Ви Киланд - Моя прекрасная ошибка

И что, черт побери, она делает?

Я нырнул за широкую мраморную колонну и стал наблюдать. Я пришел позже обычного, потому что Лайам валял дурака на репетиции, и мы все потеряли счет времени, пытаясь выучить новую песню, которую он написал вчера вечером, напившись до чертиков. Половина из того, что он нацарапал на коричневом бумажном пакете, была размазана и нечитабельна. Но вторая половина была чертовски хороша. Так что мы долго болтали, перебирая разные комбинации рифм, пытаясь заставить этого осла вспомнить, какие же слова он там написал.

Обычно я приходил в половине первого, устраивался в исповедальне и некоторое время ждал. Моя маленькая подружка приходила сюда к часу дня. Но сегодня я опоздал, а она пришла раньше. По крайней мере, я думал, что она пришла раньше. Я никогда не видел ее достаточно ясно, чтобы полностью быть уверенным в том, что это она. Вполне вероятно, я мог сейчас прятаться от какой-нибудь другой маленькой девочки, которая случайно забрела в церковь.

Старая деревянная исповедальня изначально была темной, а решетчатая перегородка, разделявшая нас, не позволяла различить детали внешности, кроме хвостика на затылке. Я знал, что у нее темные волосы и что она крошечная – совсем как та маленькая девочка, которая сейчас украдкой заглядывает в исповедальню со стороны священника. Я с любопытством наблюдал, как она настороженно огляделась и открыла дверь. Шагнув внутрь, она задержалась там на несколько мгновений, а затем быстро метнулась обратно, на сторону прихожан, заняла место кающегося грешника и закрыла дверь.

Прошло минут пять, дверь больше не открывалась, и, поскольку путь был свободен, я быстро проскользнул внутрь, чтобы исполнить роль исповедника. Кабинка выглядела как обычно, за исключением того, что на полу лежали две монетки. Я решил, что, возможно, ей просто захотелось взглянуть на священника.

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила.

Прошло, должно быть, не меньше шести недель с нашей первой встречи, но каждый раз, когда девочка произносила эти слова, я чувствовал, как сжимается мое сердце. Она несла слишком тяжелый жизненный груз для ребенка. В последнее время мы даже не говорили о так называемых грехах, которые, по ее мнению, она совершала. Она появлялась на той стороне исповедальни, и мы просто болтали в течение получаса или около того. У меня было чувство, что я – единственный взрослый, которому она доверяет. И в этом была дьявольская ирония, потому что на самом деле я еще даже не был взрослым и лгал ей с первой минуты, как она вошла в эту кабинку.

– Как прошла эта неделя?

– У меня были неприятности в школе.

Я улыбнулся про себя.

– Вот как? Что же ты сделала?

– Это тоже был грех.

– Расскажи мне об этом.

– Ну, вы ведь помните мальчика, который сидит рядом со мной, я вам о нем рассказывала? Томми?

– Тот, у которого рука всегда в штанах?

– Да, тот. Он заставил меня сказать плохое слово, и меня наказали. Мы оба получили наказание.

– Как же он заставил тебя сказать плохое слово?

– Мы изучали разные формы кристаллов для какого-то государственного теста. Учительница нарисовала на доске алмаз и спросила, какой он формы. Мы выучили «ромб» несколько лет назад, но когда она попросила меня ответить, я забыла это слово. Учительница хотела помочь и дала мне подсказку. Она сказала, что слово начинается с буквы «р», и мне показалось, что я вспомнила, и я выкрикнула неправильное слово.

– И что же это было за слово?

– Ректум.

Мне пришлось сделать усилие, чтобы не засмеяться.

– Ты понимаешь, что оно значит?

– Теперь понимаю. Томми объяснил мне это. Он сказал, что это означает «дырка в…опе». – Она помолчала. – Только он сказал все слово целиком. Он меня часто обзывал так, вот я и запомнила это слово.

Мне ничего не оставалось, как попытаться дать ребенку несколько благочестивых наставлений.

– Твое заблуждение было искренним. Все выглядит так, что согрешил именно Томми, который намеренно использовал плохое слово. Это не твой грех.

– Но… я тоже использовала плохое слово.

– Вот как?

– На перемене дети продолжали смеяться надо мной, обзывая дыркой в…опе. Поэтому я сказала им, что узнала слово «ректум» от Томми… потому что, когда он опускает руку в штаны, он иногда засовывает в… туда большой палец. Только я использовала не слово «ректум», когда говорила все это.

Мне очень хотелось сказать ей «молодчинка», но вместо этого я продолжал играть роль священника.

– За плохое слово ты трижды произнесешь «Аве Мария». Но, между нами говоря, похоже, что Томми настоящий придурок и заслужил это.

Моя милая глупышка захихикала.

– Хочешь рассказать еще о чем-нибудь?

На прошлой неделе она ни разу не упоминала о доме, и мне не терпелось узнать, как идут у них дела. Единственное, что я смог вытянуть из нее, кроме признания в плохих мыслях об отчиме, было то, что тот слишком много пил и кричал.

– Как, например, у вас дома дела? – подсказал я. – Не случилось ничего, что могло бы вызвать у тебя плохие мысли?

– Я надевала наушники, которые вы мне дали.

Две недели назад она призналась мне, что очень боится, когда отчим кричит по ночам. Иногда ей бывает трудно из-за этого заснуть. Я предложил ей надеть наушники и послушать любимую песню, чтобы заглушить пугающие ее звуки. Но у нее не было наушников. Поэтому на прошлой неделе я положил свои запасные наушники в кабинку и сказал, что она может забрать их домой. Я объяснил, что, если закрыть глаза и тихо подпевать в такт музыке, это помогает заснуть.

– Ну и как, это помогло?

– Да, на четвертый раз я заснула.

Возможно, я принимал желаемое за действительное, но я чувствовал, что помогаю этой девчушке, хоть и таким жульническим способом.

– Это хорошо.

– Я предложила сестре тоже попробовать, но она сказала, что не может их надевать.

– У нее нет наушников?

Несколько минут девочка молчала. Мне показалось, что это ее молчание говорит громче, чем ее голос.

– Наушники у нее есть. Она получила их в подарок на Рождество за год до смерти нашей мамы. Они были в ее носке над камином.

Животное чувство страха ударило меня под дых.

– Тогда почему твоя сестра говорит, что не может их надевать? Она не любит музыку?

– Она должна слушать Бенни.

– Что это значит?

– Иногда, когда он пьяный и злой, он приходит к ней ночью.

– Вы, наверное, голодны?

Последние пять минут я ломала голову, стоит ли задавать этот вопрос. Я целый день провела с Кейном и не готова была с ним расстаться. Но все же мне хотелось, чтобы предложение пообедать прозвучало естественно, как бы между прочим. Он же раньше сам предлагал мне перекусить, но теперь, когда подошла моя очередь, мне казалось, что это прозвучит так, словно я приглашаю его на свидание.

Кейн посмотрел на меня и снова перевел взгляд на дорогу. Он молчал, и я решила, что, прежде чем ответить, он обдумывает, насколько это будет уместно – решиться со мной пообедать. К моему большому удивлению, он произнес:

– Я просто умираю от голода. Куда бы вам хотелось пойти?

– Я неприхотлива. В паре кварталов от моего дома находится греческий ресторанчик, весьма неплохой. А на Гранд-стрит есть китайский. А можем пойти в наш бар, и в этом случае я вас снова угощаю.

– Как насчет греческого и на сей раз плачу я?

– Звучит заманчиво. Тогда поверните налево, на Элвин-стрит. Ресторан будет справа, и, я надеюсь, мы найдем, где припарковаться. Заведение называется «Греческая отрада».

Когда мы вошли в ресторан, официантка провела нас в тихий уголок в глубине зала и принесла хумус и чипсы из питы, чтобы мы могли перекусить, изучая меню. Я знала, что хочу заказать, а Кейн достал из кармана очки, чтобы ознакомиться с предлагаемыми блюдами. Очки ему так безумно шли, что я не удержалась и спросила:

– Скажите, с какого возраста вы пользуетесь очками для чтения?

Он посмотрел на меня поверх элегантной оправы Burberry, придающей ему ученый вид.

– Вы ведь тоже носите очки. Почему же намекаете на мой почтенный возраст, подчеркивая, что это очки для чтения?

– У меня астигматизм. Мне пришлось носить очки с того самого времени, как я надела лифчик.

Кейн невольно опустил глаза на вырез моей блузки, а потом снова уставился в меню, проворчав себе под нос что-то нечленораздельное. Тем не менее я продолжала выжидательно смотреть на него, тогда он снял очки и взглянул мне в лицо.

– Что?

– Вы не ответили на мой вопрос. Сколько вам лет?

– Достаточно, чтобы быть вашим преподавателем.

Я макнула кусочек питы в хумус и бросила в рот.

– Значит, где-то около шестидесяти?

– Вот нахалка. Мне тридцать два. Теперь вы довольны?

Я улыбнулась.

– На самом деле, да.

Кейн снова нацепил очки и вернулся к изучению меню.

Я наклонилась к нему через стол.

– Знаете, вы не выглядите ни на день старше тридцати одного.

Он лишь тряхнул головой и продолжал читать, но я заметила, что кончики его губ слегка дернулись.

Почему мне так нравится, как он дергает губой? В общем, я получила награду за свое любопытство. И все же, похоже, у меня явно что-то не в порядке с головой, раз я веду себя так, находясь в обществе этого мужчины.

Он, наконец, определился с выбором блюд и откинулся на спинку дивана.

– Что касается вашего исследования, вы проделали замечательную работу.

– Благодарю.

– Вам удалось выявить интересные процессы.

Я вспомнила, как неловко себя чувствовала, когда впервые общалась со странной троицей в пансионате.

– Знаю. Вначале мне все казалось очень необычным, но теперь я к этому привыкла. Лидия – потрясающий человек, не находите?

– Несомненно. Не уверен, что был бы способен на такое.