- Ах, да! – голос Эмина звучит так, словно, тот только что припомнил это имя. – Точно. Я же вчера просматривал копии его документов. – Не переставая кивать головой, он опускает уголки губ вниз, производит оценку Герману: - Хороший работник.

У нас с ним получается достаточно напряженная беседа. Мы оба гнилые актеры в театре, который, как известно, давно разбомбили. Но Эмин пытается поддержать игру, хотя я знаю, что в его голове зреет план, как бы вышвырнуть Германа с работы. Поэтому, чтобы этого не произошло, я наклоняюсь к нему близко, через весь стол, предварительно отодвинув чашку с кофе, и, посмотрев в его стальные глаза, я выдвигаю ему ультиматум:

- Если ты уволишь Германа, - предупреждающе начинаю я милым голосом, - я с тобой в жизни не заговорю.

Ухмыльнувшись в очередной раз, Фаворский фыркает и отводит взгляд, повернув при этом голову в сторону.

- Получается, он что-то значит для тебя? – оцепенев от досады, изрекает мужчина.

Он ревнует меня? Да, конечно, я и не сомневалась. Но… к Герману? Черт, я не хотела, чтобы все выглядело именно так. К Герману я не испытываю никаких романтических чувств. Но теперь передо мной стоит дилемма: рассказать правду Эмину о том, что я не рассматриваю Левандовского, как сексуального партнера, или же продолжить наблюдать за его душевными мучениями, которые, не стану скрывать, приносят мне удовольствие.

Но во мне впервые заговорил не эгоизм. Крики моей самовлюбленности заглушают тихо звучащие слова совести. Нужно подумать о Германе. Я не хочу его впутывать в то, на что он не подписывался.

- Мы с ним просто друзья, Эмин, - говорю я, а потом решаю и вовсе соврать: - Он мне даже не нравится.

Хотя это, естественно, не так, ведь Герман в моем вкусе. Высокий голубоглазый брюнет с умением высказать все, что о тебе думает, не задумываясь о возможных потерях. Я восхищаюсь им и часто вспоминаю нашу первую встречу в отеле, где ему было плевать, кто я, откуда я. Ему было важно, какая я. Но, к сожалению, на первых порах казалась ему пустой и глупой. Это я так считаю, анализируя события прошлого.

Облегченный вздох срывается с пухлых губ Фаворского. Меня, как ни странно, это очень забавляет. Его взгляд тяжелеет. Надеюсь, что он не собирается сказать мне ничего серьезного, что точно не пойдет на пользу сегодняшнему вечеру. Я оглядываюсь в сторону окна, у которого сидит целующаяся парочка. Солнце уже низко; оно освещает Москву, его лучи проникают в зал пиццерии и запутываются в темных волосах Эмина, кончики которых чуть-чуть вьются.

- Ты согласишься со мной посетить одно мероприятие? – выгнув одну бровь, на выдохе выдает Фаворский.

Я чуть было не захлебнулась кофе.

- Ты издеваешься?!

Эмин, расставив ладони по обе стороны от себя, пытается объяснить свою точку зрения на это.

- Нет, Ло, послушай, это очень значимые люди для меня в бизнесе и… помогли мне кое с чем. Просто я не рассказывал никому, что наши отношения сейчас… их нет, - с болью и горечью выдает мужчина, моргнув и уставившись на скрещенные пальцы рук.

Через минуту моего полнейшего молчания, он продолжает:

- У моих друзей свадьба. В восточном стиле. Прошу тебя, пойдем со мной. Может быть… может быть, ты даже иначе посмотришь на меня? Дашь мне шанс?

Отчаяние в его словах, конечно, подкупает, а так же этот жутко-виноватый тон, но прошло три года. И я изменилась.

- Эмин… - отрицательно качнув головой, говорю я, но Фаворскому понятно уже, какой вердикт я вынесла.

Он неожиданно тянется своей рукой к моей руке. Переплетает наши пальцы, а я даже не могу отодвинуться, отдернуть ладонь. Просто не хватает сил. Он застал меня врасплох.

- Ты же видишь, что я влюблен в тебя, Ло. Ты это видишь? – его шепот проникает в каждую клеточку моего тела, создавая в сердце настоящий переполох.

Я должна сдерживать себя. Должна сдерживать.

- Я не могу думать ни о ком другом, кроме тебя. – Как только, вдавшись в рассуждения, Эмин снова отталкивается, чтобы прильнуть спиной к спинке стула, я плотно закрываю на миг глаза, чтобы прийти в себя. – Да, я совершил ошибку. Но неужели ты никогда не сможешь простить меня?

Держать в тайне мое бешеное сердцебиение становится все сложнее, поскольку взгляд Эмина, который он удерживает на мне, все не переставая говорить о своих чувствах, сносит крышу напрочь. И это основательно.

- Сможешь простить? – с ребячливой доверчивостью и откровенностью задает свой вопрос Фаворский еще один раз.

Но я даже не знаю, что ему ответить на это.

Я тоже… тоже влюблена в него. Все еще. И все-таки часть меня ненавидит его с ужасающей силой.

Не знаю, изменится ли это когда-нибудь.

ГЛАВА 14.

Одержимость

Герман

Мы любили силой воли, скоростью духа, длиною смеха, килограммами надежд.

© Саша Крамар

Я не должен делать этого, но часть меня очень хочет войти в гостиную и взглянуть на ее обнаженные ноги еще раз – и теперь уже не случайно. Делаю усилие над собой и мысленно взываю к себе, порядочному и приличному, вести себя хорошо. Но ее ноги… Ее потрясающие ноги, которые она во сне вытащила из-под покрывала, они сводят с ума. Великолепные линии ее тела. Вы никогда не замечали, что даже самое несовершенное женское тело может стать весьма привлекательным благодаря линиям. Но это не касается Лолы, поскольку ее тело, облаченное молочной кожей, просто идеально. Я долго отгонял от себя подобные мысли о ней, ведь эта девушка старше меня, она эгоистична, зациклена на деньгах и роскоши, однако через всю эту золотую брешь пробивается что-то настоящее в ней, и мне очень сложного этого не замечать. Я не могу заставить себя, как ни старался.

Оставляю кружку с недопитым кофе внутри в раковине (кофе уже все равно остыл, а мои чувства – нет) и медленно, чтобы не разбудить гостью, прохожу в комнату. Ее ноги видны даже в зеркале напротив дивана, на котором она спит. Рядом с зеркальным шкафом на стене висит плазменный телевизор; по нему передают очередные неутешительные новости. Даже не понимаю, почему моя привычка из прошлого включать телевизор по утрам перешла в мое будущее. Этот бесполезный фон со звуками и однотонным изображением вовсе не поднимает мне настроение. Я хватаю со столика невдалеке пульт и нажимаю на кнопку выключения. Переведя взгляд на Лолу, я замечаю, что она все так же мирно спит, словно ангел. Черт, ну и сравнения. Но серьезно… она даже не сопит во сне. Я смотрел, как она умиротворенно отдыхает на этом диване на прошлой неделе ночью. Не мог уснуть в своей комнате и решил взглянуть на нее. Когда я вошел в гостиную, то понял, что долго еще не смогу покинуть ее. Темные волосы Лолы были раскиданы на подушках, а руки она раскинула в стороны. Покрывало припустилось, поэтому я мог видеть, как ее налитая, полная грудь вздымается — спокойно и небыстро. Я сидел на полу и смотрел, как гребаный извращенец, пока не осознал, что реально возбудился. Мне не нужно было так делать, но сдерживаться от действий, похожих на эти, еще тяжелее.

Не нужно было Лоле врываться в мою жизнь и все в ней с ног на голову переворачивать. А ведь именно это она и сделала! Сама того не понимая, своими карими глазами, пухлыми губами, дерзким характером, нежеланием подчиняться и сознанием, полностью противоположным моему, постепенно, день за днем, она пленяла меня. А я летел в ее сторону, как мотылек — на свет. Дурак. Полный идиот.

Лола, не вскидывая ресниц, потягивается в постели, изгибая спину, и мне следовало бы спрятаться за аркой, однако я не могу оторвать глаз от этого зрелища. Это великолепно, Боже. Неужели, она не замечает, как я на нее смотрю? Совсем не хочется признавать того, что Лолита всерьез зацепила меня, но, по-моему, это весьма и весьма очевидно.

На кухне звонит мобильный. Это, скорее всего, разбудит ее, потому как я забыл поставить телефон на беззвучный режим, но мне все же нужно ответить. На экране высветилось имя отца. Вскинув голову, я вздыхаю, облизнув пересохшие губы. Черт! Я совсем не хочу с ним разговаривать!

- Halo? («Алло?» - здесь и ниже перевод с польского) – достаточно сухо говорю я, но, тем не менее, подношу телефон к уху.

- Witaj, synu! (Здравствуй, сынок!) – звучит его абсолютно бодрый голос, несмотря на раннее утро и в его стране.

Я киваю, зная, что он этого не увидит, но на том конце провода слышно ему лишь мое неприветливое молчание, означающее, что я, наверное, не прав, но не смогу простить отца никогда.

- Tak, cześć (Ага, привет), - присаживаясь за стол, принимаюсь покатывать по нему шариковую ручку, уже догадываясь, зачем мне позвонил папа, но я не хочу, чтобы он возлагал на меня свои проклятые надежды только потому, что я его единственный ребенок.

Папа тяжело вздыхает. Я могу слышать, как он устраивается в кресле, по всей вероятности, кожаном кресле.

- Słuchaj, jesteśmy z tobą już tyle czasu mówimy o jednym i tym samym, i wszystko w kółko chodzimy, Herman… (Слушай, мы с тобой уже столько времени говорим об одном и том же, и все по кругу ходим, Герман…), - у отца немного сердитый голос, хотя раздражаться должен я – не ему ведь навязывают какую-то там польскую девицу в жены!

Я выставляю руку перед собой, как делаю обычно, когда жутко нервничаю. Я понимаю, что старику этого все равно не увидеть, но представляю перед собой его самодовольную физиономию, длинные волосы до плеч и щетину, - и меня просто накрывает гнев от того, что в последние два месяца он стал все больше напрягать меня идеей о женитьбе на дочери одного влиятельно шоумена.

- Powiedziałem, że nie, tato! Nie! Czego nie rozumiesz? (Я сказал нет, папа! Нет! Чего ты не понимаешь?) – невольно, черт подери, я перехожу на крик.

Мой русский акцент становится более явным, стоит мне повысить голос. Прошлым летом ездил к отцу в Варшаву. Все говорят, я на него жутко похож, но: «Акцент ужасен». На самом деле, мне плевать на это, я ведь не собираюсь жить там, я хочу жить здесь, и мне не нужно никаких «польских красоток», как любит говорить отец.