Анита Фрэй - Монахиня Адель из Ада

— Хм! — молвил Пётр Сергеевич, выслушав грустно-лирическую исповедь. — Всё же не верится, что вы мне… благодарны. Да, я спас вашу Анну от бесчестья, но я же и подвёл её под него! Кто разлучил её с выгодным женихом?

— Всё правильно, но и тот коварный твой поступок будет ей во благо. Князь слишком слабоволен, не готов быть отцом семейства. Не для того я свою дочь выпускала в мир людей, чтобы она ссорилась со слабовольными мужьями из-за мелочей…

— Так ведь высохнуть может ваше болото, ежели каждый его выкормыш, зело охочий до воли, начнёт исчезать бесследно! — посочувствовал Пётр Сергеевич, и в этот раз был почти искренен.

— Имперское Болото высохнуть не может, — ответила мадам привратница, — ибо высыхать ему не полагается.

— Думаете, что энергии ваши бесконечны?

— Нет, разумеется. Их пополняют добровольные посредники. Ты станешь одним из них, если согласишься дать присягу…

Пётр Сергеевич, сроду никому никаких присяг не дававший, натурально, засмущался. А тут ещё голос в ушах возник: «Не парься, Дуремар, вернёшь Авдотью, чуть погодя, лет через двести…А не дашь присягу — вообще никого у тебя никогда не будет, Мичурин хренов…» И ещё много-много непонятного было сказано каким-то обалдуем, под немыслимую музыку, явно не оперную.

Зажавши уши, граф уж было согласился на «тёщины» условия, лишь бы больше не слышать тех звуков, но на всякий случай спросил:

— А без присяги никак нельзя?

— Никак. Не согласишься дать мне своё слово — пойдёшь на каторгу. До подземелья докатились вести, что по твоим следам уже идут!

— Кто? Ищейки?

— Нет! Ищеек ты пока удачно миновал, вина ложится на другого, но за тобой крадутся новые искусители, которые подвигнут тебя на новые тяжкие преступления! Ты убьёшь ещё нескольких человек и неминуемо попадёшь в неволю.

— И каков же ваш ритуал?

— Ритуал таков: сначала дай торжественное слово, затем прими похищенный тобой у Анны эликсир, сперва зелёный…

Пётр Сергеевич достал красный пузырёк.

— И сие понадобится?

— Непременно, но сначала выпей из зелёного…

Не успел фальшивый граф хлебнуть из зелёного флакончика, как сделался слегка прозрачным. Чего Барский впопыхах не заметил! Он заметил лишь то, что хотел увидать: нахала, роющегося в пустом шкафу. Когда же после обыска, никем не санкционированного, Свирид Прокофьевич покинул чулан, беседа графа с «тёщей» продолжилась.

— Вот видите, зелёная бутылочка похищена! Я, не хуже вашей Анны, проморгал её…

— Не печалься, отдаст тебе её твой друг… — ласково произнесла мадам.

— Друг?!

В тот самый момент за дверью раздались шаги. То Свирид Прокофьевич уговорил Кузьму Ивановича посмотреть на труп преступника, покоящийся в шкафу. Тщетное занятие описывать реакцию вошедших! Ибо она, во-первых, была долгой, тянулась почти целую минуту, а во-вторых, оба сильно рисковали сделаться психическими.

Устав глядеть на разинутые рты и хватания за сердце, оживший труп предложил гостям чувствовать себя как дома и ни грамма не волноваться. Второе, о чём он попросил, было ещё бóльшим пустяком: оставить его, минут на пять-десять, наедине с очень уважаемой особой, с придворной дамой подземной категории, ибо он не успел обсудить с ней своё будущее.

В связи с этим у господина Барского тоже возникла просьба к приставу: никоим образом не верить вору, убийце и симулянту, а сразу тащить его в околоток, пока не удрал.

Кузьма Иванович Переверзев, участковый пристав с огромным стажем, не любил принимать поспешных решений. Для начала он запер обоих подозреваемых в чулане, воспользовавшись торчащим в двери ключом, и покинул подвал для дальнейших критических размышлений. По дороге в участок он принял дозу свежего воздуха, что помогло ему мыслить яснее. В результате сих умственных упражнений было вынесено негласное решение: спрятать — до поры, до времени! — вещественные доказательства, о коих никто пока не ведал, кроме двоих сумасшедших, на показания которых опираться вряд ли стоило. Тем более что у жены Кузьмы Ивановича накануне был припадок магазиномании, едва не разрушивший весь их семейный бюджет.

Бросив связку ключей в близлежащий пруд, до поры, до времени, остальные вещественные доказательства пристав положил за пазуху.

Оставалось дать команду санитарам и навсегда вычеркнуть из памяти сей досадный инцидент, вполне имевший право считаться недоразумением. Команда была тотчас же дана.

Когда Кузьма Иванович, в сопровождении двух дюжих представителей медицины, вторично приблизился к чулану, за его дверью слышалось веселье. Два мужских голоса восторженно перебивали друг друга:

— Прокопыч, а давай на брудершафт?

— Давай! С графом на «ты» перейти для меня, крепостного холопа, большая честь!

— Тогда бери зелёную бутылочку!

— А ты?

— Я из неё уже пил! Мне теперь красненькая полагается, для завершения ритуала!

— Я тоже хочу красненькую!

— Не хитри! Прими сначала из зелёной!

Ещё чуток послушав и убедившись, что его совесть полностью чиста, что он не здоровых господ в психические записал, а именно сумасшедших, участковый пристав приказал детинам в белых робах не стесняться и действовать согласно предписанию. Шкаф, по желанию обоих пациентов, был переправлен в их новые покои. Против этого управляющий дома скорби не возражал: у него хронически не хватало мебели.

В новых покоях стены были серыми, а обстановка бедной. Но это лишь для тех, у кого напрочь отсутствует воображение и связь с потусторонним, богатым на разноцветные картинки миром. Там для Петра Сергеевича и его нового друга, господина Барского, все стены искрились и переливались, и исключительно розовыми тонами. Стол был накрыт изысканнейшей скатертью, вышитой крестиком, а самовар на том столе был золотым. Чашки тонкого китайского фарфора тоже были там — заграничный шик!

Меняя мутные стаканы и захватанный графин на чистые, санитары всякий раз дивились восклицаниям:

— Умоляю, только не разбейте! Этот сервиз мне тёща подарила!

— И самовар не мешало бы почистить!

— Да! Хоть он и золотой, от полировки не откажется…

Шушукаясь по коридорам, всполошенные медики жалели насельников «комнаты с самоваром»:

— Такие бедолаги эти двое, прямо сердце разрывается!

— И не ходит ведь к ним никто! Впрочем, кто сейчас кому нужен…

Неправы были сердобольные санитары, ибо зеркальный шкаф, который кишел невидимыми сущностями, нельзя было не принимать в расчёт. А из видимых, и вправду, никто к друзьям не приходил. Напрасно! Такое бы услышали… Много полезного узнали бы про Болотную Столицу, как с ней нужно обращаться, чтобы не погибнуть почём зря.

Всё свободное от бесед с зазеркальными гостями время граф, до беспамятства влюблённый в природу, посвящал растительному миру, украшал местный сад цветами. Розы у него были исключительные! Свирид Прокофьевич посильно помогал — грядки вскапывал. За такие добрые дела Петру Сергеевичу с господином Барским увольнительные полагались, хотя и тайные, неофициальные. Тупо сидеть в неволе графу с бывшим крепостным холопом вовсе не приходилось, сие предположение расходится с действительностью. Кто знал обоих в лицо, частенько мог видеть их на каком-нибудь богатеньком подворье — в роли «зазывал», то бишь посредников Болотного Зазеркалья. Если после этого случалась сделка, невыгодная для заезжего купца, но чрезвычайно выгодная подземелью, можно было смело утверждать: присяга приносилась не напрасно, очередная миссия сработана. Ведь деньги, как мы много раз усвоили, суть жизненная энергия, так необходимая насельникам Имперского Болота!

После каждой сделки недурно было и передохнуть, всё у того же самовара, послушать россказни гостей потусторонних. И так изо дня в день, из ночи в ночь…

И Авдотья к друзьям-посредникам приходила. Всё сидела и молчала. Один раз лишь рот открыла: «Отмолила я тебя, Петруша». Перед кем отмолила, не уточнила. То ли перед небесными силами, то ли…

А однажды… Японские купцы пожаловали! Те двое, изображения которых господин Барский видел на изразцах своей «рыжей» кафельной печи. Лица у них были радостные, а поклоны — частые-пречастые. С чего бы это? Купцы поведали, что хоть Япония и далеко, но гостей оттуда в Петербург однажды понаедет видимо-невидимо. Правда, не скоро, а лишь «после второй войны».

И дёрнуло же Барского тогда полюбопытничать, мол, когда война вторая будет, и какую надо первою считать — не наполеонову ли, часом? Купцы переглянулись и сказали: «Он!» Затем один из них сунул бывшему директору гостиницы подвеску из цельного лазурита, да ещё и с напутствием: носить на груди, не терять, ибо с этим знаком он сможет в будущем беспрепятственно заманивать в столицу японских купчиков, станет «японо-зазывалой». И ещё добавил: камень должен сильно потемнеть, лишь тогда обретёт нужную силу. Не знал тогда Свирид Прокофьевич, что лазурит со временем темнеет.

Тут ненароком может вспомниться один из самих ярких зазывал — бордельный капитан. Что, если он тоже в посредниках у Болотного Города служил? Не себе ведь денежки оставил, с собой в могилу ведь не забрал. А что убит был, так это согласуется с церковным правилом: с убиенных снимается пол-Суда. Якобы, половина грехов снимается с преступника, ежели его кокнут. Верить или нет? Можно ли верить всему, что скажут люди? Одно яснее ясного и вероятнее вероятного: «Не суди, да не судим будешь!»

Неплохая жизнь была у двух друзей, вполне комфортная. Пётр Сергеевич чувствовал себя начальником двоицы, «руководителем диверсионной двойки». Он и был им фактически, ведь никто иной, как он давал присягу мадам привратнице. Лично! А Барский присягнул уже ему, как посреднику. Потому и вход в зазеркальное пространство был прерогативой графа, Свирид Прокофьевич был у него «за подмастерья». Но бывший директор не был в обиде. Наоборот, ему, урождённому крепостному крестьянину, по чьей-то прихоти освобождённому, давненько надоела начальственная роль. Он любил подчиняться. И с радостью делал это.