— Я ходила перекусить, — тихо оправдывается, словно не своим голосом, зачем-то то и дело поправляя капюшон, сползающий с головы, как мелкая улитка, что прячется при первых признаках опасности. — А тебе купила антидепрессантик, — растягивает уголки губ в извиняющейся улыбке.

Она и правда приходит не с пустыми руками, а с увесистым пакетом из какого-то продуктового магазина. Под шелест полиэтилена Марго суетливо подходит к больничной койке, долго переминается с ноги на ногу, будто решаясь присесть или нет. А спустя томительную паузу, делает свой выбор, скромно присаживаясь на краю.

Слава богу, она садится по левую руку от меня, так что не составляет особого труда притянуть её к себе поближе. И пока та, прижимает принесенный пакет к груди, я нагло тянусь к губам, чтобы заполучить то, о чем даже под анестезией явственно мечталось.

Замерев в долгожданной близости от её губ, озверело втягиваю носом воздух, так и не дождавшись даже лёгкого поцелуя. Марго лишь вскользь касается подбородка жалкой имитацией ласки, своевременно вскакивая на ноги, но не успевая одернуть пакет. Неуклюже подцепив пальцами ручку, я совершенно не нарочно рву её, рассыпая по полу мандарины яркими оранжевыми пятнами.

— Да что не так-то? — не удержавшись, громко взвыв, ломаю внезапно окружившую нас хрупкую тишину. А встретившись с обеспокоенным взглядом, подмечаю лёгкую слезливую поволоку и блеснувшую влагу в уголках глаз, спешу хотя бы словами исправить положение вещей. — Извини, — по инерции вскакиваю вслед за Маргаритой и изображаю что-то наподобие реверанса, но она не разделяет мой юморной настрой. — Давай, помогу.

— Не надо, я сама, — резкий отказ, за которым Марго искусно вуалирует некий внутренний раздрай, его сложно не заметить. Да и я за месяц совместной жизни хорошо её смог изучить, чтобы сейчас понять, как она нервничает. — Куда ты с этим?!

Быстро кивнув на мою руку, бесполезно висящую на фиксирующей повязке, она присаживается возле меня на корточки. Суетливо собирает мандарины, пряча лицо за каскадом волос, выбившихся из-под капюшона толстовки, в которую Маргарита одета ещё с утра.

"Странно. В больнице она со мной не оставалась, значит уходила домой, а переодеться не удосужилась" — в голове активно выстраиваются предположения, в ровный рядочек. А те подозрения что попроворнее изъедают скорее каким-то предчувствием, чем ревностным уколом.

Опускаюсь без резких движений, ведь сейчас изворотливость не про меня. Сажусь рядышком и потянувшись за последним мандарином, нарочито медленно касаюсь своими пальцами её длинных, изящных пальчиков, которые тут же отпускают найденный фрукт, словно уступая его мне. Но изрядно потрепанный внутренний голос твердит, что Маргарита откровенно избегает любых прикосновений.

— Маргош, что произошло? — играть в разгадывание её эмоций не имеет смысла, я решаюсь на вопрос в лоб, который уж лучше расшибить, но не теряться в собственных истеричных догадках.

— Твой отец приходил.

— Занятно, — выпрямившись вслед за ней, неконтролируемо стискиваю в кулаке податливый цитрус, наполняя воздух сладковатым, но освежающим ароматом. — И о чем вы с ним говорили?

— Он хочет с тобой встретиться, — напряжённо ответив, отводит глаза, как будто врет или умалчивает что-то. Но беспочвенно обвинять не в моём стиле, захочет — перескажет их разговор, а нет — немного и потеряю. Доверия к своей малышке во мне подавляющее большинство. Отец хоть и изворотливый, но не настолько, чтобы сманить Крайнову на темную сторону.

— Я почему-то даже не удивлен, — поежившись от прокатившегося вдоль позвоночника холодка, накрываю ладонью слегка промокшую повязку, чувствуя, как боль начинает отдавать неприятной пульсацией. — Его хотелки всегда на первом месте. Пусть ждет, я не собака, чтобы подчиняться его командам "к ноге".

Отвернувшись к окну, поигрываю желваками, жалея что не умею абстрагироваться, время ни хрена не лечит, зализывает рану, стирает привычную грань между до и после. И ты живешь, понимая что болезненный момент не искореним, он был, есть и будет с тобой до конца.

Видимо сперва Марго медлит, а потом осторожно подходит сзади, просовывает свои руки под мои, обхватывая меня где-то в районе груди, прижимаясь щекой к спине. Вжимается своим телом, ладонью перехватывая бойко стучащий пульс, а сама прислушивается к бури, что набирает во мне обороты.

— Пойти придется, — тихо и неуверенно произносит Марго, а я кожей сквозь футболку ощущаю, как дрожит ее голос, как почти срывается на плач.

— Я знаю, просто не готов, — накрываю ее руки дрожащей ладонью, вдруг вымокшей от волнения, добавляя после паузы со злым смешком. — Ни простить, ни встретиться, ни начать все сначала.

— Ты же не будешь вечно бегать от него.

— Нет, конечно. Зато как греет душу тот факт, что теперь бегает он, — полушутливо-полуобиженно парирую я, всё же чувствуя зачинающееся удовлетворение.

— Поговори с ним. Закрой эту страницу, — шумно сглатывает. — И открой новую…, — она в напряжение сильнее стискивает объятия, еле слышно всхлипнув, вдавливается в спину теперь уже лицом, добротно смачивая футболку слезами. — Извини, но на ужин с отцом я с тобой не пойду.

Глава 58 "Я тебя пожалею"

Марго

Новость вначале режет слух, а после безжалостно проходится по натянутым нервам, которые в финале оглушительно лопнув, отнимают здравый смысл. Я остаюсь в ступоре, ещё не до конца понимая, какая из навалившихся проблем меня убивает сильней. Но страшней всего оттого, что я спасая одну родную душу, предаю другую.

Неожиданно обнаруживаю, что надо начинать дышать, глубоко и с жадностью… оказывается, последние полминуты я стою затаив дыхание. Вернее не затаив, а напрочь разучившись это делать.

Тяжёлые капли, так внезапно начавшегося дождя не хуже китайской пытки капают на мозги, сводя с ума, превращая серое вещество в желе, которое хочется высморкать в уже напрочь вымокший платок.

— А ты каким боком там оказался? — задаю давно терзающий меня вопрос, потому-что думать о последствиях всего случившегося больше нет никаких сил. Мыслями и взвешенными доводами не аннулировать совершенных импульсивных действий.

Я поступила необдуманно, но решительно. Решительно загнав себя в угол, в котором теперь вдоволь можно насладиться истерикой, уже царапающей горло, подступившими слезами.

— Это что вместо спасибо? — протяжно выдыхает он, продолжая что-то искать в карманах куртки. — Ты как с мажорней сошлась, все манеры растеряла, — поиски наконец-то завершены, пару резких движений и из-под колесика дешевой зажигалки вырываются искры, озаряя яркой вспышкой упрямо поджатые губы с зажатой ими сигаретой. — Заразилась малодушием половым путем?

Пашка бесшумно выдыхает дым в сторону, снова делает затяжку и медлит отвечать на мой вопрос, впрочем, как и я. От упоминания Макса, сердце тревожно сжимается, а перед глазами возникает короткое доказательство моего предательства, наскоро напечатанное после разговора с врачами:

“Эдуард Романович, я согласна. Только деньги мне нужны прямо сейчас.”

По факту я продала Максима с одной только целью спасти жизнь Лешке, которому требовалась срочная операция, переливание крови и реабилитация. На это всё у меня попросту не было денег и времени их собирать. Слабое оправдание, но если бы он не был на грани, то я не взяла бы у Макеева старшего и гроша ломанного. Послала бы ко всем чертям.

Итог плачевен: послать Макеева придётся, но младшего, не знающего всей ситуации.

— Нет, видимо я изначально с гнилой комплектацией, — сейчас еще явственнее ощущается горечь от поступка и соль на губах от слез, которые больше не хотят прятаться в каплях дождя, что врываются порывом ветра под несостоятельное укрытие плохо натянутого брезента над больничным балконом. — Он меня никогда не простит, — отчаявшись, шепчу себе под нос. Нет, не с целью сознаться Котову, а желая услышать, прочувствовать весь вкус вины.

— Хочешь…я тебя пожалею, — совсем неожиданной теплоты пальцы скользят под плотный футер, шарят под ним с таким упоением и наглой развязностью, что я на время теряю способность сопротивляться. — Я умею. Мной столько ран залечено, — оттесняет к стене, негрубо, но довольно настойчиво, пока моя спина ни упирается в шершавый бетон. — Поверь… тебе понравится.

Следом за беспардонным поведением следует поцелуй, терпкий, пропитанный никотином, только что выкуренной сигареты. Напористыми толчками Пашкин язык норовит прорвать оборону, ворваться в мой иссохший от дерзости рот.

— Прекрати, — неразборчиво шепчу, не отпуская прикушенную губу наглеца, чувствуя солоноватый привкус крови и едкое разочарование Котова, который одергивает руки, даруя моему телу свободу от своих поползновений.

— Выпендрежница, — стирает с губы тыльной стороной ладони выступившие алые капельки, оправляется и резво впечатывается руками в стену, по обе стороны от моего замерзшего лица. — Подумаешь, дала бы мне разок, потом втянулась и сама бы просила, — влажный лоб Пашки с налипшими на него прядями взъерошенной чёлки, упрямо касается моего. — Признайся, ты же наверное, и не кончала с ним никогда?!

Его близость лишь сильней меня злит, инстинктивно сгибая ногу в колене, я старательно мечу в восставшее против меня достоинство. За секунду до удара, Паша вывернувшись, жмется ко мне бедром, аннулируя все попытки отвязаться от голодных приставаний.

— Пусти, не будь мудаком.

Котов замирает, а потом начинает судорожно смеяться, стирая слезы в уголках глаз, проступившие от смеха.

— Моя ты лапа, — шаловливо, с придыханием смакует каждую букву. — Я не умею по другому и не хочу уметь. Вы же бабы любите течь от плохишей, наше принуждение и грубость рождается вашей природной потребностью быть под сильным самцом.