Сбежать домой, решаюсь после того, как Макса переводят в реанимацию, в которую путь мне заказан, а от караула под дверями уже ломит все тело. Свежий воздух идет мне на пользу, хотя у самого подъезда весь накопленный кислород со свистом покидает мои легкие.

Мужчина делает несколько размашистых шагов навстречу, представ передо мной точной копией Максима, но уже в годах, с посеребренными висками и отобразившимся жизненным опытом в морщинках на лбу и уголках глаз.

— Ты совсем не такой мне запомнилась, — окидывает меня беглым взглядом. — Понятно теперь отчего сын теряет голову, — комплимент звучит с неким подвохом, вводя скорее в ступор, чем принося удовольствие. От чего я инстинктивно втягиваю голову в плечи, боясь непонятно чего.

— Здравствуйте, Эдуард Романович.

Меня удостаивают едва заметным кивком, а я мысленно благодарю свои скрытые резервы, что смогли отыскать в оперативной памяти правильное имя и отчество.

— Максима нет дома, — наглая попытка скинуть с хвоста нежданного гостя, оборачивается для меня галантным жестом. Подхватив под локоток, без лишней суеты меня ведут к машине.

— Так даже лучше. Поговорим наедине.

Едем в звенящей тишине и к выбранному Эдуардом ресторанчику идем молча, точно порознь, а не наспех собранным тандемом. Я поспешно вхожу в дверь, любезно открытую передо мной, усилием воли подавляя в себе безграничную боязнь, возникшую уже в первые секунды такого близкого и неожиданного знакомства с Эдуардом Романовичем. Предательски дрожу, не в силах гордо расправить плечи, зная что мой спутник смотрит мне в спину. Брезгливо сканирует, навешивает ценник на каждую мою вещь и прикидывает в уме, какого черта его сын связался с нищебродкой, одетой далеко не в брендовые вещи.

И конечно же, прекрасно зная мою семью, Макеев недоумевает сильней, чем я волнуюсь в его компании.

Сажусь за первый же свободный столик, переживая что ноги откажут прямо здесь и сейчас, а давать слабину так открыто равно полнейшему провалу, он и без моей инициативы не за горами. Мужчина садится напротив, его узкий галстук затянут так сильно, что я сомневаюсь в возможности нормально дышать с такой тугой удавкой на шее.

Себя бы лучше пожалела. Кролик тут я, а Эдуард удав, который способен удавить меня не хуже собственного галстука.

Под пристальным, оценивающим взглядом чувствую себя неуютно, хочется вскочить, но я через силу заставляю себя сидеть на месте. Синие, такие манящие своей красотой и абсолютной схожестью с глазами Максима, прожигают насквозь. И если под взором Макеева младшего можно пропасть в хорошем смысле этого слова, то Макеев старший может вытрясти душу одним лишь кинутым взглядом. Спрятав руки под стол, я до боли сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в мягкую плоть ладоней, намеренно причиняя самой себе дискомфорт, возвращая способность реагировать на окружающий мир. Реальность расплывается мутными пятнами, маячит словно мираж, заставляя организм бунтовать против меня возникающим муторным состоянием, словно меня укачало.

Расслабленная поза Эдуарда, от которой веет концентрированной уверенность, играет на контрасте с моей сгорбленной фигуркой, испуганно вжавшейся в спинку кресла.

— Я приехал за Максимом, и намерен уехать с ним домой, — без лишних пауз он приступает к разговору, сдержанным взмахом руки отсылая официантку обратно от нашего столика, не желая собирать вокруг нежелательных свидетелей. — Я почти месяц веду виртуальный информационный бой с сыном. Никогда не думал, что в нем столько бесполезной твердолобости, — циничная усмешка режет по натянутым нервам и меня коробит от грубоватого тона, с которым он говорит о сыне. — Он, совершенно, не в то русло направляет свою упертость. Жалко будет потерять время и из-за его детской обиды не прийти к выгодному для всех итогу.

— Вам только время потерять жалко?

Откуда-то берется решительность сбить с него спесь, вгрызться в наглость, с которой он в уничижительной форме за спиной у Макса, поливает того грязью. Хочется навсегда оборвать это безумие, пресечь недопонимание "отцов и детей".

— Банально, но факт. Время невосполнимый ресурс. Я не могу повернуть его вспять и все исправить, да и не хочу ничего исправлять… тогда каждый сделал свой выбор…

— Для вас же не существуют мнения других, правда?! — этот риторический вопрос, находит ответ в отразившемся на строгом лице самодовольстве. — Есть ваше мнение и неправильное. Так?!

— Назови цену, — серьезным, но не лишенным обыденности тоном предлагает Эдуард.

— Что простите?

Кровь приливает к щекам, заставляя их вспыхнуть, но не румянцем, а праведным гневом, ведь я смутно, но имею представление на что он намекает. Шум в ушах усиливается, бухая барабанной дробью, норовя порвать перепонки. Уж лучше так, чем обсуждать цену за живой товар, продающийся с молотка из-за прихоти алчного родителя, решившего вдруг приобрести в свой семейный круг брошенного ранее родственника.

— Назови сумму, какую бы ты хотела получить за разговор с моим сыном. За разговор с положительной динамикой в мою сторону, естественно.

— Вы предлагаете мне деньги в обмен на то, чтобы я уговорила Максима уехать с вами?

Я задумываюсь над его словами, вдруг ловя стойкое ощущение, что он дает мне последнюю возможность прислушаться и подчиниться выгодному предложению. Еще раз доказывая, что он явно не из тех, кто раздает вторые шансы и учитывает чужие интересы вопреки личным.

— Максим прожигает жизнь. Занимается совершенно не тем, живя совершенно не так…

— И совершенно не с той?! — срывается с языка колючее предположение.

— Маргарита, — ядовито выплевывает моё имя. — Мне показалось, что ты не глупая девочка. Скорее всего слово "показалось" здесь ключевое. Ваши отношения тут не при чем, с кем спит Максим меня не волнует. Я заинтересован в нём, как в своем приемнике, которому отойдет моя фирма. Я заплачу тебе за убедительные слова любые деньги.

Он владеет словом, владеет ситуацией, когда я и губ не могу разомкнуть, уставившись на него немигающим взглядом. Как? Как можно просить о таком? Предать родного человека? Отпустить, прогнать, выпихнуть из своей жизни и всё ради наживы.

— Я не стану уговаривать Максима, он взрослый человек и сам строит свою жизнь. И неплохо справляется без вас.

— Он мне нужен.

— А где носило вас, когда вы были ему нужны? — я повышаю голос, не задумываясь о том, что своей высокой тональностью резко подогреваю степень неформальности. — Вам хотя бы известно где сейчас ваш сын?

Усидеть на месте не получается, злость, впрыснутая в кровь действует, как катализатор, подначивая вскочить на ноги. Но мой собеседник лишь хитро щурит глаза, не удивляясь всплеску моих эмоций.

— Мне интереснее где он будет, когда мы обсудим с ним деловое предложение. Я прожил долгую жизнь и знаю что нужно людям для счастья. У меня было всё…

— Всё, кроме любви сына.

Гуляющая усмешка, превращается в хищный оскал, мои слова попадают точно в цель, ранят раздутое эго мужчины, толкая на ответные действия. Холеные пальцы ложатся плотным кольцом на запястье, грубо притягивая к себе до тех пор, пока я практически вплотную не приближаюсь к лицу, вмиг потерявшему всякое дружелюбие.

— Не пытайся укусить, зубы сломаешь, — мы оба застываем в зябком ожидании, только я жду свободы, а Эдуард моего подчинения. — Если любишь, отпусти Максима туда, где ему место.

Глава 57 "Магомет идёт к горе"

Максим

Как только мои мысли возвращаются к отцу, который поступает, впрочем, как всегда, исходя из своих соображений и личной выгоды, меня начинает тошнить. И я уверен, тут не отходняк от наркоза, здесь воспаление старого нарыва, залеченного временем лишь до образования тоненькой корочки, которая с приездом главы давно уже не моего семейства, снова саднит.

" Я в городе. Так что, нам придётся встретиться и всё обсудить"

Лаконично и до безобразия эгоистично, срать он хочет на мои отказы, его величество ради нашего рандеву подорвав свой зад, прилетает в родные края. Как это на него не похоже, так бездарно идти на поклон, но всё же оставляя за собой последнее слово в пренебрежительном, приказном тоне. Если гора не идёт к Магомету, Магомет силой притащить её к себе, откровенно положив на нежелание горы искать встреч.

Я же в ответ, обязан пренебречь личным временем, оказав достойный приём, а не послать его в пешее эротическое путешествие, как когда-то он меня. Желание поступить с ним в зеркальной проекции, выставив его на хрен — это даже не возвращение долга, это нереализованная месть за маму. Слишком большая обида за неё, за её вывернутую душу, за боль, которой она не умела делится и в итоге быстро сгорев.

Я не представляю нашей с ним встречи, с годами прожитыми вдали друг от друга, моя ненависть и злоба, хоть и поутихла, но бьюсь об заклад на старых углях дотлевающая неприязнь разгорится с новой силой.

С того момента, как я полностью прихожу в себя, проходит достаточно времени, чтобы начать беспокоиться об отсутствии рядом Маргариты. Но взволнованность сосредотачивается в морщине между моих нахмуренных бровей, сведенных при виде вошедшей пропажи.

Мрачный вид, вдруг заостренные скулы и глаза, как холодное матовое стеклышко, через которое ничего не разглядеть. Упрямо поджатых губ лишь на мгновение касается улыбка, навскидку так сразу и не сказать чего в ней больше: наигранной радости, или сожаления.

Никогда не хотел быть обузой и жалости к себе не терпел, а сейчас запертый тут в больничке, слегка недееспособный, на что могу рассчитывать? На рядовое присутствие, потому что Марго из чувства долга со мной?! Паранойя меня доконает, пора прекращать, но выходит из рук вон плохо.

— Спасибо что не бросила, — сдержать желчь, растекающуюся на языке едкой горечью не получается. Я немного злюсь, но ни на саму Маргариту, или её непонятный побег, а на то что она, судя по всему что-то скрывает, а недоговоренностей я не люблю. Горькая правда, как не крути, лучше сладкой лжи.