Джон неопределенно пожал плечами:

– Наверное, я чувствую себя так, как должен чувствовать себя человек, который скоро умрет.

– Ах, папа! Оставь на время свои мрачные шуточки при себе! – невольно возмутилась Роза. – Стоит мне заговорить с тобой о чем-то серьезном, и ты сразу же увиливаешь в сторону или переводишь все в шутку.

– Моя дорогая Роза! – Джон посмотрел на дочь с глубочайшей нежностью и улыбнулся ей. – Человек на пороге смерти вряд ли захочет рассуждать о том, каково это быть на пороге смерти. Понимаешь? Конечно, нормальный человек едва ли захотел бы в таком состоянии трястись в этой чертовой драндулетке, чтобы добраться до Эдинбурга. Но поскольку это ты заставила меня заварить всю кашу, то сейчас, я думаю, вряд ли ты сумеешь помешать мне поехать в Шотландию вместе со всеми.

– А я и не подумаю мешать тебе! – воскликнула Роза и в порыве чувств накрыла его руки своими. – Ах, папа! Мне еще так о многом хочется поговорить с тобой! У меня так много есть чего рассказать тебе. Все эти годы, которые были прожиты мною впустую… так хочется прожить их заново! Ведь я так скучала по тебе!

– Прошлого не вернешь, дочка! – ласково промолвил Джон и, обняв Розу за плечи, привлек ее к своей впалой груди. – Да, ты скучала обо мне, быть может, даже тосковала. Но все эти годы я прожил недостойным человеком. А вот сейчас, когда я наконец почти приблизился к пониманию того, что есть по-настоящему хороший и любящий отец, единственное, что я могу для тебя сделать, – это задержаться еще на какое-то мгновение на этой земле, побыть еще немного вместе с вами: с тобой, с Мэдди, с Тильдой и даже с Фрейзером. Ведь вы все и есть моя семья. Отличная семья! Я и надеяться не смел, что заслужу право иметь такую замечательную и дружную семью.

Роза слегка кивнула, не отрываясь от отцовской груди. Редкое проявление ласки с его стороны.

С улицы донесся звук автомобильного клаксона, что могло означать только одно. Мэдди решила наконец, где ей сесть. И, следовательно, Фрейзер готов взять курс на Эдинбург.

– Готов к встрече со своими зрителями? – спросила у отца Роза.

Он тяжело вздохнул:

– Если повезет немного, то скончаюсь еще по дороге туда!

20

Вечер выдался теплым. Когда они подъехали к галерее, еще вовсю светило солнце, окрашивая в розоватые тона строгий фасад здания из мрачного серого камня. Фрейзер помог Тильде и Джону выбраться из машины. Мэдди выпрыгнула сама и тут же бросилась навстречу к Тамар, которая приветствовала их, стоя у входа и с энтузиазмом размахивая руками, ничуть не уступая в горячности темперамента Мэдди.

– У нас все готово! – объявила она взволнованным голосом, пока Джон в сопровождении своей свиты медленно поднимался по ступеням крыльца. – Все точно так, как вы хотели, мистер Джейкобз!

– Не совсем так, милая барышня! – грустно улыбнулся ей Джон. – Я ведь хотел, чтобы мои полотна оставались лежать запертыми в амбаре до тех пор, пока я не умру. Но тем не менее большое вам спасибо за хлопоты.

– Ах! – растерялась Тамар, не зная, как ей реагировать на подобное заявление. Шутит ли старый художник или, напротив, полон серьезности?

– Не обращайте внимания на папины шутки! – развеяла ее сомнения Роза, улыбкой поприветствовав девушку. – Лично я, к примеру, не могу дождаться того момента, когда увижу его картины своими глазами.

– А почему бы вам, Джон, не провести сейчас своего рода экскурсию только для Розы и Мэдди? – предложил ему Фрейзер. – Покажите им все сами, пока нет народу. До начала церемонии открытия еще есть время. К тому же Роза увидит эти полотна впервые, а потому, как мне кажется, будет лучше, если в этот момент вы будете только втроем.

– А где мой сюрприз? – подала голос Мэдди. – Это для меня очень важно! Так где же он, хотела бы я знать?

Джон взирал на здание галереи с таким затравленным выражением лица, что в эту минуту Розе захотелось снова усадить отца в машину и отвезти обратно домой.

– Что ж, пошли! – обронил он смущенно, предлагая Розе руку, и стал тяжело подниматься по ступеням, опираясь на дочь. – Сразу же хочу предупредить вас, что все эти картины я рисовал, будучи абсолютно трезвым.

Непрерывный гул разговоров, звон бокалов, негромкие звуки классической музыки, исполняемой кем-то на фортепьяно, – какофония звуков заполнила галерею, забитую до отказа ценителями и почитателями искусства. Многие, как оказалось, приехали издалека только для того, чтобы взглянуть на работы отца. Стоя прислонившись к стене в самом дальнем конце зала, Роза с удовольствием наблюдала за царящей сутолокой. Вот отец оживленно беседует с группой каких-то незнакомых людей и жизнерадостно смеется чему-то. Приятно видеть, с какой уверенностью, с каким достоинством он держится, как и должно человеку, вполне осознающему свое право находиться в этом зале среди всех этих людей в этот час. Рядом с ним скромно стоит Тильда, на ее лице читается нескрываемая гордость за мужа. Возле них вертится Мэдди, готовая потащить любого взрослого, кого ей удается ухватить за руку, в самый центр экспозиции, туда, где находится, кстати, и ее сюрприз, которым она страшно гордится.

Втроем, Джон, Роза и Мэдди, они прошлись по залам галереи и осмотрели экспозицию еще до того, как музей распахнул двери для широкой публики. Для Розы эта прогулка стала своеобразным путешествием в прошлое. Она вдруг увидела свою жизнь такой, какой она никогда ее не видела, но какой она ожила в воображении отца, сохранившись в его сердце и памяти. Он словно соединил в своих полотнах две свои жизни: ту, которую так бездарно растратил, и ту, воображаемую жизнь, какой она могла бы быть, если бы он был другим человеком.

Они медленно переходили от одной картины к другой. Джон очень скупо комментировал свои работы, но Роза вдруг отчетливо поняла, почему сегодня утром он так и не откликнулся на ее желание поговорить о прошлом. Отец просто не захотел тратить последние драгоценные мгновения своей жизни на разговоры о том, что он уже запечатлел на своих холстах. Ведь это же для нее он рисовал, стараясь передать все свои ошибки и заблуждения, горечь раскаяния, напрасные сожаления. Снова и снова он повторял один и тот же образ, образ маленькой девочки по имени Роза, всякий раз воспроизводя его с огромной любовью и беспощадной честностью по отношению к себе как художнику.

На холстах то и дело мелькало изображение Тильды. Иногда он рисовал ее одну, иногда вместе с Розой. В художественном сознании отца причудливо преломились и совместились два образа его женщин – образ возлюбленной и образ жены, матери Розы. Особенно тронул сердце Розы портрет, на котором отец изобразил ее мать жизнерадостной белокурой красавицей, какой Роза едва помнила ее, и то лишь по самым ранним годам своего детства. Тогда мама искрилась весельем, и в доме постоянно звучал смех. Но разглядывая изображения матери, Роза вдруг обнаружила, что они не только воскрешают в ее памяти давно забытый облик, но и странным образом перекликаются с ее собственным теперешним, с обликом той Розы, какой она стала сейчас. У нее даже появилось чувство, будто вся энергетика ее молодой, красивой, полной жизни и любви мамы каким-то таинственным образом перетекла в нее самое. Пожалуй, более драгоценного подарка от отца она еще не получала. Отец словно давал ей понять, что, сумев выстоять в схватке с Ричардом, она подхватила тот факел надежды, который озарял молодые годы ее матери, и сейчас ее долг нести факел дальше, в будущее, пока еще покрытое завесой неизвестности. Своеобразное завещание отца: она должна прожить свою новую жизнь за двоих, за себя и за свою покойную маму.

На самом последнем полотне Джон изобразил Мэдди. Она парила высоко в небе, среди облаков, широко раскинув руки, а внизу проплывали величественные горы, те самые, которые окружали их Грозовой дом. Рядом с этим полотном они обнаружили наконец и долгожданный сюрприз для Мэдди.

Ее собственная картина в красивой рамке висела рядом с картиной дедушки. На ней Мэдди запечатлела Джона, стоящего возле мольберта. У его ног примостилась сама Мэдди, тоже занятая рисованием, а чуть поодаль на табуретке устроилась Роза, погрузившись в чтение какой-то книги, терпеливо поджидая тот час, когда оба художника закончат свою работу. Мэдди изобразила мать с ее нынешней прической – светловолосым ежиком на голове. Юная художница так чутко уловила атмосферу семейного счастья, быть может, несколько необычного, с точки зрения стандартного восприятия, но зато такого полного и всеобъемлющего, что Роза была просто покорена мастерством дочери. Все, что она сама лишь чувствовала, но не могла выразить словами, все это тонко подметила и запечатлела Мэдди, остановив счастливое мгновение навсегда.

Как хорошо, думала Роза, что отец согласился приехать и участвовать в открытии выставки. Она с радостью отпустила его от себя и сейчас не без удовольствия наблюдала за тем, как ему нравится быть в самой гуще толпы, как свободно и легко он держится, обтекаемый со всех сторон все новыми и новыми людскими потоками. Но, наверное, так и надо, размышляла она про себя. Ведь отец так долго прожил в добровольном заточении, полагая, что это самый подходящий для него образ жизни. Вполне возможно, когда-то так оно и было, но только не сегодня и не сейчас.

– Ну, не чудо ли все это? – тихо воскликнул Фрейзер, неожиданно возникнув рядом.

– Да, ты прав! Настоящее чудо! – Роза взглянула на него с улыбкой. – Я и подумать не могла, что все так обернется. Ты только посмотри на него! Вспомни, сколько он устраивал нам скандалов. А оказывается, он любит такую жизнь!

– Я всегда считал, что он совершал большую ошибку, так долго скрываясь в уединении от всех и вся, – согласился с ней Фрейзер. – Но я думаю, что его возвращение в публичный мир искусства стало возможным только благодаря тебе. Если бы ты не вернулась в его жизнь, если бы не состоялось ваше примирение, он так бы и влачил свои дни в изоляции. Слава богу, что тебе удалось отыскать его. Иначе мы никогда бы не стали свидетелями такого волнующего события, которое творится сейчас на наших глазах. Прости за высокий стиль…