Он успел заметить, как она сжала зубами собственный кулак, чтобы не закричать, но останавливаться не собирался. Скользнул твёрдым членом между её влажных складочек так глубоко, как только мог, чтобы их тела полностью слились, чтобы сдавить её груди и прижаться так сильно, насколько это было возможно. Томас поцеловал её куда-то под ушком, снова прошептав слова о любви, и нетерпеливо двинул бёдрами. Затем снова и снова. Наслаждение лишь усилилось и сосредоточилось где-то внутри, когда он вонзился в её тело ещё раз. Она была влажной, мягкой и такой узкой, что он едва мог соображать.

Продолжая двигаться, опираясь на локоть, он взял Амелию за подбородок и заставил взглянуть на него. Она не могла сосредоточиться и инстинктивно двигалась под ним, выгнувшись и раскрыв губы. Раскрытая и разгорячённая, она полностью отдалась в его власть.

– Скажи мне это… скажи мне… – неожиданно услышала Амелия сквозь нарастающее острое напряжение. – Скажи, что любишь меня…

Её бёдра сковала неясная боль, но эта боль была сладкой и протяжной, как если бы кто-то натягивал её, словно струну скрипки, и не отпускал. Томас знал, что она близко, он и сам вот-вот мог излиться в неё, было уже почти нестерпимо сдерживаться. Но с каждым новым движением он медлил, растягивая удовольствие, заставляя Амелию чувствовать его внутри себя то целиком, то лишь совсем немного. Она попыталась сжать бёдра и его член, Томас ощутил, как её мышцы напряглись, и, дрожа от нетерпения, выдохнул в её раскрытые губы:

– Скажи, Амелия! Не заставляй меня мучить тебя… но я хочу… я так сильно хочу это сделать.

– Я люблю… – сорвалось с её уст, но очередной резкий толчок заставил её застонать. – О, Томас… Пожалуйста!

Она не услышала, как он усмехнулся, а затем сжал её ягодицы в своих руках и, чуть приподнявшись на коленях вместе с ней, вонзился с такой силой, что Амелия вцепилась в его плечи ногтями и закричала.

– Ты любишь меня? – Томас прижался лбом к её шее и снова коснулся губами.

– Да! Да, я люблю тебя… люблю!

Это был хитрый, но беспроигрышный ход, и Томас просто не думал о том, что буквально заставил её это произнести. Всё уже не столь важно. Он знает, что она любит его. Несмотря на все его мерзости, на ложь и трудности, в которые он её втянул, эта очаровательная пташка любит его и принадлежит ему не только душой, но и телом.

И как же сладко было наблюдать за её «капитуляцией», несмотря на то, что именно она заставила его потерять контроль, и лишь она являлась причиной его волнений и несдержанности. Выходит, они оба были победителями и побеждёнными. Потеревшись носом о впадинку между её грудей, он только улыбнулся, затем, неожиданно для неё, чуть приподнял её левую ногу и стал двигаться быстро и плавно. Амелия ахнула и покорно прижалась к его груди, откинув голову. Ещё немного, и уже скоро она ощутила это – ни с чем несравнимое блаженство, когда сотни искр проносятся перед глазами, и тело уже не принадлежит тебе. Томас видел, как раскрылись её глаза, а с губ сорвался удивлённый возглас, и он поймал его, накрыв её рот поцелуем.

Она была ещё слишком далека от него, слишком глубоко погружена в собственное наслаждение, чтобы увидеть его напряжённое лицо над собой, ощутить, что он весь покрыт потом и всё ещё двигается в ней, стремясь к собственному освобождению. Никогда прежде он не ощущал подобного, никогда ещё желание к женщине не подводило его к краю меж разумом и безумием. Тело мгновенно одеревенело, а невыносимое напряжение в паху пульсировало всё сильнее. Когда, наконец, он выскользнул из неё и излился на мягкий белый живот, это было похоже на бесконечное головокружение; словно пространство вокруг него испарилось, и на несколько сладостных мгновений он попросту забыл, как дышать. Амелия услышала его глубокий протяжный стон над собой и открыла глаза.

Томас лежал на ней, тяжело дыша, всё ещё держа её в объятьях и медленно лаская свободной рукой её поясницу, дразнящими движениями прикасаясь к ягодицам и возвращаясь назад. Когда он чуть приподнялся и положил голову на подушку, рядом с ней, их взгляды встретились. Постепенно перед глазами рассеялась томная дымка, волна сладкого блаженства отхлынула. Амелия улыбалась, ощущая, как Томас ласково гладит её по спине, а после протянула руку и почти невесомо коснулась его лица.

– Ты свёл меня с ума, – призналась она, и в царящей полутьме он заметил её улыбку. – Неужели так будет всегда?

Вместо ответа Томас поднял голову и поцеловал её. Прикосновение к мягким губам обожгло его, и новая вспышка желания пронзила тело. Если такое и было возможно, то только с ней. Когда-то давно она сама отыскала его на берегу Северного моря, улыбнулась и заставила забыть о тягостных горестях. Теперь эта рыжеволосая Сильфида нежилась в его объятьях, изгибаясь, словно кошечка от его ласк, и он мог лишь представить все последующие дни и ночи, что им предстояло провести вместе.

Когда он снова прикоснулся к ней, закинув её ногу на своё бедро, Амелия улыбнулась и так крепко прижалась к его телу, что ему захотелось стонать от удовольствия. От ощущения её тела рядом с ним, её смелых поцелуев и плавных движений рук за его спиной… Когда она чуть прикусила мочку его уха, затем дразняще лизнула языком, Томас шлёпнул её по ягодицам, а через несколько мгновений уже был в ней, твёрдый и горячий.

Несколько лет назад он думал, что сможет забыть о ней. Несколько месяцев назад он считал, что сумеет снова покинуть её. Как он мог? Теперь, когда она принадлежала ему, он хотел забыть о жизни, в которой не было её. Теперь он ясно видел, что они воистину созданы друг для друга.


Глава 30. Фея и Лабиринт


«Как я могу сказать, что я одна, Когда весь мир здесь смотрит на меня?»

Уильям Шекспир. Сон в летнюю ночь

***

Туманным субботним утром, 30 июня 1759 года, океан был спокоен. Мегера проснулась в самом приподнятом настроении, однако, вспомнив, как оконфузилась прошлым вечером перед Халсторном – этим угрюмым мужланом – её прыть мигом поубавилась. С другой стороны, никто не был виноват. Пока капитан развлекался со своей женой, моряки слегка позабыли о дисциплине и тайком распили несколько закупоренных бутылок бренди. Поправляя воротник рубашки, Мегера притормозила ненадолго возле лестницы на верхнюю палубу. Не просто «несколько бутылок», возможно, там их был не один десяток… Пили практически все, и каждый по своей личной причине. Кто отмечал скорое прибытие на сушу, другие – занятость капитана и кратковременную свободу действий, а кто всё ещё поминал старика Скрипа.

Да, пили почти все. Даже скромняга Фредерик Халсторн. Мегера вспомнила, как отыскала его возле бизань-мачты с бутылкой в руке и бессвязной речью попыталась приободрить. Как-никак, она обожала его отца и была к нему привязана, как к родному. Остальное произошло уже, как в тумане. Когда он сказал, что давно положил на неё глаз, но не решался признаться из-за самых очевидных причин (и Стерлинга, в том числе, ведь не хотел терять его расположения), она ничего не ответила, только отпила ещё больше бренди (или же то был ром из закромов трюма?)

Женщина наскоро утёрла рукой лоб и вздохнула, вспомнив, как Халсторн обнял её и поцеловал, на что она так смачно треснула его по лицу кулаком, даже умудрилась разбить бедняге губу. Он ни слова не сказал, просто ушёл, бросил на неё взгляд то ли жалостливый, то ли осуждающий.

Мегера покачала головой. Вот, что бывает, когда капитан столь разношёрстной команды отсутствует слишком долго. Пиратка некоторое время глазела на дверь его каюты. За нею ни звука не раздавалось. Стерлинг вообще собирался выходить оттуда или нет? А может, эта парочка уже поубивала друг друга?

Наступило утро, пришло всеобщее похмелье, но она не ощущала дурноты. Скорее, стыд и смущение, что было вовсе не в её характере, но она поклялась, что объяснится с Халсторном, и они оба обо всём забудут ещё до первой видимости континента. До перерыва на обеденную трапезу Мегера отдала распоряжения морякам, отвесила пару подзатыльников лоцману и братцу Амелии, который теперь таскался за ним по всему галеону, затем занесла в судовой журнал отметки о скорости и курсе, ширину и долготу точки их маршрута с помощью компаса. До ближайшей суши – английских островов Сомерса – было около двухсот тридцати миль. До берегов Северной

Каролины – примерно семьсот миль, что означало, при их скорости, не больше четырёх дней плавания. Мегера вздохнула с облегчением, закрывая судовой журнал. Вот и всё. Долгое и скучнейшее на её памяти путешествие по Атлантике скоро закончится. Пора сообщить радостную весть экипажу и пассажирам.

Она отыскала своих товарищей на верхней палубе, на шкафуте как раз проходил обед. Моряки расположились на бочках и ящиках, о чём-то беззаботно болтая и смеясь. Лоцман Жеан, как обычно, умудрялся обедать, уцепившись за реи. Но он всегда крепко держал свою миску с рагу и ни капли не проливал.

– Отличная новость, Мегера! – воскликнул Стивенсон, прожевав единственный кусок мяса. – На этот раз мне показалось, что мы тащимся невероятно медленно!

– Будто дохлая черепаха на волнах, – пошутил Генри Лионелл.

– Не забывайте, что вы здесь не одни, между прочим! Кроме вас тут ещё и женщины, и дети, не привыкшие к долгим путешествиям…

– Ну разумеется, женишок! Ты стал таким домашним в последнее время, приятель!

Мужчина потрепал по голове возмущённого Клейтона, и тот встрепенулся, как обозлённый воробей, даже отставил прочь миску с рагу и хотел было ответить, но Мегера его прервала:

– Ладно, ладно! Успокойся, боец! А ты, Генри, лучше закрой рот. Парень дело говорит. Смотри за собой и терпи, как все. Где там твой брат, а? Всё отлёживается?

– Он никогда не умел пить. Хотя мы с ним оба начали ещё в утробе у мамки, а она была знатной пропойцей.

– Ха, по твоей роже и видно!

Вся честная компания захохотала и продолжила трапезу уже молча. Когда с мостика к ним спустился Джон, Мегера поманила его пальцем и подвинулась, чтобы он присел с нею рядом. Рулевой Селим только что показывал мальчику штурвал и как с ним управляться. Парень был в полнейшем восторге. Когда внезапно в воцарившейся тишине до них донеслись звуки скрипки, все словно замерли ненадолго, затем Стивенсон, подбоченившись и напустив на себя вид бывалого Дон Хуана, многозначительно повёл бровями: