Он допил остатки чая и поднялся.

Франческа смотрела ему вслед. Роберт Кинкейд вышел на крыльцо и спустился по ступенькам во двор. Закрывая дверь, он придержал ее, чтобы она тихо закрылась. Обычно людям и в голову не приходило подумать о подобных мелочах, и дверь хлопала со всего размаха. Проходя мимо собаки, он потрепал ее по шее, и шотландская овчарка в знак благодарности облизала ему руки влажным шершавым языком.

Наверху Франческа быстро приняла душ и, вытираясь, выглянула поверх занавески во двор. Роберт Кинкейд открыл чемодан и поливал себя из шланга, пользуясь старым ручным насосом. «Надо было ему сказать, что он может воспользоваться душем, если хочет», — подумала она. И ведь Франческа же хотела это сделать, но мысль о недостаточно близком знакомстве остановила ее, и в конце концов она настолько смутилась, что вообще ничего не сказала.

Но Роберту Кинкейду приходилось мыться и в худших условиях. Например, черпая протухшую воду из ведра в джунглях Амазонки или поливая себя из фляжки посреди пустыни. Теперь же он разделся до пояса и, приспособив грязную рубашку в качестве мочалки и полотенца одновременно, вымылся и принялся вытираться.

«Полотенце, — упрекнула себя Франческа, глядя на него из окна, — уж полотенце-то я могла бы ему дать».

На цементной дорожке рядом с насосом блестела бритва, и Франческа увидела, что он намыливает лицо. И снова она подумала о том, что никакое другое слово не может описать его лучше, чем слово «сильный». Не сказать, чтобы крупный или очень высокий, — шесть футов, возможно, чуть выше и, пожалуй, худой. Но для своего размера он был очень широк в плечах, с плоским мускулистым животом. Франческа затруднялась определить, сколько ему лет — слишком молодо он выглядел и, уж конечно, Роберт совсем не походил на мужчин, которых она привыкла видеть рядом — с их пристрастием к печенью со сладким сиропом по утрам.

В последнюю свою вылазку по магазинам в Де-Мойне она купила новые духи под названием «Песнь южного ветра». Теперь она достала их, открыла крышечку и провела ею по волосам. Хорошо, больше не надо. Но что надеть? Особенно наряжаться не годится — он будет в своей рабочей одежде. Пожалуй, лучше всего так: белая футболка с длинным рукавом — рукава закатать до локтя, чистые джинсы и босоножки. В ушах у нее будут золотые сережки в виде колец, про которые Ричард как-то сказал, что в них она похожа на особу легкого поведения. На руку можно надеть золотой браслет. Волосы она закрепит заколкой по бокам, а сзади распустит по плечам. Да, вот так, хорошо.

Когда она вошла в кухню, Роберт Кинкейд уже сидел там вместе со своими рюкзаками и холодильником. Он надел чистую рубашку цвета хаки и все те же оранжевые подтяжки. На столе перед ним лежали три фотоаппарата, пять объективов и новая пачка «Кэмэл». На всех фотоаппаратах имелась наклейка «Никон». Объективы, она заметила, предназначались для съемок на разном расстоянии и имели такую же наклейку. Аппаратура была сильно поцарапана, в некоторых местах виднелись зазубрины, но обращался он с ней аккуратно, хотя и без особой осторожности: продувал какие-то отверстия, сметал щеточкой пыль, вытирал пластмассовые части.

Услышав ее шаги, он поднял глаза. Лицо его было серьезно — это было лицо человека застенчивого и ранимого.

— У меня там, в холодильнике, есть пиво. Хотите?

— С удовольствием выпью.

Он достал две бутылки «Будвейзера». В холодильнике она заметила пластмассовые коробки с пленкой и еще четыре бутылки пива, помимо тех, что он вынул.

Франческа выдвинула ящик буфета в поисках консервного ножа, но он сказал:

— У меня есть, — и вытащил из футляра нож, тот, что висел у него на поясе. Негромкий щелчок — и пробка отскочила.

Он передал ей бутылку, поднял свою и произнес нечто вроде тоста:

— За крытые мосты в послеполуденную жару. Или нет, лучше за мосты в теплых алых лучах восходящего солнца, — и широко заулыбался.

Франческа ничего не ответила, только слегка улыбнулась в ответ и нерешительно, с неловкостью приподняла бутылку. Странный гость, цветы, духи, пиво и этот тост в жаркий понедельник в конце лета — слишком много всего одновременно.

— Давным-давно жили на свете люди, которые умирали от жажды. Было это в знойный августовский полдень. И вот Некто смотрел, смотрел, как они мучаются, а потом — раз! — и изобрел пиво. Вот откуда оно произошло, и никто больше не мучается жаждой.

Продолжая говорить, он в то же время возился с фотоаппаратом, подкручивал какой-то винт на крышке крошечной отверткой. Казалось, он разговаривает с фотоаппаратом, а не с Франческой.

— Мне нужно на минутку выйти в сад, — сказала она. — Я сейчас вернусь.

Он поднял глаза.

— Нужна моя помощь?

Она покачала головой и прошла к двери, ощущая его пристальный взгляд. Ей подумалось, что он, наверно, провожает ее глазами до самого сада.

Она не ошиблась. Он действительно смотрел на нее. Потом отвел взгляд, покачал головой и снова посмотрел ей вслед. Роберт подумал, что не ошибся, обнаружив в ней глубокий ум, почувствовал, что хотел бы знать, прав ли он и в других своих предположениях. Его тянуло к Франческе, но он как мог сопротивлялся этому желанию.

Солнце уже ушло из сада. Франческа с облупленной белой эмалированной кастрюлей медленно двигалась вдоль грядок, собирая морковку, петрушку, пастернак, лук и репу.

Когда она вернулась на кухню, Роберт Кинкейд перепаковывал рюкзаки, причем очень ловко и умело. Каждая вещь явно имела свое собственное место, куда они и были разложены. Он уже допил свою бутылку и открыл еще две, хотя у нее еще оставалось пиво. Франческа запрокинула голову, допила свою бутылку до конца и протянула ее Кинкейду.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил он.

— Принесите арбуз с крыльца и несколько картофелин. Корзина рядом с крыльцом.

Легкость, с которой Роберт передвигался, снова поразила ее — так быстро он вернулся с арбузом под мышкой и четырьмя картофелинами в руках.

— Хватит?

Она кивнула. Ей пришло в голову, что он больше похож на дух, чем на человека. Кинкейд положил картофелины на кухонный стол рядом с раковиной, где Франческа мыла овощи, и снова сел на прежнее место и закурил.

— Долго вы собираетесь здесь пробыть? — спросила Франческа, внимательно осматривая каждую морковку.

— Пока еще не знаю. Торопиться мне некуда — на работу с мостами мне дали три недели. Так что, думаю, я уеду, как только отсниму все, что только возможно. Скорее всего через неделю.

— Где вы остановились? В городе?

— Да. Там есть заведение с коттеджами. Мотель. Я только сегодня утром поселился, даже еще не успел распаковать вещи.

— В городе один мотель. Правда, миссис Карлсон принимает постояльцев. Рестораны, боюсь, вас разочаруют, особенно если учесть ваши привычки.

— Я знаю. Обычная история. Но я уже научился обходиться без ресторанов. Тем более в это время года. Я покупаю еду в магазинах и на придорожных лотках. Беру хлеб и что-нибудь еще, так что в принципе особых лишений я не испытываю. Но, конечно, прийти вот так в дом поужинать очень приятно. Большое спасибо за приглашение.

Она включила радио — маленький приемничек всего с двумя программами. Его динамики были затянуты коричневой тканью.

«Погода за меня, и время в кулаке…» — запел голос, а откуда-то снизу донеслось дребезжание гитары. Франческа уменьшила звук.

— Я здорово умею крошить овощи, — сказал он.

— Ладно, вот вам разделочная доска, ножи внизу, в ящике справа. Я собираюсь делать рагу, так что режьте кубиками.

Он стоял в двух шагах от нее и усердно крошил морковку, репу, пастернак и лук. Франческа чистила в мойке картошку, остро ощущая присутствие рядом чужого мужчины. И надо же, ей никогда раньше не приходило в голову, что, когда чистишь картошку, нужно делать так много коротких косых движений ножом.

— Вы играете на гитаре? Я заметила футляр у вас в кузове.

— Совсем чуть-чуть. Гитара составляет мне компанию, если так можно выразиться, и не более того. Моя жена когда-то исполняла песни в стиле «кантри», давно еще, задолго до того, как это стало модным. Она меня и научила двум-трем аккордам.

Франческа сжалась при слове «жена». Почему, она и сама не знала. Он имел полное право иметь семью, хотя это как-то не вязалось с его обликом. Ей не хотелось, чтобы он был женат.

— Не выдержала моих долгих отлучек. Ведь иногда меня не бывало дома месяцами. Я не виню ее. Мы разошлись девять лет назад — она ушла от меня. Через год прислала документы на развод. Детей у нас не было, так что сложности это не представляло. Взяла одну гитару, а другую, попроще, оставила мне.

— Вы что-нибудь знаете о ней?

— Нет, ничего.

Он замолчал, и Франческа больше не стала задавать вопросы. Но, непонятно почему, ей стало легче. Собственная реакция удивила ее — в конце концов, не все ли ей равно? Во всяком случае она не должна принимать его слова так близко к сердцу.

— Я два раза был в Италии, — снова заговорил он. — Вы откуда родом?

— Из Неаполя.

— Нет, туда не заглядывал. Я ездил по северным областям, вдоль реки По. Снимал там. А второй раз я делал фоторепортаж о Сицилии.

Франческа продолжала чистить картошку, ни на секунду не переставая ощущать рядом присутствие Роберта Кинкейда. Мысль об Италии лишь на мгновение задержалась в ее сознании.

Облака переместились на запад, и солнце проглядывало сквозь них, освещая землю узкими лучами, так что свет и тень на траве, домах и деревьях чередовались длинными неровными полосами. Он перегнулся через мойку и выглянул в окно.

— Божий свет. Рекламные издательства обожают делать календари в этом духе. И еще религиозные журналы тоже любят такое освещение.

— Мне кажется, у вас очень интересная работа, — заметила Франческа. Нейтральный стиль разговора был ей абсолютно необходим.