– Обская, с севера, – сказал о нельме Александр. – А это уха! – Он кивнул в сторону парадного входа.

По нему, тяжело ступая, на террасу вышел маленького роста, едва в метр шестьдесят, но крепкий, мясистый, мрачноватый круглолицый и кареглазый, с темно-соломенного цвета волосами и щетиной дня в два, с большим нательным крестом, в шерстяной светлой рубашке мужик. Держа прихватами, он нес большую чугунную кастрюлю. Войдя, тяжело, мрачновато оглянул всех, как будто бы поздоровавшись, поставил кастрюлю на небольшой столик у окна. На этом же столике стояли приготовленные для ухи глубокие тарелки. Открыл крышку кастрюли. Из нее пошел аромат таежного рыбного бульона, островато-нежный запах стерляжьей ухи. К нему подошла помощница, стала разливать уху большим половником по тарелкам.

– Двойная! – с легкой гордостью объявил хозяин. – Бульон на ерше.

Уха была бесподобна, без лишних добавок, на картошке, луке, соли и перце черным горошком, от первого бульона на мелкой рыбе она была навариста, жирна, а крупная белая стерлядка сама шла на зуб. С минуту все молчали, хлебали уху по-простому. На середине ухи хозяин снова налил водки. И ее Крайнов почувствовал, вкус еще холодной, но уже остывающей, приближенной к человеческому нёбу водки, и вкус горячей, обжигающий губы и нёбо чугунной стерляжьей ухи, которую хотелось так по-простому, со вкусом, прихлебывать. Через какое-то время умиротворенные все трое откинулись на спинки стульев, Виктор снял свой пиджак, повесил его на спинку.

– Я его вытащил из тайги, с Нарыма, за эту уху, за пельмени, поваром у меня работает уже пятнадцать лет, – сказал хозяин, кивнув головой в сторону ушедшего мужика. – Лучше его в нашей кухне нет! Но одно плохо. Запойный. Я ему ресторан открывал, делал его шефом, детям его помог в Нск перебраться. Старшие в тайгу вернулись, а дочка осталась, сметливая, у меня работает. А отец… полгода не пьет, а потом на неделю. И ничем его не возьмешь, ресторан дал, потом отобрал, детей пристроил, угрожал прибить его, а все равно пьет! И так, что сядет у бочки с груздями… а как солит! – кивнул Нестеровских на грузди. – И сидит у груздей, водкой обставится, стаканами хлещет, а руками груздей ловит и жрет их, и вся еда! Неделю!

Мужик, будто почуяв, что говорят о нем, пришел на террасу, так же прихватами принес чугунную кастрюлю, устроил на столик, молча ушел, вслед за ним вошла горничная.

– Еще кто ухи? Или вот пельмени! – она кивнула головой на вторую чугунную кастрюлю. – А есть бульон к пельменям.

– Спасибо, Галина Дмитриевна, – обратился к ней хозяин. – Я без бульона.

Пока горничная накладывала в свежие глубокие тарелки крепкие самолепные пельмени, помощница принесла вазочки с горчицей, сметаной, топленым маслом, хреновой закуской. Убрав блюдо с остатками строганины и грязную посуду от ухи, выставила все на стол. Горничная поставила тарелки с пельменями.

– Может, кто еще ухи пожелает, бульончика? К пельменям хорошо, – добавила она.

– Давайте мне, – сказал Крайнов. Она налила бульонной стерляжьей жижи в глубокую, но маленькую плошку, поставила ее перед Андреем. Нестеровских в это время столовой ложкой поливал пельмени топленым маслом. Виктор разлил по рюмкам водку.

– Руку не меняют, примета плохая, – усмехнувшись на усердье своего помощника, сказал Нестеровских. – Ну да, чай, в 21-м веке живем.

Было видно, что он слегка похорошел, его глаза налились живостью, он продолжал:

– Я сам из кемеровских, моя бабка, – он кивнул на Андрея, который обильно поливал пельмени сметаной и хреновой. – Никогда не ела пельмени со сметаной, как у нас все едят. Говорила, что сметана вкус пельменей отбивает. И я за ней привык. А масло, оно подчеркивает! Выпьем! А ты, Андрей?.. – он не продолжил, ожидая, что скажет Крайнов. Тот понял, о чем спрашивает Нестеровских.

– Мать у меня из новосибирских, из учительской семьи, а дед по отцу здешний, сибиряк, с Колываньского района, с Приобья. А бабка со Ставрополья, они в войну познакомились. Дед на реке погиб, уже пенсионером. Сети ставил в ночное, казанка налетела, тридцать лет назад. Я мальчишкой был.

Нестеровских в ответ покачал головой.

– А у меня двое. Сын распиздяй, я не видел его больше года. Живет где-то между Лондоном и Гоа. Рано родился, у меня бизнес, у жены диссертация, не воспитали, как следует. А вот дочь, ее я люблю, – улыбнулся Нестеровских. – Вышла замуж за ученого, живут в двухкомнатной квартирке в Академгородке, у меня помощи не просят, дочь бывает редко… Зачем я это все затеял. Я со своими друзьями по Сибири открыл НКО, снял офис, нанял умных людей, – Нестеровских кивнул в сторону Виктора. – У меня все есть. Двести миллионов в американских, где-то так. Тридцать из них мать родная не найдет! – он ухмыльнулся. Кивнул Виктору: мол, взялся, так наливай. – Дети взрослые, с сыном не знаю, что делать, но плачу ему триста тысяч в год, чтобы отъебался, – снова выругался на сына Нестеровских. – А остальное все есть… Ведь мы же понимаем, да и у вас, в Москве, все понимают, что стране скоро пиздец. Сколько ей, 20—30 лет осталось? Вот все мы, как крысы, и раскидываем детей и деньги по заграницам.

Он кивнул на налитую водку, поднял рюмку и, не чокаясь, выпил, смачно доев оставшиеся несколько пельменей, продолжил:

– В России всегда было так, русским людям нужно за что-то страдать, за что-то умирать. Это империя! При царе были дворяне там, миллионеры, да где они? При коммунистах половину мира перестроили. И тоже нет. А сейчас мы не знаем, что делать. Наши люди не знают, куда идти, наши женщины не знают, зачем рожать детей. Говорили нам при Ельцине, либеральная, мол, идеология, западный мир! Да чушь все это! Страну-то мы порезали, кому больше, кому меньше. Но со страной ничего не сделали. С людьми-то. Квартиры там, в новых домах, машины… жрачка копченая, Египет там, Турция… но людям этого мало! А предложить нечего! Пыжится кто-то, тужится. Да все не то.

– Ну а как, – вспомнил опьяневший Крайнов. – Русский мир, идеология, вот – Украина, Белоруссия, Казахстан, эмигранты…

Нестеровских в ответ засмеялся.

– Ну и чем мы им хороши? Бедные ведь хотят быть богатыми и просят помощи у богатых. А мы? Какую помощь мы дадим? Они хотят как Америка там, Германия, а не как мы! Силой мы их тащим. А зачем?

– И? – не понимая, куда клонит Нестеровских, спросил Андрей.

– Я ведь понимаю, мы ведь понимаем, что как бы плох ни был Путин там и сегодняшний Медведев, им замены нет. Они могут только между собой, хотя и понятно, вряд ли. Вот мы и хотим, пока Путин в премьерах, подкинуть ему идею на будущий срок. И тут пригодятся ваши исследования. Перенеси ты столицу! Да не в Питер там, в Ростов. А туда, откуда страна-то кормится! В Сибирь. Вот к нам в Нск и перенести. Здесь же все, в Сибири! Нефть, газ, металл, уголь, лес, энергия, наука, здоровые люди в конце концов. Их мало. И они, вот как ты, бегут в Москву. А что там? Медом намазано? А в новую столицу, как ты в Москву, люди поедут! Иностранцы там. Наука. Начнется мо-дер-ни-за-ция.

Все нынешние мировые лидеры обновление со своих столиц начинали. Всю эту столичную шушеру, которая ничего не производит, а только пожирает наш хлеб и нашу энергию, повытрясем! Всех этих зажравшихся клерков ваших, всю эту, мать вашу… – Нестеровских, от выпитой водки, от напряжения, от важных для него слов покраснел, мышцы лица его напряглись. Вилка была брошена в тарелку с парой недоеденных пельменей.

– Ты посмотри, – снова повторил Нестеровских. – Все лидеры свои обновления с переносов столиц начинали. Америка там, Бразилия, Китай, Германия после войны, даже Казахстан! Да и мы сколько раз переносили-то столицу, вспомни, и каждый раз страна двигалась вперед. А сейчас делают что-то в Кремле, бегут, хотят в ушедший поезд капитализма запрыгнуть. Да не получится!

Нестеровских указал глазами Виктору: наливай, мол, доел пельмени. Выпив водки, взял в руки вазочку с моченой брусникой и со смаком стал закусывать.

– Вот и хотим мы проект подготовить, ваши исследования общественного мнения, наши планы и проекты, все это в одно приложим. И к ВВП постучимся. Пока он премьер. Ему нужны идеи на будущее. А кто еще? – как бы разговаривая и споря с самим собой, сказал Нестеровских. – А больше никого и нет. Только Путин. У нас только так в России – с царем или без головы.

Крайнов слушал Нестеровских и чувствовал, что опьянел. Ему на глаза попался опустевший графин с водкой. Пришла, Галина Дмитриевна.

– Чаю? – спросила она.

– Да, можно, – ответил Нестеровских. – И Михаила позовите, Галина Дмитриевна.

Колючим, жестким взглядом он глянул на Крайнова и неожиданно перешел к подписанному сегодня договору.

– А почему ты старт поставил на начало июня? – спросил он Андрея.

– Я десять дней отпуска беру, здесь в Нске побуду, – ответил Крайнов и, заметив вопрошающий взгляд Александра, продолжил: – У меня близкий друг умирает, врачи дают максимум неделю. У него мать почти ничего не видит, у неё катаракта на почве диабета, брат на зоне, отец недавно умер. Побуду с ним. Близкий друг, детства.

– Что с ним? – спросил Нестеровских.

– Рак головного мозга… С ним уже всё…

Крайнов пьяным взглядом вдруг увидел, что по коридору террасы вместо горничной с чаем идет таежник-повар, в руке у него был графин с водкой, заледенелый, покрытый, показалось Крайнову, инеем. Он по локти закатал рукава рубахи, предплечья его были покрыты густыми темно- рыжими волосами, правой клешневатой рукой он поставил графин на середину стола. Ухмыльнулся. И впервые заговорил, кивая головой на маленький столик, где стояла кастрюля с пельменями и глубокая тарелка, в которую были выложены куски остывшей ушной стерляди.

– Ну, как? – спросил он.

– Вкусно, Михаил Иванович! Вкусно! Будешь? – ответил Нестеровских, показывая взглядом на графин с водкой.

– Наливай! – ответил тот.


Крайнов сидел в «Шевроле Авео» своего одноклассника Жени Щербицкого, с которым они вместе с Денисом втроем десять лет отучились в одном классе и который взялся отвезти Андрея в аэропорт Толмачево.