Мурманский день

Я вылетел из Москвы в Мурманск солнечным июлем в десять часов вечера. Порозовевшие от закатного солнца крыши российской столицы остались далеко позади, и теперь под нашим реактивным Ту-134 тундра — кустарник, трава, маленькие деревца и много озёр с прозрачной водой. Это чуть-чуть напоминает сибирские пейзажи. Городов не видно — вообще, никаких населённых пунктов. Иногда можно заметить узкоколейку. Минута — и вот её уже нет. Высота порядочная, но сверху вижу каких-то животных. Я не знаю, кто это — волки, косули или медведи.

В салоне в основном мужчины. Они листают газеты, дремлют или просто смотрят прямо перед собой. Лишь некоторые выглядывают из окна вниз — видимо, летят в полярный город впервые.

Когда-то, много лет назад, привезли меня эшелоном в мурманскую часть, защищавшую Кольский полуостров от гитлеровской армии. Тогда проход в единственную незамерзающую гавань был едва приметен, как, впрочем, и сам порт. На берегу лежал метровый слой снега, кое-где светились огоньки рыбацких избушек, из воды торчали останки затопленных кораблей и катеров…

— Простите, это уже Мурманск? — спрашивает меня сидящий рядом молодой мужчина в клетчатой рубашке без галстука.

— Вероятно да, — я смотрю на часы. — Два часа летим.

— Извините, вы туда — на работу?

Я отрицательно качаю головой. Он говорит, что не знает, выдержит ли всё это: сейчас полярный день, и это хорошо, но ведь потом наступит ночь на целых три месяца… А я думаю об Ане. Да, именно так: не о предстоящих делах, а о той медсестре, которая когда-то спасла мне жизнь.

Я чувствую, что самолёт снижается. Внизу под нами сгребает землю бульдозер, а впереди чёрной лентой блестит взлётная полоса. Лайнер делает крен на левое крыло, и я вижу панораму города и Кольского залива — здесь нас когда-то бомбили немцы.

Вибрация самолёта, грохот колёс шасси — и вот мы по взлётной полосе доезжаем до двухэтажного здания аэропорта. Открываются двери, мы выбираемся наружу, в сухое пекло полярного дня, которое так непохоже на тропическую влажность Африки. Большой термометр на белой стене здания показывает плюс двадцать семь, а огромные часы — 23–36. Солнце жарит с самого зенита. Когда-то мне казалось, что так бывает только на экваторе… Вылетел я из Москвы вечером, прошло два часа, и вот уже Мурманск, здесь по-прежнему день — в это трудно поверить. Я знал, что будет так, но всё равно удивляюсь этому.

Внезапно я замечаю, что на площадке перед зданием аэропорта уже никого нет. Пассажиры разъехались — кто на автобусе, а кто и на автомобиле. Ко мне подходит невысокий мужчина в толстом свитере (это в такую-то жару!) и говорит, что если я из Польши, то он должен отвезти меня в гостиницу. Отвечаю, что так оно и есть. Водитель берёт мои чемоданы и советует надеть летний плащ.

Мы едем по разбитой асфальтовой дороге, над которой густо клубится пыль. Откуда столько пыли? Города что-то не видно, слева — перевал, справа — небольшие холмы, поросшие соснами, и там много белых глыб всевозможных размеров.

— Что это? — спрашиваю у шофёра, не веря собственным глазам. — Неужто снег?

— Да, — кивает он. — И кое-где у залива тоже.

— Всего двести метров от дороги. Неправдоподобно! А это… кладбище?

— Международное.

— Можно на минутку?..

— Пожалуйста.

Возле чёрной железной ограды я выбираюсь из машины и через покосившиеся ворота вхожу внутрь. Ищу на памятниках и могилах польские фамилии и нахожу их, хотя надписи поросли мохом и почти ничего нельзя прочитать. Вот одна надпись по-русски: «Неизвестный польский матрос». Я знаю, что те, кто лежит здесь, умерли в госпитале, а вот те, что погибли на своих судах, нашли вечный покой в море. Тут же рядом вижу арабские надгробия. Я не говорю по-арабски, но мне известно, что значит «Саля-ль-Ляухалейхи ва алихи салям» — «Мир и благословение Божье ему и его народу».

Арабы погибли от голода. Но не потому, что нечего было есть. Просто они ждали, когда зайдёт солнце: был великий пост рамадан, и дозволялось есть только после захода солнца, — но тогда, так же, как и теперь, июльское солнце не опускалось за горизонт целых три месяца.

Я уже совсем мокрый от пота, и тут, словно клинок, пронзает меня ветер с залива. Мы едем дальше по пыльной дороге, слева — сосны и снег, справа, в низине — консервная фабрика и железнодорожная ветка.

Въезжаем в многотысячный город. Здесь уже есть пятиэтажки, но тротуары освещены плохо, потому что это никому не нужно, никого на улицах нет. Магазины закрыты, на окнах решётки. А солнце шпарит сверху так, словно это на экваторе. Где же он, тот деревянный пылающий Мурманск, который навсегда остался в моей памяти?

— Сколько теперь здесь жителей?

— Больше двухсот тысяч, — отвечает водитель.

— А где они все?

— Спят. Сейчас ведь ночь.

— Ну, конечно, — я смотрю на часы. — Двенадцать.

Никого нет и возле гостиницы «Северная», не видно и автомобилей. Но двери открыты. Женщина-портье подает мне прописной листок, я начинаю заполнять его, шофёр же исчезает не попрощавшись.

Дежурная будит спящего в кресле мужчину и говорит: «Приехал». Тот, словно застигнутый врасплох, оглядывается по сторонам, а потом подходит ко мне и называет себя. Это редактор ежемесячника, печатающегося для Заполярья и Архангельска.

Мой новый знакомый ведёт меня в комнату на втором этаже, где стоят две кровати и исцарапанный ножом и обожжённый сигаретами стол. Большое окно занавешено гардиной, но шторы нет.

— Как здесь можно спать? — спрашиваю у редактора.

Он снимает свитер и, оставшись во фланелевой рубашке, усаживается на стул.

— Вы хотите спать?

— Пока нет, — отвечаю я, открываю чемодан и вынимаю оттуда поллитровку «Пшеничной».

Редактор Романов (именно так он назвался мне) вытаскивает из сумки толстую тетрадь, намереваясь, видимо, записывать мои воспоминания о боях времён Второй мировой войны, но прежде чем начать свои записи, извиняется и выходит. Я смотрю в окно. Напротив гостиницы — магазин (сейчас он закрыт), пустая, залитая солнцем мостовая, пятиэтажки, а чуть дальше — современное высотное здание, построенное, как потом выяснилось, финнами, и на возвышении — памятник павшим воинам, о чём несложно догадаться даже издали. На улице появляется какой-то мужчина и быстро исчезает за углом. А внизу, в заливе, видны мачты кораблей. Именно оттуда везли меня раненого по разбитой дороге, занесённой снегом…

Входит в комнату Романов, в руках у него бутылка шампанского и ещё одна бутылочка поменьше.

— У нас это трудно достать, — хвалится он. — Спирт. Соорудим полярный коктейль. Будет легче разговаривать.

Он ставит на стол два стакана и наполняет их до половины алкоголем из меньшей бутылки. Затем стреляет пробкой от шампанского и доливает в стаканы пенящуюся жидкость.

— За твой приезд. Меня зовут Сергеем.

— Эдвард.

Я пробую полярный коктейль и совсем не ощущаю вкуса спирта. Шампанское же своего аромата не потеряло, даже стало как будто помягче.

— Специфический напиток, — говорю я, глядя в голубые, как небесный купол, глаза Сергея.

Он советует мне прилечь.

— Зачем? Ты собрался спать?

— Так будет удобнее, — объясняет он. — Сними брюки и рубашку, они пропотели и запылились. Можно разговаривать лёжа. Я тоже лягу. Признайся, ты ведь не думал, что будет так жарко, верно?

— Когда придёт Аня? — спрашиваю я.

— Время ещё есть. Ты ведь сюда на десять дней, так?

Я раздеваюсь и, выполняя просьбу хозяина, сажусь на кровать. И вправду душно. Пижама явно не потребуется. Через минуту я уже лежу в постели, вытянув ноги. Сергей укладывается тоже и тянется за своей тетрадью.

— Прекрасная мысль — пить лёжа, — замечаю я. — Кто это придумал, знаешь?

— Римляне.

— А еще раньше — китайцы. А ваши, мурманские, переняли это у них. У меня в голове даже не шумит. Выпил почти полстакана, а ничего не чувствую.

Официантка приносит закуску: полбанки рыбных консервов, два кусочка хлеба и немного подсолнечного масла в тарелочке.

— Это что — тоже особенность Заполярья?

— В буфете больше ничего нет, — объясняет Сергей, наливая мне в стакан еще немного спирта и шампанского. — А что, тебе хотелось бы свежей рыбы? Тогда нужно ехать на Байкал. Там едят сырого омуля, голомянку…


Проснувшись, никак не могу понять, где нахожусь. Всюду белым-бело, комната полна солнечного света. На столе стоит стакан с недопитым коктейлем, рядом — бутылка из-под шампанского, а в другой — остатки желтоватой жидкости. Переполненную окурками пепельницу вижу на стуле, а консервная банка и кусочки хлеба валяются на полу, усыпанном крошками. Теперь понятно, где я. Когда заснул — не помню, но уверен, что идея была очень правильная — пить лёжа, иначе я мог бы отключиться под столом или в ванной. «Коктейль полярный», — с улыбкой вспоминаю я. Вытягиваю руки и ноги, поправляю плавки. Кто это выкурил столько сигарет? Один Сергей или здесь был кто-то ещё?

— Как ты себя чувствуешь? — слышу я женский голос с соседней кровати. Сергей заговорил бабским голосом?

Женщина средних лет выглядывает из-под простыни и поправляет рукой свои густые волосы. У неё розоватый нос и румяные обветренные щёки. Что это, Сергей превратился в женщину? Ничего себе! А что если и я тоже после этого коктейля поменял пол? Осматриваю свои руки, ноги, живот. «Всё в порядке. Просто он подбросил мне бабу. Хотел сделать мне на старости лет приятное? Или преследовал какую-то другую цель?»

— Когда я пришла, ты спал, — говорит она. — Мне не хотелось будить тебя, поэтому я тоже легла. Какая жара! Я прямо вся потная, — она снимает свитер, и под блузкой чётко обозначается большая грудь.

— Вы знакомая Сергея?