Это все ее ждет!

Я верю.

***

У центральной двери госпиталя стоит большой квадратный стеклянный ящик, в который бросают взносы те, кто готов это сделать, чтобы помочь другим. Я сама подхожу к этому ящику - не Герман меня подводит. Однако он стоит за моей спиной.

- Ты можешь отдать, сколько хочешь, Лолита, - спокойно произносит он.

Совсем негромко.

- Здесь ценятся любые деньги. И если ты хочешь помочь, ты должна помочь, отдавая лишь то, что не жалко. Без сожаления. Иначе эти деньги никому не принесут пользы.

Я открываю коричневую сумку и достаю ту самую пачку, что сегодня утром, перед рабочей сменой, тайно засунул мне в карман передника Эмин. Не считая, скольким количество он решил меня “порадовать”, не вынимая купюр из пачки, я все бросаю в отверстие ящика, находящееся сверху.

Нет, никакого сожаления, обиды. Просто желание сделать кому-то добро. Желание спасти ребенка. Ведь кто-то спас Лизу. И еще много таких, как она, ожидают руку помощи. И я знаю, что сегодня мне необходимо ее протянуть.

Самое неожиданное происходит в следующий момент: Герман притягивает меня к себе, прижимая спиной к своей груди. Он наклоняется и целует меня в макушку. Не знаю, как это назвать, как сказать правильно, но в эту минуту мы, наверное, породнились.

Хорошо это или плохо?

Голос диспетчера сообщает, что следующая станция - Лобня. Город, где проживает Герман. Он уговорил меня остаться у него. Я ощущаю какую-то близость между нами. Дружескую. В юности я мечтала о брате. Возможно, сейчас я вспоминаю те свои чувства, когда хотела, чтобы он защитил меня, провожал до гимназии, выслушивал все мои жалобы. И, если что, всегда мог за меня постоять. Еще рано делать такие заявления, но Лаванда стал для меня очень важным человеком. Как будто я знаю его сто лет. Как будто именно ему нужно было стать моим братом, но встретились мы только сейчас. Или были родственниками в прошлой жизни, в случае, если реинкарнация точно существует.

Я оборачиваю к нему лицо, вдруг осознавая, что все это время, пока я размышляла о нас с ним, Герман внимательно за мной наблюдал. Он и сейчас на меня смотрит… странно. Смотрит не так, как я того хотела бы.

Поезд приближается к станции, и пассажиры спешат встать со своих мест. Они проходят к выходу, но Лаванда ловит меня за руку с просьбой задержаться.

- Что такое?

- Мы не выходим здесь, - пожимает беспечно плечами Левандовский.

- Нет? - удивляюсь.

- Нет. Мы едем в Депо. Ты когда-нибудь видела много-много поездов в одном месте, Лолита? - спрашивает тихо Герман и заводит выбившуюся из прически прядь мне за ухо.

ГЛАВА 13.

“Папа Джонс”

Лолита

Герман прикасается ладонью к очередному вагону очередного поезда. Его мечтательный взгляд снова возвращается ко мне, когда мы проходим дальше, вглубь. Как и сегодня днем, парень идет задом наперед, чтобы видеть и говорить со мной, расспрашивая, замечая реакцию на моем лице. Что я, конечно, не очень люблю, но ему готова позволить. Сегодня.

Ведь сегодня он открыл для меня нечто новое и удивительное - желание помогать и делать хорошее. Что-то доброе. Что-то душевное, не требующее ничего взамен. Не корыстное, ни в коем случае.

Это подкупает.

Это создает в моей душе, полной ран и царапин, особый светлый уголок, который мне хочется лелеять.

- Хватит задавать мне вопросы, - практически пропела я, когда мы оказались рядом, между двумя электричками.

Я срываю травинку, что растет у путей, и поднимаюсь вновь, чтобы встретиться взглядом с Лавандой.

- Лучше расскажи о себе, - предлагаю я, из-за чего он опускает глаза, а после вскидывает их, осматривая Депо.

Здесь действительное огромное множество поездов, и мне безумно нравится это место. Пропитанное некой тайной, сокровенными мечтами и желаниями. А добавить ко всему прочему полную луну и ночное небо, в котором виднеются звезды - можно с ума сойти от счастья.

Это, конечно, все равно не сравнится со спа и шопингом.

Его голос полон тупой боли и разочарования в жизни:

- Моя мама умерла от рака три с половиной года назад, - слабый ветер подхватывает слова парня. – Папа ушел из семьи, когда мне было двенадцать, но когда она заболела, он вернулся.

Мне, возможно, показалось, но последние нотки полны благодарности.

- Мама не хотела, чтобы я звонил ему, чтобы я просил помощи. А отец, на тот момент, уже поднялся, построил хорошую карьеру, деньгами разбрасывался, как фантиками. Поэтому я был на девяносто процентов уверен, что он откажется. Что пошлет меня.

В такой неимоверной тишине можно буквально чувствовать, как дрожит его голос. Тем более, мы стоим в достаточной близости, чтобы я смогла заметить в его голубых глазах слезы. Я надеюсь, что он сумеет сморгнуть их. Ни разу еще не видела мужских, скатывающихся по щекам слез, и не уверена, что готова к этому.

- Поэтому я был крайне удивлен, когда такой известный и богатый человек, как он, который позабыл удачно о своем единственном сыне на долгие годы, на следующий же день прилетел к нам из Варшавы.

И все же, несмотря на то, что он замолчал больше минуты назад, я не решаюсь задать ни одного вопроса. Я знаю, Герман просто собирается с духом, чтобы продолжить. Ему нужно высказаться, сбросить груз пережитых проблем.

- Ее не спасли. Но она боролась, - он сглотнул и уставился в пустоту.

Лаванда…

Боже, мне ужасно-ужасно жаль. Просто этот его взгляд. Он всегда был таким веселым, улыбчивым, но теперь я увидела другую его сторону.

- С того момента у нас с отцом сложились отношения… финансовые, - грустно усмехнувшись, Герман так и не решается на меня посмотреть.

Я тереблю в руках сорванную травинку, но понимаю, что начинаю нервничать. Переживать. Как будто, сейчас все изменится.

- Я позволяю ему помогать мне. Он оплачивает мне квартиру, учебу, а об остальном я забочусь сам. – Внезапно парень делает шаг вперед, потом еще и еще.

Я иду вслед за ним, оставаясь слева, не переставая следить за мимикой его лица. Умоляю Вселенную о том, чтобы он не заплакал.

Ну, пожалуйста…

Кажется, Лаванда все-таки справился с эмоциями, и теперь повернул голову в моем направлении. Я могу наблюдать за тем, как его губы расплываются в улыбке.

- Мой, так называемый, отец всегда мечтал работать в индустрии шоу-бизнеса. Поэтому и бросил нас когда-то, а мама увезла меня на ее родину, в российский провинциальный городок, где я, собственно, и провел юность. Папаша теперь в Польше известный продюсер.

Герман смеется, когда замечает, как расшились от изумления мои глаза. Я пару раз хлопнула ресницами, и, наверное, это выглядело, как «Да ладно?!». В ответ Лаванда усмехается. Наконец-то, за последние несколько минут на его лицо проступают признаки чего-то светлого.

- Даа, - протягивает парень, довольно быстро спрятав ладони в передних карманах темных джинсов. – Он пытается стать мне ближе, роднее, но я не подпускаю его.

Когда через несколько мгновений он больше не пытается ничего мне сказать, и мы продолжаем мирно шагать рядом друг с другом, я решаюсь на вопрос, ответ на который интересен был бы на моем месте каждому.

- Почему? Он пытался спасти твою маму. Разве он не заслуживает прощения?

Герман замирает, глядя себе под ноги. Я тоже останавливаюсь. Он вновь бросает на меня взгляд, но в этот раз в его глазах плещется задумчивость и озабоченность.

- Он сделал мне больно, когда я был подростком. Я потерял отца, с его стороны это было нечестно.

Сложно оспаривать мнение Левандовского, ведь, как бы то ни было, мне не приходилось переживать то же, что и ему. Я не теряла родителей и меня никто не бросал. Смогла бы я простить своего папу, если бы он однажды ушел из семьи? Но я смогла простить ему то, как он поступил со мной, практически использовав меня, как валюту.

Или думаю, что простила?

- А ты? – вдруг обращается ко мне Герман.

Поддавшись размышлениям, я отвернулась от него, рассматривая темные окна поезда, вдоль которого нам довелось идти. Его вопрос пока еще не принял никаких смысловых очертаний, однако я уже подозреваю, о чем именно он.

- Ты сумеешь вычеркнуть из своей жизни предательство Эмина? – И следующее, что Левандовский говорит, заставляет меня вздрогнуть, как будто это было вчера, а не три года назад: - Забудешь то, как он изнасиловал тебя?..

Мое сердце горит. Не в буквальном смысле. Но именно так себя, должно быть, ощущает человек, которому невероятную боль доставляют плохие воспоминания. Я пытаюсь выкинуть из головы все, это все, но единственное, что у меня получается – временно перевязать раны. Со временем, каждый раз, они опять начинают кровоточить. А лекарства, что смогло бы мне раз и навсегда помочь, нет. Его просто нет.

Я не отвечаю на любопытство Германа, а лишь встряхиваю головой, отчего пряди распущенных волос спадают вперед.

- Если ты не хочешь, мы не будем…

Я перебиваю Лаванду раньше, чем ему удается продолжить:

- Я не знаю. – Вот мое честное признание, которым я отнюдь недовольна.

И абсолютно нормально, что в голове Германа возникает желание быть осведомленным о моих проблемах, так же, как и мне интересно знать, что он думает о своей ситуации. Мы – два собеседника среди десятков, не приведенных в действие, поездов разговариваем о том, что тревожит нас, что нас расстраивает и что является для нас важным. Поверить не могу, что я здесь. С ним.

Это место доступно всем, но от того оно так необычно, что я раньше никогда, ни за что в жизни, не пришла бы сюда.

- Ты его любишь?

Он получает от меня улыбку. Это не застало меня врасплох – фраза, которую он только что произнес, поставив в конце нее жирный вопросительный знак. Но мне не нужно отвечать, потому что, хочет признавать Герман этого, или нет, ему уже известна правда.

Мы смотрим друг на друга, даже не моргнув ни разу, настолько долго, насколько это вообще реально. Ему не стоит труда прочитать все в моих глазах. А потом Герман закачал отрицательно головой – быстро и продолжительно.