– Самые лучшие первыми умирают… – говорил Женька, медленно выруливая автомобиль по Дмитровскому мосту через Обь, выезжая на проспект Энергетиков. – А помнишь, когда мы покупали газировку, когда шли домой после школы, Денис пускал в бутылку крошки от булочки, чтобы мы ему потом всю бутылку с газировкой отдали? Помнишь, Андрюха?

– Помню, Жень, да, помню… – сказал Крайнов. «Да, – думал он. – Теперь нету Дениса. Нет его. Мы последние несколько лет меньше с тобой общались, Денис, – как еще с живым, разговаривал со своим умершим другом Крайнов. – Но теперь тебя нет. Как-то все другое… И здесь интересное дело с Нестеровских, интересный он мужик-то, идеи интересные… И Юля… и Катя… и ты, Денис, – всё сразу, в один месяц… Буду все менять у себя сейчас. Уже сейчас. Прости меня, Юля, – уже думал о живых, о своих женщинах Андрей. – Прости меня, Юля, но мы должны расстаться…»

Щербицкий затормозил перед шлагбаумом на въезде в аэропорт. Андрей очнулся, осмотрелся. Они остановились на автостоянке, вышли из машины, пожали друг другу руки.

– Ладно, Женька, увидимся, – сказал Крайнов.

– Пока, Андрюха, держись. Звони, если что, – ответил Щербицкий.

Глава 27. Отъезд Кати

Она чувствовала, что этот разговор случится, она знала, она ждала и страшилась его. Ждала, потому что была женщиной, страшилась, потому что… не знала, что ответить, когда Крайнов скажет ей эти слова… Она поняла, что не знала себя и боялась этого. Может быть, будь Андрей чуточку менее подходящим, чуточку более грубым, другим, уличным, и без этих больших слов, она бы скорей поняла его и, может быть, приняла, а сейчас она… Не понимала, не верила и решила для себя, что не хотела этого. Она давно выстроила свой мир, свою маленькую семью со своей дочерью. И это новое: Андрей, эти легкие и радостные встречи с ним тянули и страшили ее, разрушали ее счастливый, уютный мир, где была ее дочь, ее работа, ее старые друзья, с которыми она говорила в фейсбуке и время от времени компанией встречалась в Москве. А сейчас, с Крайновым, с его встречами, а теперь и с его словами, этот уютный мир становился другим, не таким уютным, стареньким, облезлым, повторяющим одни и те же шутки, пережевывающим одни и те же забавные истории, которые произошли с ней и ее друзьями, с ее старым миром, в ее старой краснодарской редакции. Все эти до безумия уютные комфортные вещи Андреевыми словами превращались в старые, пожухлые, устаревшие… И только дочь радовала ее своей открытостью, своими новыми событиями, своими друзьями. Она видела в Маше себя пятнадцатилетнюю, такую же открытую, сердечную и добродушную, узнавала себя. И страшилась будущего, будущих встреч с Андреем.

Через день после их разговора Крайнов улетел в командировку в Новосибирск. А она осталась со своими мыслями и с этим разговором у метро. За два дня она, как и положено женщине, передумала все, сначала не хотела, потом радовалась, вдруг вспоминала, что он женат и ее начальник, грустила и снова радовалась, но дни шли, и потом ей стало жалко своего мира, своего маленького уютного мира, который был уже создан и, может быть, потерян ею. Андрей остался, она узнала это, в отпуске в Нске, говорили, что у умирающего друга. Но она, не видя его, стала вспоминать свой маленький уютный мир, не как прошлогодние, ушедшие в прошлое опавшие листья, а как самое дорогое. Её первого и лучшего выпускающего редактора, его стол, его рабочее место – это скопище книг, газет и бумаг; он не выбрасывал ни строчки, ни листка, пускай даже самого не нужного, самого старого завалящего листочка, а его гордость – его коллекцию, фарфоровые советские статуэтки… все это было так по-другому, так мило ее сердцу… Она вдруг поверила, что это все возможно вернуть, что все живо, и минутные слова Андрея… ну это слова…

А потом, уже ближе к концу мая, уже поздно вечером, «как всегда, в своей манере», обрадованно подумала Одинцова, увидев на мобильном определившийся номер ее краснодарского главреда – Геннадия Максимыча.

– Катюша! – кричал он в трубку. – Здравствуй! У меня к тебе есть предложение, на тысячу, нет, на полторы тысячи долларов!

– Максимыч! Ты не меняешься! Ты знаешь, сколько времени?

– Знаю! – радостно закричал он. – Сколько хочешь? Говори!

Она засмеялась:

– Максимыч, что тебе от меня надо, мне завтра ехать на репортаж, рано вставать.

– Катюша, брось! Бросай свою Москву! Я нашел тебе мировую работу!

– Какую работу, о чем ты?

– Шеф-редактором! Хватит бегать по репортажам! Ты будешь у меня шеф-редактором! На ставке!

– О чем ты, Максимыч?

– В Махачкале открылось новое агентство! Мы пишем о Кавказе. Я – главным редактором, тебя беру шефом! Катюша, соглашайся!

– Нет, – повторила Одинцова. – Максимыч, какое агентство, какая Махачкала? Я в Москве. У меня работа… дочь в школе…

– Это отличная работа… и федеральное финансирование. Мы пишем о Кавказе, понимаешь ты…

– Перестань, Максимыч, какая Махачкала? У меня дочери 15-й год, ей через три года в институт поступать…

– Поступит твоя Машка! Финансирование на много лет вперед! Здесь отличный университет, море, твое любимое море и солнце!

– Максимыч, что ты, какой университет, какое море… это наш Кавказ, все за деньги, что ты?

– Да, – как будто бы обрадовавшись ее словам, закричал в трубку тот. – И за связи! Ты же знаешь мои связи, я даю тебе слово, поступит она! Не волнуйся за Машку! Давай, приезжай на лето, попробуешь, не понравится, вернешься в свою Москву, понравится, останешься здесь!

– Нет, нет, Максимыч, и не рассчитывай даже на меня, я же в Москве, у меня все в порядке… Найдешь ты себе нормального шефа.

– Катюша, ты у меня единственный нормальный шеф! Куда я без тебя? Думай, жду твоего звонка! Да нет! Я сам тебе позвоню. Буду звонить тебе до тех пор, пока не согласишься! Ты знаешь меня!

«Максимыч, Максимыч, – думала Одинцова. – Зачем ты позвонил? Или правильно? Может быть, это правильно? Да нет, – думала она. – Ну глупости, какая Махачкала, какое агентство… ведь я же в Москве…»

Она возвращалась с работы и вновь, как и год назад, дошла до неоновой Петровки. Вспомнив, поднялась по Кузнецкому мосту. Увидела ту, свою Книжную лавку, в которую собиралась прийти год назад, поговорить с необычным старичком, купить у него хорошую книгу… Войдя, услышала те же колокольчики на входе, что и год назад, собравшись, стала искать взглядом необычного старичка… В глубине лавки у одного из книжных стеллажей стояли две женщины.

– Скажите, а здесь год назад, – спросила Катя. – Был… – она на секунду задумалась. – Необычный такой… старичок… он…

Одна из женщин, маленького роста, в летней синей кофте с большими пуговицами по вороту, подняла голову, сдвинув рукой на нос очки, умными глазами посмотрела на Катю.

– Какой старичок? – непонимающе спросила она.

– Здесь… там… – Катя махнула рукой в дальний угол под лестницей на второй этаж, где год назад стоял небольшой столик, за которым сидел тот необычный старик, пригласивший прийти ее еще раз. – У него, – она на секунду смешалась. – Были голубые глаза…

Женщины переглянулись между собой. Вторая, полная, с крашеными волосами, ответила:

– Нету здесь старичков никаких и не было, выбирайте, девушка, вот книги…

Первая с умными глазами, словно догадавшись, негромко сказала:

– Лершин?

Она повела головой на портрет, висевший над лестницей. Одинцова в легком книжном сумраке глянула на портрет, не разглядела, но в ответ на утверждающий полувопрос женщины ответила:

– Да…

– Так он открыл книжную лавку, умер сто лет назад, – как бы чуть обидевшись, сказала первая, с умными глазами, и очками на кончике, аккуратного носика.

– Вот молодежь, начитаются интернетов, а потом ходят, ищут… – проворчала вторая. – Покупайте, девушка, всё здесь!


«Уеду, уеду, – глубоко задумавшись, решила Катя, выискивая и не находя в своей сумочке ключи от квартиры. – Вот с Машкой поговорю и уеду. Максимыч слов на ветер не бросает. А Машка поймет меня, она же дочь, моя дочь…».


– Петя, я 35 лет на Кавказе прожила! Я сама с Кавказа! Чем ты меня хочешь напугать?