняешься за облаками.

Элли поняла, что сейчас Джеральдина имеет в виду не Мейбл Бове.

— Неужели тебе совсем не любопытно?

— Нет, конечно! С чего бы я после стольких лет стала волноваться по поводу того, с кем спала твоя мамочка?

Элли закатила глаза. Хотя на самом деле все так и было, как-то немного обидно, когда это произносится вслух.

— Во всяком случае, это побочное расследование. А вообще-то мне надо написать биографию.

— Мм. Что, он симпатичный?

— Кто?

— Ты прекрасно знаешь кто.

Она знала, и ложь вызывала у нее неприятное чувство. Со вздохом Элли призналась:

— Слово «красивый» в данном случае не передает всего, что можно было бы сказать.

Бабушка поцокала языком.

— Не потеряй голову на этот раз.

— Ну уж нет, я усвоила урок. Хорошенького понемножку! — Удовлетворенная тем, что предупредила внучку о возможной опасности, Джеральдина сказала:

— Буду молиться за тебя, как всегда. Я тебя люблю.

— И я тебя люблю, бабуля. Позвоню через пару дней.

Думая об этом предупреждении, Элли не сделала ничего, чтобы как-то приукрасить свою внешность перед тем, как утром за ней зашел Блю. Она надела практичные хлопчатобумажные шорты, чистые и отглаженные, но совсем не сексуальные, и такую же чистую, выглаженную блузку. Намочила волосы и зачесала их назад, закрепив широкой заколкой, и решила не краситься, но потом пошла на компромисс, наложив чуть-чуть румян, чтобы скрыть свою бледность, и говоря себе, что делает это исключительно для самоуважения.

Невинная ложь, которая открылась сразу же, как только она в ответ на его стук открыла дверь.

— Доброе утро, — протяжно проговорил Блю.

Элли втянула носом воздух. Вместе с ароматом роз донесся запах чистого мужского тела. Она пыталась убедить себя, что вчера преувеличивала его красоту. Вовсе нет.

— Доброе, — ответила она.

Закрыла дверь, позволила ему распахнуть перед ней дверцу грузовичка. Блю сел за руль.

— Как насчет завтрака? — спросил он.

— Было бы здорово.

— Хорошо. — Он завел машину и потянулся к радио. — Вы не против?