Стивен улыбнулся:

— Откуда же взяться проклятому темпераменту, если я не актер?

Томас усмехнулся, но тут же перешел на серьезный тон.

— Я знаю, что прошу вас о большом одолжении, но все же не могли бы вы заменить Честерфилда хотя бы до тех пор, пока я не подыщу ему замену? Думаю, на это уйдет не так уж много времени. Кстати, я получил письмо от друга из Северной Англии, он очень тепло отзывается о молодом актере по имени Саймон Кент, которому крайне нужна работа. Бейтс утверждает, что этот малый очень одарен и находится сейчас в трудном положении. Я сегодня же напишу и предложу ему работу до конца сезона. Но до его прибытия мне придется как-то изворачиваться. Вы знаете, как трудно с людьми в труппе. Отсутствие даже одного человека сразу же ощущается.

Стивен кивнул. Вот почему пригодились даже его скромные способности. По иронии судьбы Томас предлагал Стивену то самое оправдание, в котором он нуждался. Итак, домой он может пока не возвращаться, ибо должен, да, именно должен, помочь друзьям.

— Недели через две мне надо уехать, но до тех пор я буду с радостью вам помогать.

— Хорошо, хорошо. — Томас, весь сияя, осушил кружку с элем. — Только не соблазните мою дочь. Стивен оцепенел.

— Но вы-то, надеюсь, не думаете, что я увиваюсь вокруг Джессики.

— Конечно, нет. Все, у кого глаза не на затылке, видят, что вы увлечены Розалиндой. Что и говорить, вкус у вас неплохой. Каждый может оценить по достоинству красоту Марии или Джессики, и только человек более наблюдательный сумеет заметить, что Розалинда так же хороша, как моя жена и дочь. — По его лицу расползлась сардоническая улыбка. — Я должен поблагодарить вас за сдержанность. Конечно, моя маленькая Роза — женщина взрослая, но ее сердце было уже однажды разбито. Такое вполне может повториться.

«Спасибо, хоть мне приписывают сдержанность, — поморщился Стивен. — Любопытно, что успели заметить Томас и его жена».

— Поверьте, у меня нет ни малейшего желания как-то обидеть Розалинду. Мы оба сознаем, что нам следует избегать сколько-нибудь глубокой привязанности.

— Потому что приемная дочь бродячих актеров не заслуживает внимания джентльмена?

Стивен почувствовал, что он на грани срыва.

Вопрос был вполне обоснованный, потому что многие аристократы и в самом деле считали актрис соблазнительно легкой добычей. Как будто словом «актриса» можно хоть как-то описать такую женщину, как Розалинда.

— Вы же джентльмен, однако женились на обычной актрисе Марии.

— Слово «обычная» никак не подходит к Марии, — возразил Томас. Тут он запнулся, поняв, что его поймали на слове. — Извините. Я поступил не слишком тактично, высказав предположение, что вы заурядный лондонский повеса. Отцовские чувства не всегда поддаются объяснению.

«Пожалуй, пребывание в вольной актерской среде не очень хорошо на мне сказывается», — подумал Стивен, задавая вопрос, который ему явно не стоило задавать:

— Испытываете ли вы сколько-нибудь разные чувства по отношению к своей приемной дочери и родным детям?

— Когда девочка выросла у вас на глазах, когда вы слышали, как она смеется и плачет по ночам, кто бы ни был ее отец — она ваша дочь. Может быть, мы даже относились к ней с большей заботой, потому что она была такой крошкой. — Пользуясь несколькими каплями пролитого эля, Томас нарисовал тюдорскую розу. — Да еще и такой славненькой. Розалинда была совершенно необычным, до странности необычным ребенком. Иногда я даже думаю, что, если бы мы ее не приютили. Господь не даровал бы нам Джессику и Брайана. И это было бы большой трагедией. А ведь мужчина становится мужчиной, только когда воспитывает ребенка. — Он смущенно замолчал, затем прибавил: — Вы же знаете, мы, ирландцы, народ сентиментальным.

Стивен поднял кружку и произнес тост-экспромт:

— Возможно, но то, что вы с Марией нашли Розалинду, было для нее истинным благословением. — В его голосе появились печальные нотки. — Я только жалею, что между нами не могут быть более… прочные отношения.

— Стало быть, вы женаты, — с шумным выдохом проговорил Томас. — Честно сказать, так я и подозревал. Не забывайте об этом.

Пусть уж лучше думает, что он женат, чем узнает истинную правду.

— Поверьте, я не забуду, каково мое положение. Хотя они обо всем и договорились, Стивен не спешил уходить. Он впервые разговаривал с Фицджералдом достаточно долго, и это доставляло ему удовольствие. Он жестом велел хозяину наполнить пустую кружку своего собеседника, а затем спросил:

— Вы думаете, что Честерфилд в самом деле получил предложение от Королевского театра? Ведь это один из лучших английских театров.

Томас пожал плечами.

— Если они и приглашали его, то разве что на второстепенные роли. А ведь у меня он играл первые. Но скорее всего он солгал. В конце концов, в основе жизни каждого профессионального актера лежит не что иное, как ложь. Неудивительно, что на всех актеров смотрят с подозрением.

Джентльмен, решившийся стать актером, совершает резкую перемену в своей жизни. Какие мотивы, любопытно, могли руководить Томасом?

— Вы сказали, что в университете вас считали способным малым? Вы никогда не сожалели, что пожертвовали всем. выбрав актерскую стезю?

— Никогда, — не раздумывая ответил его пожилой собеседник. — Но я сожалею, что из-за меня пострадала Мария. Она могла бы стать одной из величайших трагических актрис. Как Сара Сиддонс. Выйдя за меня замуж, она закрыла себе дорогу в большие театры, ибо я органически неспособен уживаться с директорами театров, которые все, как один, идиоты и олухи. — Он усмехнулся, как бы издеваясь над самим собой. — Все, за исключением, естественно, меня.

Слегка улыбнувшись, Стивен покачал головой:

— Вы ничуть не уступаете ей талантом. Вы когда-нибудь пытались пойти на компромисс, чтобы достичь заслуженной славы?

Томас вздохнул:

— Пару раз пытался. Но через несколько дней неизменно оказывался на ножах со своим нанимателем. Возможно, не будь мой отец таким тираном, я был бы, вероятно, поуступчивее с театральными директорами. С другой стороны, будь он человеком разумным, я бы не оказался на сцене и не был бы лишен наследства, как это произошло.

В нескольких словах актер поведал о себе очень многое. Будучи и сам сыном отца-тирана, Стивен очень хорошо понимал, какую силу сопротивления это нередко вырабатывает. Но он выбрал путь покорности и отчуждения, а не открытого мятежа. Следует ли полагать, что он оказался благоразумнее Томаса или, может быть, просто проявил большую глупость? Если бы он чувствовал в себе актерское призвание, решился бы он убежать из дома, чтобы поступить в театр? Или несметные богатства и свойственное Ашбертонам чувство долга навсегда удержали бы его в заложниках?

На последний вопрос можно, пожалуй, со всей определенностью ответить да, ибо чувство долга, чувство ответственности прививалось ему с самого рождения. Но теперь он сильно раскаивался, что видел перед собой в жизни лишь одну-единственную цель, не видя миллиарда возможных других. Его брат, восстав, обрел собственную дорогу к счастью. У самого же Стивена не хватало смелости, силы воображения, чтобы понять, что у него есть возможность выбора. Может быть, приложив достаточно усилий, он смог бы сбалансировать чувство долга с какими-то своими интересами.

Но вот он умирает, и сознание исполненного долга — что-то вроде жидкой кашицы, если сравнить ее с тем пышным пиршеством, каким изо дня в день является жизнь Фицджералда. Он отхлебнул еще эля и вдруг ощутил вкус золы. Показалось, или так оно и есть на самом деле?

— Нелегко, верно, было организовать собственную труппу. Но вы смогли достичь очень редкой степени свободы.

— Да. — Глаза Томаса похолодели, он усмехнулся. — Я так мечтал о своем театре где-нибудь в Бристоле или Бирмингеме. Удобный дом, достаточно денег, чтобы обеспечить жене и детям хоть какие-то радости жизни. Я мог бы испытать все свои теории о реалистической манере игры, об исторических костюмах… — Его голос пресекся. — Но у меня никогда не было достаточно денег для этого, а еще лет через десять я стану слишком стар, чтобы сыграть какую-нибудь великую роль, кроме короля Лира. Как сказал Эдмунд, я стану жалкой развалиной и, сидя у камина, буду вспоминать обо всех своих неудачах.

Его лицо выражало такое типично театральное горе, что Стивен невольно рассмеялся:

— Вы сильно преувеличиваете. Такая уж у вас, правда, профессия.

Томас улыбнулся:

— Ирландцы очень любят жалеть себя. Я ведь прожил хорошую жизнь, играл замечательные роли, радовал своей игрой многих людей, и все это время рядом со мной — самая чудесная женщина на свете. Многие из моих учеников с успехом играют теперь в знаменитых театрах, значит, мои методы обучения не так уж плохи. К тому же у меня трое детей, которыми любой вполне мог бы гордиться. Так что памятник, можно считать, я себе воздвиг.

Боль острым ножом пронзила внутренности Стивена. Если считать, что дети — наше лучшее наследие, то он и тут потерпел неудачу. Конечно, он мог взять приемного ребенка, но это даже не пришло ему в голову, потому что только его собственный сын мог унаследовать Ашбертон, а он больше думал о будущем поместья, чем о состоянии своей души. А теперь уже слишком поздно. Он спокойно сказал:

— Вы оставляете после себя наследство, которым можно справедливо гордиться. — И поднялся на ноги, опасаясь, что, подобно ирландцу, может преисполниться самосострадания. — Надо пойти в театр, посмотреть на этот чертов герцогский костюм.

Томас допил кружку. Заметив, что Стивен не справился со своей порцией, осушил и его кружку.

— Жалко оставлять столько эля, — объяснил он. — Иду писать мистеру Саймону Кенту. Надеюсь, он окажется хотя бы вполовину хорош, как его расписывает мой друг Бейтс.

Кивнув, Стивен вышел из гостиницы. Но хотел он взглянуть не на свой костюм, а на Розалинду. Только ее солнечное тепло, доброта могли бы улучшить его хмурое настроение.