— У меня аллергия на «ХэппиМил», — выдает в эту минуту девочка по-французски.

Пэт перестал жевать. У него от любопытства даже приоткрылся рот. Совершенно очевидно, что девочка за соседним столом произвела на него сильное впечатление. Впрочем, на него производило впечатление все то, что говорили или делали дети старше его самого. Но на этот раз он услышал что-то совсем необычное. Видимо, для него было в новинку, что девочка старше его говорила на иностранном языке. И, самое главное, все это происходило не в кино и не по телевизору.

— Это по-японски? — прошептал он мне, наивно полагая, что все иностранные языки сводятся к японскому. Кстати, его мать прекрасно говорит на нем.

— Это французский, — также тихо прошептал я в ответ.

Он улыбнулся девочке с лентой, но та смотрела словно сквозь него.

— А почему она говорит по-французски? — спросил Пэт, неожиданно оживившись. Мне тут же вспомнились былые дни, когда он задавал мне один из своих нелегких вопросов. Я поспешил зацепиться за предложенную мне тему, одновременно испытывая внутреннее чувство благодарности.

— Эта девочка — француженка, — начал я, стараясь говорить тихо. Потом, взглянув на беднягу-отца, быстро добавил: — Наполовину француженка.

У Пэта от изумления округлились глаза.

— Она приехала издалека, ведь Французия от нас очень далеко?

— Ты хотел сказать «Франция», — поправил его я. — Нет, она находится не так уж далеко, как тебе кажется, дорогой.

— Да нет же. Французия очень далеко. Может быть, даже еще дальше, чем я думаю.

— Нет, это не так. Франция, вернее, Париж, всего в трех часах езды от Лондона на поезде.

— На каком поезде?

— На специальном. На очень скором поезде, который курсирует между Лондоном и Парижем. Он называется «Евростар» и едет всего три часа по туннелю, проложенному по дну моря.

— По дну моря? — с сомнением в голосе спросил мой сын.

— Да, верно.

— Нет, не может быть. Берни Купер ездил летом во Французию.

Берни Купер, которого мой сын всегда называл по имени и фамилии, был лучшим другом Пэта. Первым лучшим другом в его жизни. Лучшим другом, которого он запомнит навсегда. Пэт всегда цитировал Берни с такой же страстью, с какой хунвейбины цитировали великого Председателя Мао в разгар Культурной революции.

— Берни Купер ездил к морю во Французию. Ну, ладно, во Францию. Они летели на аэробусе, значит, во Францию нельзя поехать на поезде. Так сказал Берни Купер.

— Должно быть, Берни ездил с семьей на юг Франции. Париж же находится гораздо ближе. Даю тебе слово, дорогой, что от Лондона до Парижа можно доехать за три часа. Как-нибудь мы с тобой отправимся туда. Париж — очень красивый город.

— А когда мы туда поедем?

— Когда ты станешь большим мальчиком. Он серьезно посмотрел на меня:

— А я уже большой мальчик.

И я подумал: «Это верно. Ты уже теперь большой мальчик. Тот малыш, которого я держал на руках, исчез и никогда больше не вернется».

Я взглянул на часы. Было рано. В «Макдоналдсе» еше продавали завтраки.

— Пойдем, — предложил я. — Давай я помогу тебе надеть пальто. Только не забудь свой футбольный мяч и перчатки.

Он посмотрел в окно на залитую дождем улицу Лондона. Сейчас мы находились в северной части города.

— Мы пойдем в парк?

— Мы поедем в Париж.

* * *

У нас это получится, Я все хорошенько просчитал. Надеюсь, вы не думаете, что я вот так, необдуманно решил сорваться с ним в Париж? Конечно, у нас все выйдет, может, не с такими уж удобствами, но тоже вполне сносно. Три часа до Парижа на поезде «Евростар», днем осматриваем достопримечательности города, а потом — р-раз! — и домой, прямо к тому времени, когда пора отправляться спать. Я, разумеется, имею в виду, когда нужно будет ложиться спать Пэту, а не мне.

Никто и не узнает о том, что мы побывали в Париже. То есть его мать не узнает, до тех пор пока мы не вернемся назад, в Лондон. Единственное, что нам требовалось, так это прихватить с собой паспорта.

Удача нам улыбалась. У меня дома не оказалось ни Сид, ни Пегги. А дома у Пэта единственным живым существом была немка Ули, его вечно витающая в облаках няня. Так что мне не пришлось объяснять моей теперешней жене, почему, для того чтобы погонять мяч в парке Примроуз-Хилл, мне понадобилось взять свой паспорт. И не пришлось сочинятьдля бывшей жены фантастический повод, чтобы мне отдали паспорт Пэта, хотя мы с ним всего-навсего собирались отправиться в ближайший зал игровых автоматов.

Мы быстро добежали до вокзала Ватерлоо, и вскоре Пэт уже сидел в вагоне поезда «Евростар», прижавшись лицом к окну, которое очень скоро запотело от его горячего дыхания.

Он озорно посмотрел на меня:

— Правда, что у нас сейчас начинается приключение? Это ведь настоящее приключение, да?

— Большое приключение.

— Вот это да! — улыбнулся мой сын.

Всего три коротеньких слова, а я уже никогда не забуду их. И как только он их произнес, я понял, что стоило все затевать хотя бы ради этих трех простых слов. Что бы потом ни случилось.

В Париж на один день! Приключение только для нас двоих! Вот это да!

* * *

Мой сын живет в одной из семей нового типа. Как их теперь принято называть?

Смешанная семья.

Как будто людей можно бесконечно отбирать и перемешивать между собой. Этакая перемолотая, как кофейные зерна, и гладенькая, как чулки без швов, семейка. Но с мужчинами, женщинами и детьми это сделать не так-то просто.

Они живут всего лишь в миле от нас, но в их совместной жизни есть нечто такое, что навсегда останется для меня тайной.

Я могу лишь догадываться об отношениях между Джиной и нашим сыном. Я представляю себе, как она до сих пор моет ему голову, читает на ночь детские книжки, ставит перед ним тарелку с макаронами, крепко обнимает и так крепко сжимает его в своих объятиях, что становится невозможно понять, где она, а где он.

Но я не имею ни малейшего понятия об отношениях между Ричардом и Пэтом. Этим совершенно незнакомым мне мужчиной тридцати с лишним лет и семилетним ребенком, чей голос, лицо и даже кожу я знаю лучше, чем самого себя.

Интересно, целует ли Ричард моего сына, перед сном? Я об этом даже и не спрашиваю. Потому что не знаю, что меня больнее обидит: забота, теплота и близость, которые предполагает поцелуй на ночь, или холодное безразличие, если этого нет.

Ричард неплохой парень. Я должен признать это. Да и моя бывшая жена не стала бы выходить замуж за мужчину, в котором проявляются хоть отдаленные качества детоненавистника. Я прекрасно понимал — даже в самые безрадостные моменты своей жизни, — что на свете есть гораздо худшие отчимы, чем Ричард. Правда, теперь это слово почти не употребляют. Слишком уж отрицательные эмоции оно стало вызывать.

Мы с Пэтом привыкли называть Ричарда партнером, будто бы он принимает участие в деловом, совместном с матерью моего сына предприятии или, возможно, в карточной игре вроде бриджа. Но что меня действительно сводит с ума в Ричарде — кстати, по той же причине я иногда повышаю голос на свою бывшую жену, когда говорю с ней по телефону (хотя этого я предпочел бы избегать), — так это то, что Ричард, похоже, совсем не понимает одного очевидного факта. Он не сознает того, что мой сын — единственный на миллион других детей. На десять миллионов, на миллиард, если хотите.

Ричард считает, что Пэту необходимо совершенствовать себя. А моему сыну этого не требуется, он и без того единственный и неповторимый…

Ричард хочет, чтобы мой сын полюбил Гарри Поттера, деревянные игрушки и тофу А может, я что-то путаю, и это не тофу вовсе, а чечевица? Но моему сыну нравятся «Звездные войны», светящиеся пластмассовые мечи и пицца. Мой сын упрямо пытается отыскать причину бессмысленной агрессии и является приверженцем углеводного питания. Правда, при этом еще очень любит сыр.

Поначалу Ричард вроде бы с удовольствием подыгрывал Пэту во всем. Но это было давно, еще в те дни, когда он только обхаживал Джину с надеждой проникнуть к ней в койку. Еще до того, как он женился на моей бывшей супруге и получил постоянную «прописку» в ее постели, он тоже неплохо играл роль Хана Соло в паре с моим сыном, изображавшим из себя Люка Скайуокера. Тогда он просто обожал играть с моим сыном. Или же, по крайней мере, искусно притворялся в том, что эти забавы ему по душе.

А мой сын совершенно искренне проникнется симпатией даже к Саддаму Хусейну, если тот сможет хотя бы на пять минут прикинуться Ханом Соло.

Теперь же Ричард уже больше не старается понравиться моему сыну или же делает это совсем по-другому. Он больше не хочет стать другом Пэту, скорее он старается превратиться в его родителя, чтобы иметь влияние на сына и изменить его.

Как будто желание совершенствовать кого-то может заменить любовь.

* * *

Сначала ты даешь супруге всякие обещания, а потом обращаешься к юристам, чтобы доказать, что все эти обещания уже ничего не значат. Джина стала теперь частью моего прошлого. Но с детьми развестись нельзя. И у вас ни за что не получится отречься от тех обещаний, которые вы давали детям.

Вот именно поэтому я и решился показать Пэту Париж.

Я пытался сдержатьсвои невысказанные обещания перед сыном. Чтобы до сих пор быть для него значимым и авторитетным человеком. Всегда и во всем. Я старался убедить его, а может, и себя, что ничего очень серьезного не изменилось в наших с ним отношениях. Потому что мне очень не хватает моего мальчика.

Когда его нет со мной, я особенно отчетливо понимаю, насколько люблю его. Люблю так сильно, что испытываю от этого почти ощутимую боль, опасаясь, как бы с ним не случилось чего плохого. Я боюсь, что он забудет меня, если я исчезну из его жизни, и тогда моя любовь и моя тоска по нему ничего не будут значить.