– А кто-то этим просто упивается!

Не шелохнувшись, капитан наблюдал, как она отбрасывает в сторону салфетку, а её потемневшие малахитовые глаза сверкают в сиянии свечей. Он разозлил её своей дерзостью, и это странным образом мгновенно отрезвило разум и разгорячило кровь. Стерлинг не припомнил, когда в последний раз испытывал такое внезапное сильное желание. Возможно, в ту ночь, когда сделал Амелию женщиной.

– Уже уходишь? – спросил он насмешливым тоном. – А ещё даже к жаркому не притронулась…

Амелия была искренне поражена услышанному. Девушка в голос застонала и стиснула зубы так, что едва не свело челюсть. Ей пришлось собрать все силы, чтобы не разразиться проклятьями прямо перед ним, иначе позже она могла горько пожалеть об этом. Она остановилась посреди каюты и дождалась, пока Стерлинг сам приблизится к ней. На смуглом лице снова появилась ироничная улыбка, будто у этого человека вмиг исчезли все заботы. Будто он и вовсе не ранил её, не причинил боль. От подобной беспечности Амелии хотелось то ли устроить истерику, то ли разрыдаться. Тогда-то её терпению и пришёл конец.

– Не смей улыбаться, подлый наглец! – вскрикнула она, отчего Стерлинг на мгновение зажмурился. – Ты лгал, сводил меня с ума! Не было мне покоя от тебя ни во сне, ни наяву! Но это не я потеряла голову. Это ты сошёл с ума!

Обеими руками она оттолкнула его от себя, но мужчина словно и вовсе не ощутил этого толчка, остался так же твёрдо стоять на месте, глядя на неё пристальным, изучающим взглядом.

– Я ненавижу тебя! Слышишь? Ненавижу! Твою самоуверенность и наглость! – прошипела Амелия, вскипая от злости. – И как беспечно ты посмел крутить моей судьбой! И даже сейчас я ненавижу, как легкомысленно и хладнокровно ты относишься к моему гневу!

Она толкнула его снова, с силой упираясь в его грудь, даже успев ощутить жар его кожи под рубашкой. Когда Томас сделал глубокий вдох и взглянул на неё, на этот раз так мучительно строго, что по её коже побежали мурашки, она выпрямилась и замерла.

– Я играл с тобой, причинил боль, заставил страдать. И очень сожалею об этом, – прозвучал после краткой паузы его властный голос. – За это ты вонзила в меня нож, что тоже было несколько неприятно. Однако то, что сделано – сделано. Всё, чего я желаю теперь, это двигаться дальше, в будущее, которое только мы с тобой можем построить.

Поскольку девушка лишь молча стояла перед ним с этим её ледяным безразличием на побледневшем лице, он продолжил:

– В Северной Америке сейчас в самом разгаре колониальная война. Английские поселения восстают друг против друга, не забудем при этом об индейцах и французах. То и дело возникают новые ополчения, куда забирают всё больше и больше молодых парней и мужчин. Поверь мне, Амелия, будет тяжело продолжать свой путь, если мы так и не придём к пониманию и согласию здесь, на этом корабле. Ты нужна мне берегах Нового Света. Вся ты! Дочь Джона МакДональда, моя храбрая графиня… Однако, если ты всё ещё ненавидишь меня, в чём же смысл? Там мне не за что бороться… без тебя.

Он полагал, что его слова хоть как-то повлияют на неё. Что к ней вновь вернутся решимость и твёрдость духа. Но Амелия выглядела такой усталой и такой одинокой, что на миг Стерлингу почудилось: он уже потерял её! И в этом, безусловно, была только его вина. Несчастная измученная пташка! Мысленно он выругался и тяжко вздохнул. Затем взглянул на дверь каюты и неожиданно для самого себя спросил:

– Ты всё ещё хочешь уйти?

Поскольку она так и не ответила, он с недовольством отвернулся. Амелия продолжала стоять на месте, устремив пустой взгляд в пол. Стерлинг вернулся к витражу и взял с подоконника скрипку. Когда он бездумно заиграл первое, что пришло на ум, Амелия издала вымученный вздох. То была мелодия старой баллады под названием «Судьба Кэтрин Говард». Леди Говард являлась пятой женой короля Генриха VIII, и, в конце концов, её казнили по обвинениям в супружеской измене. Амелия вдруг вспомнила ревностные угрозы Диомара, когда он вспоминал ей Томаса. До чего же теперь иронично звучала эта мелодия!

Через несколько минут музыка стихла. Амелия смотрела мужу в спину, наблюдая, как он укладывает скрипку на место и потирает ладонью шею. У неё самой слегка закружилась голова, и стало тяжко стоять вот так, неподвижно. Но не успела она и шагу сделать, как Томас оказался вдруг рядом. Она и вовсе не заметила его внезапного перемещения, когда сильные руки сжали её в объятьях, и чужое твёрдое тело, будто сделанное из гранита, прижалось к ней. Он был так чертовски напряжён, и это поразило Амелию. Стерлинг не оставил ей и шанса на отступление, когда взял её за подбородок и заставил взглянуть ему в лицо. Его прозрачные глаза горели пламенем, которое она никак не ожидала увидеть. А затем он обрушился на неё с самым ревностным, самым жадным поцелуем, какой только можно было представить.

Ей и невдомёк было, как долго он сдерживался. Как, взывая к остаткам разума, пытался совладать с этим порывом. И это его она назвала хладнокровным? А сейчас он просто не мог оторваться от неё. Его широкие ладони судорожно блуждали по её телу, поглаживая от плеч до ягодиц. Это было безумием, и он прекратил сопротивляться, потому что понял вдруг: она ни за что не пойдёт ему навстречу первой. Она просто не поймёт, что нужно делать. Это был последний способ показать ей, что она нужна ему, несмотря на всё его сумасбродство.

– Я хочу тебя! – произнёс он ей прямо в рот. – Раскрой губы для меня! Да, да, вот так!

Он даже не заметил, как она испугалась этого внезапного напора, потому что едва успевала отвечать на его ласки. Когда он застонал между поцелуями, у неё подкосились ноги, и Томасу пришлось ещё крепче прижать её к себе. Его язык коснулся её губ, проник внутрь, и это было горячо, влажно и сладко. Так сладко, как он даже мечтать не мог.

Амелия дёрнулась было прочь, но некуда было деваться от его сильных рук. Его губы вновь отыскали её уста, и она впустила его в себя с шумным вдохом. Когда Томас попытался повыше задрать её юбку, она всё поняла, наконец, и словно очнулась от стойкого дурмана. Видимо, именно в тот момент он осознал, что она была напугана, и отпустил. Однако через пару мгновений поймал её за талию и притянул к себе. Когда он заговорил, его голос дрожал, и дыхание было неровным, рваным:

– От женщин в нас, мужчинах, все пороки… О, я даже не помню, откуда эта строка! Когда я сказал, что из-за тебя утратил контроль и потерял голову, я не собирался обвинять тебя. Если это прозвучало так, то прости! Прости меня, Амелия! Хотел бы я быть для тебя лучшим мужем… или лучшим пиратом, если хочешь, но повсюду меня ждали неудачи! Я пугаю тебя? Прошу, не бойся, я не собираюсь причинять тебе боль, я лишь хотел… Сам не знаю, чего именно… Но я всегда хотел тебя, слышишь?! Тебя одну, и в этом вся правда… Помнишь нашу встречу в церкви? Я обещал, что, как только мы оба окажемся на галеоне, ты будешь моей, и я уже не отпущу тебя… Вот и здесь я подвёл нас обоих! Мы так много времени упустили!

Затем он поцеловал её. Долго, томно, то отстраняясь, то снова припадая к её влажным губам, воображая себе поцелуи менее целомудренные, чем эти.

– Можешь делать, что хочешь! Кричи, ругайся! И бей меня! Любой нож на этом столе – он твой! – Стерлинг взглянул в её удивлённые глаза и прижался лбом к её лбу. – Всё равно больнее, чем твой побег, ничего быть не может. Амелия! Мои пороки, как инфекция, уничтожают те чувства, что мы испытывали друг к другу с самой первой встречи. Нет, нет! Не качай головой! Разве я не прав? Я обещал спасти тебя, сделать сильной и собрать воедино твоё разбитое сердце… но я проиграл!

В его глазах читалось отчаяние, а на лице отразилась такая мучительная агония, что Амелии почудилось – она снова видит Диомара, но лицо его почемуто принадлежало Томасу Стерлингу. Она всхлипнула, зажмурилась и снова взглянула на него. Если бы его руки не держали её сейчас, она свалилась бы на роскошный персидский ковёр от потрясения. Только теперь она заметила, как пальцы цепко держатся за рубашку у него на груди, и как дико бьётся её собственное сердце.

– Да, я хотела уйти, – прошептала она в дюйме от его лица, когда он наклонился. – Но, кажется, у меня больше нет на это сил. И я проиграла.

Тогда Томас засмеялся, болезненно и хрипло, почти безобразно, а после вдруг разомкнул объятья и сделал два шага прочь. Если бы он не дрожал от желания и не суетился, то был бы куда расторопнее, и всё-таки ему удалось снять с себя рубашку и отбросить в сторону. Взявшись за пряжку на брюках, он упрямо взглянул Амелии в глаза и, проследив за её реакцией, за пару мгновений выдернул ремень.

Ей хотелось удивиться вслух и просто спросить, что именно он собирался делать, но вид его обнажённого торса заставил её задержать дыхание и замереть. Амелия вспомнила, как тогда, в детстве, увидела его без одежды, и что при этом испытала. Сейчас ощущения были гораздо острее, они жалили её изнутри, словно сотни игл, и она в полной мере признала себя проигравшей. Он был совершенством, к которому она так долго стремилась и бессознательно тянулась, со всеми пороками и непостоянством его характера, она всё ещё любила его. Она принадлежала ему и, более того, сама хотела этого.

Она едва не высказала вслух мысль о том, как он был красив. И что там Александр Македонский и все его древнегреческие образы, которыми она когдато так восхищалась, посещая вместе с дядей богатые галереи? Никто не мог сравниться с её мужем, в её глазах никто не мог быть настолько чувственным и страстным.

Когда Стерлинг приблизился к ней, медленно и грациозно, будто великолепный стройный хищник, она не смогла отвести глаз. Наверное, именно в эту минуту Амелия в полной мере ощутила собственное поражение. А затем его горячую ладонь на своей щеке. Рука скользнула ниже. Пальцы вели по изгибам её шеи, к плечам и ключицам, и задержались у самого выреза платья.

– Позволь мне раздеть тебя, – послышался над нею его бархатный голос. Амелия ненадолго прикрыла глаза.